– Вы не возражаете, если я закурю, дон Чиччо?
Тот жестом показал, что не против. Карло раскурил сигару, выпустив облако ароматного дыма, который тут же смешался с кухонным запахом рапини.
В наступившей тишине Джина принесла кофе в маленьких чашечках из парадного сервиза, расставленных на серебряном подносе. Поставив поднос на стол, она вернулась на свое место и продолжила вязать. Допив последний глоток кофе, дон Чиччо спросил:
– Так чего надо-то?
Карло откашлялся.
– Видите ли, как вам известно, дядя Луиджи оставил мне в наследство десять гектаров земли, которые купил незадолго до болезни. Он так и не успел ими толком заняться… Вот я и решил засадить их – хочу развести там виноградник.
Дон Чиччо поставил чашку на поднос и переглянулся с женой. Затем впился взглядом в Карло и нахмурился.
– И ради этого ты пришел ко мне?
– Кто же даст совет лучше, чем вы, с вашим-то опытом? Я в жизни не пробовал вина вкуснее вашего, даже когда жил на севере. Прошу вас, научите меня всему, что знаете, дон Чиччо. Как сына.
Дон Чиччо долго смотрел на него, потом не спеша поднялся и взял с каминной полки трубку, лежавшую рядом с портретом Муссолини. Чиркнул спичкой, разжег табак и сделал первую затяжку.
– Значит, как сына? – переспросил он, выдыхая дым.
Джина снова подняла голову и пристально посмотрела на Карло своими маленькими голубыми глазами.
– Нет уж, учить тебя как сына я не стану, – продолжал дон Чиччо. – Но как сына Панталео, Царствие ему Небесное, – это можно. Было время, когда ты и впрямь мог породниться со мной, да только время то прошло.
– Если я вас чем обидел, простите, – пробормотал Карло.
Джина опустила голову и еще яростнее застучала спицами. Дон Чиччо обошел вокруг стола и снова опустился на стул.
– Окажу тебе любезность, куда ж деваться, – проговорил он, разводя руками. – Но ты так и знай: только памяти твоего отца ради.
Карло вскочил, сияя от радости, и стиснул его ладонь в своей.
– Не представляете, как я вам благодарен! – воскликнул он.
Проводив гостя до двери, дон Чиччо вразвалочку вернулся на кухню и снова сел на свое место. Джина продолжала сосредоточенно вязать, но лицо ее было напряжено.
– Не было нужды доставать парадный сервиз, – укоризненно бросил он жене. – Еще бы красную дорожку перед ним расстелила.
– Я тут подумываю засадить дядины земли, – сказал Карло тем же вечером, когда вся семья собралась на ужин у Антонио и Агаты. – Если по правде, уже давненько эта мысль не дает мне покоя.
– И ты только сейчас мне об этом говоришь? – воскликнула Анна.
Карло накрыл ее руку своей и улыбнулся.
– Хотел сперва удостовериться, что дело выгорит, а уж потом рассказывать.
Анна потупилась и продолжила ковырять вилкой мясную запеканку.
– И что же ты там сажать надумал? – полюбопытствовал удивленный Антонио.
– Виноград. Мечтаю о собственной марке вина – как у тебя с маслом. Хочу, чтобы мое вино продавалось по всей Италии и даже за границей – под моим именем! – Карло горделиво стукнул себя кулаком в грудь. – У нас тут вино делают и на север отправляют бочками – с тамошними винами купажировать. Давно так повелось. А ведь мы запросто могли бы бутилированное продавать – наши вина ни венецианским, ни пьемонтским не уступают. Уж я-то знаю, я пробовал. Да наши даже получше будут! Только здесь ни у кого духу не хватало. Но теперь пора мыслить масштабно.
Антонио на миг задумался, а потом расплылся в улыбке.
– Да уж, затея что надо, Карлетто.
– Молодец, правильно придумал, – поддакнула Агата с набитым ртом.
– Гляжу, ты настроен весьма решительно, – встряла Анна, подняв бровь.
– Еще бы, – кивнул Карло. – Только представьте: «Винодельня Греко»! – Он описал рукой дугу в воздухе. – Звучит, а?
– И много ты понимаешь в винограде? – спросила Анна.
– Мне помогут, – парировал он и повернулся к брату. – Я уже попросил дона Чиччо подсобить.
– Серьезно? – изумилась Агата.
– Это еще кто такой? – спросила Анна.
– Один знающий человек, – бросил Карло и отправил в рот кусок запеканки.
– Можешь на меня рассчитывать, – сказал Антонио.
– Спасибо, братишка. – Карло подмигнул ему.
Помолчав с минуту, Анна добавила:
– Я тоже помогу. Я в виноградниках ничего не смыслю, но ты и сам не лучше. Будем вместе учиться.
За столом повисла тишина. Карло проглотил кусок и откашлялся.
– Не нужно, милая, не тревожься.
– Ты что, отвергаешь мою помощь? – вспылила Анна.
Антонио и Агата быстро переглянулись.
– Да нет же, я не об этом, – замахал руками Карло. – Просто нечего тебе за это браться, если душа не лежит. Глядишь, на следующий год вернешься в школу. Наверняка кто-нибудь из учителей уйдет на пенсию! Или в соседнем селе местечко подыщешь… Ты же сама все время твердишь, как скучаешь по школе.
– По любимой работе, а не по школе, – с досадой поправила Анна. – И, кстати, сейчас нигде нет свободных мест. Сам знаешь.
Карло вздохнул, отложил вилку и сжал ладони жены в своих.
– Нужно дать себе время разобраться, чего тебе на самом деле хочется. Найти себя – в том, от чего душа будет петь. Торопиться-то некуда. – И он поцеловал ей руку.
Антонио приоткрыл было рот, но тут же закрыл, так ничего и не сказав.
«Фиат-508» с блестящим на солнце кузовом и обитыми бархатом сиденьями мчался со скоростью восемьдесят километров в час по проселочной дороге, ведущей из Лиццанелло к Гранде Леччо – большому дубу у въезда в соседнюю деревеньку Пизиньяно. Карло, вдавив в пол педаль газа и сжимая в зубах потухшую сигару, насвистывал веселый мотивчик собственного сочинения.
На соседнем сиденье Антонио умирал от страха.
– Не газуй так! – твердил он, вцепившись обеими руками в ручку дверцы.
Но Карло и ухом не вел. Он так давно грезил об автомобиле, что утром 29 ноября, в свой тридцать первый день рождения, вскочил с постели лишь с одной мыслью – как можно скорее забрать свой новенький «Фиат-508». Карло хотел сделать себе роскошный подарок, благо теперь мог ни в чем себе не отказывать. Он снял со сберегательной книжки 10 800 лир и не раздумывая приобрел автомобиль своей мечты, тот самый, о котором говорили все вокруг. Его реклама вот уже несколько месяцев красовалась в газетах. «Забудьте о том, чтобы ходить пешком», – гласил слоган. Карло выбрал четырехместную двухдверную модель «Берлина». A цвет предпочел зеленый – как глаза Анны, как ее любимый базилик. Впрочем, она и не догадывалась о его сумасбродной затее, которую наверняка сочла бы приступом безумия, un coup de folie.
Карло начал сбавлять скорость, лишь завидев за поворотом, за каменной оградой, раскидистую крону Гранде Леччо – самого древнего и могучего дерева в округе. В детстве отец водил их сюда каждое воскресное утро. Они втроем усаживались на землю, прислонившись спинами к могучему стволу. Панталео доставал из кармана два апельсина или персика, смотря по сезону, и давал каждому по одному – на завтрак. И пока мальчишки впивались зубами в сочные фрукты, от которых губы и пальцы тут же становились липкими, он принимался рассказывать одну из своих историй. Легенда о дубе была его любимой, и сыновья слышали ее, наверное, тысячу раз.
Карло и Антонио вышли из машины и, совсем как в детстве, уселись на мягкую землю спинами к стволу. Карло запрокинул голову и молча затянулся сигарой. Дым устремлялся в небо, путаясь в густой листве, словно дерево вбирало его в себя.
– Помнишь легенду про дуб? – спросил он брата.
– Еще бы не помнить! – откликнулся Антонио.
И тут же принялся пересказывать ее, старательно подражая зычному голосу отца и в точности повторяя его слова:
– Долгое время дуб считался зловещим деревом – ведь он единственный из всех деревьев дал свою древесину для креста, на котором принял смерть Иисус.
Карло рассмеялся:
– Слушай, ну прямо вылитый папа!
Антонио улыбнулся и продолжил, энергично жестикулируя:
– Доброе имя дубу вернул лишь много веков спустя святой Франциск. Он сказал, что дуб вовсе не предатель, каким его все считали. Просто он единственный из всех понял, что должен принести себя в жертву ради искупления – точь-в-точь как Иисус.
Карло весело тряхнул головой, и они с братом хором произнесли окончание легенды:
– С тех пор дуб стали считать настолько священным деревом, что многие итальянские города начали спорить за право носить его имя. Победила древняя Лупия, которую назвали Лечче[9], – вот почему на гербе города изображена волчица под дубом.
Братья расхохотались, поражаясь тому, как дословно запомнили историю.
Потом Карло закрыл глаза и снова затянулся сигарой. Он открыл их, лишь почувствовав, что нечто заслоняет солнце. Прямо перед его лицом в воздухе покачивался апельсин: Антонио держал его за черенок, зажав между пальцами.
– Может, он и не такой сладкий, как папины… Но все равно с днем рождения, Карлетто!
Лицо Карло просияло улыбкой, словно он только что получил бесценный подарок.
Если Панталео не был занят в муниципальном секретариате, он ухаживал за огородом, который разбил на клочке земли за домом. Он посадил апельсиновые, лимонные, персиковые, гранатовые, абрикосовые деревья, инжир и миндаль. Фруктовый сад получился таким пышным и многоцветным, что вызывал восхищение всего города. Маленькие Карло и Антонио обожали резвиться между стволами, играть в догонялки; когда один взбирался на ветки, другой подсаживал его снизу. Панталео был счастлив, глядя на эту картину – и на деревья, и на сыновей. Он, можно сказать, любил их одинаково сильно. Впрочем, вся любовь, которой были переполнены его тело и душа, любовь, которую он чувствовал к Аде, своей жене и матери их детей, угасла, когда она оставила его. Нет, не в прямом смысле, на самом деле она никуда не ушла: физически Ада по-прежнему была здесь, лежала в постели ночами и сворачивалась калачиком в кресле днем. Но что-то у нее в голове погасло навсегда после рождения Карло. Роды были тяжелыми – малыш никак не хотел повернуться как надо, – поэтому ее давили, разреза́ли и зашивали. Мучили. В тот день вместе с младенцем из нее будто вырвали и улыбку. Улыбку, которая больше так и не вернулась.