Аллилуйя. Стаканчик с кофе наполнился до краев. Слава, прихватив его, направился к мягким диванам, а Ваня засеменил следом, тараторя без остановки:
— Там есть два вида лесов, в одном спаунятся хоглины и пиглины, а в другом живут жители Края, и там ещё можно найти базальтовые дельты, они из базальта и чернокамня, это типа выдуманный камень, как типа булыжник…
«Лучше бы ты так в школе учился», — думал Слава, время от времени кивая и поддакивая.
В лаунж-зоне, такой же измотанный, как сам Слава, откинувшись на кожаную спинку и прикрыв глаза, сидел Лев. Чтобы сгладить ожидания трёхчасовой пересадки, они заплатили за VIP-зал и теперь, заняв сразу два мягких дивана (на одном из них ещё несколько минут назад возлежал Мики), ждали начала регистрации на рейс Сеул-Ванкувер.
Слава сел рядом с будущим мужем, приобнял его свободной рукой — голова Льва тут же переместилась со спинки на Славино плечо. Отпив кофе, Слава, оглядевшись по сторонам, спросил:
— Где Мики?
— Ушёл куда-то, — нехотя ответил Лев.
— Ты не спросил куда?
Тот повёл плечом, как бы отмахиваясь:
— А куда он денется? У меня его паспорт. Он у нас в рабстве.
Слава посмеялся, а Ваня, на секунду присев на краешек, бросил ревностный взгляд на родителей, снова вскочил и подлетел к ним: залез под Славину руку (ту, что сжимала стаканчик с кофе) и сообщил:
— Я тоже хочу обнимашки!
Слава, едва не облив Ваню, с раздражением проговорил:
— Ваня, осторожней! У меня горячий кофе!
Мальчик, мигнув, выбрался из-под его руки и снова отсел на краешек. Он растерянно заморгал, а грудная клетка под футболкой с изображением кубических героев Майнкрафта заходила туда-сюда. Слава, ощутив болезненный укол вины, отставил стаканчик на журнальный столик и, протянув руку к Ване, примирительно сказал: — Давай обнимемся.
Тот мотнул головой: мол, не надо уже. Слава вздохнул:
— Я просто испугался, что обожгу тебя.
Ваня, засопев, буркнул, вставая с дивана:
— Поищу Мики…
Слава с тяжелым чувством на сердце посмотрел в след поникшей спине. Ну вот: опять на всех любви не хватило.
Ваня его беспокоил. В их семье ни один из детей не оправдал ожиданий: они думали, что Мики будет проще, а Ваня — сложнее, но всё сложилось с точностью да наоборот. За год жизни в семье детдомовский Ваня перестал материться в присутствии взрослых, стал ручным любителем обнимашек и оформился в забавного ребёнка с безобидными причудами. Чего нельзя сказать о домашнем мальчике Мики, который, взрослея, всё больше поражал размахом своих проблем: казалось, в его голове проводится ежегодное состязание тараканов в спринтерской гонке. Неконтролируемая агрессия, суицидальные мысли, депрессия… Что дальше?
— От него кто-нибудь залетит, — с тревогой говорил он Льву, когда их четырнадцатилетний сын пришёл домой с засосами на шее. — От него точно кто-нибудь залетит. Это логичное продолжение всего, что мы уже пережили.
Через пару месяцев тревога несколько развеялась, когда Лев поведал, как невовремя вернулся домой и увидел Ярика, поспешно слезающего с Микиных коленок. Слава, испытав облегчение (неужели никто не залетит?), всё равно шутливо поморщился:
— Не рассказывай мне таких ужасов про малыша Мики.
В его голове он всё ещё был пятилетним карапузом, и Славе не хотелось представлять, как к этому карапузу кто-то забирается на коленки.
В отличие от Льва, который незамедлительно начал задаваться вопросами, почему Мики гей и кто в этом виноват, Слава о таком не думал вообще. Он думал: «Слава богу, что Мики гей, это избавит нас от многих проблем». Периодически, вспоминая его детскую любовь к Лене, он тревожился: «А вдруг бисексуал?», но тут же выруливал эти мысли в рациональное русло: главное, что сейчас он с Яриком, никто из них не залетит и Слава не станет дедушкой в тридцать лет.
Так или иначе, Ваня жил в тени Микиных проблем, о которых Слава и Лев были вынуждены думать постоянно. Слава прочитал с десяток книг по воспитанию, он знал, что трудные дети больше всего нуждаются в любви, и так сильно старался любить Мики, что, когда младший сын попадался под руку (а в руке, тем временем, был горячий кофе), Славу невольно раздражала Ванина прилипчивость.
А теперь, глядя на удаляющуюся спину, на острые лопатки под футболкой, Слава вдруг почувствовал себя таким… таким отстойным.
Перед отъездом Ваня рассказал им, что влюблен в девочку из соседнего дома, и поэтому не хочет уезжать — из-за неё. Они сказали ему: «Ерунда, первая любовь быстро проходит». Что-то такое ответил Лев. Но и он, Слава, не возразил этой реплике. Он спрашивал себя: «А что я могу сказать? Мы не останемся здесь только потому, что в соседнем доме живёт красивая девочка».
Несколько лет назад, когда Мики был чуть старше Вани, он тоже влюбился в девочку, и она разбила ему сердце. Слава тогда накрыл его пледом, уложил к себе на колени и обнимал несколько часов, пока Мики не успокоился и не заснул. Только сейчас, в аэропорту Сеула, он спросил сам себя: почему он не сделал для Вани того же самого?
Мики, неожиданно плюхнувшийся на диван напротив, вырвал Славу из размышлений. Он встревоженно спросил у сына:
— Ты где был?
— Сосал в туалете у спидозного наркомана, — ответил тот, глядя в мобильник.
Слава так и не придумал, как реагировать на подобные заявления сына. «Не смешно»? А если он и не шутит? Зная Мики, он может и не шутить…
Мики поймал его взгляд и фыркнул, закатывая глаза к потолку:
— Господи, я просто ходил поссать… — и заткнул уши наушниками.
Слава слегка наклонил голову к плечу, скосив взгляд на уютно пристроившегося Льва: как тебе, мол, твой сын? Лев негромко шепнул:
— Пубертатная зараза…
Слава улыбнулся: иногда разные подходы к воспитанию сына разъединяли их, но в другие разы объединяло родительское раздражение — одно на двоих.
Прошло больше десяти минут в умиротворенной тишине, которые они со Львом провели в обнимку, наблюдая перед собой старшего сына, прежде чем Славу кольнула тревога: слишком тихо. Он вздрогнул, подался вперед, выпуская из объятий Льва, спросил: — Где Ваня?
— Кажется, собирался искать Мики, — припомнил Лев, не выражая особого беспокойства.
— Но Мики-то здесь.
Он найдёт Ваню в другом конце лаунж-зоны, залипающего на рыбок в большом аквариуме, и, сделав голос строже, скажет, чтобы тот не отходил так далеко. Мальчик нехотя отлипнет от стекла и поплетется за ним, обратно к диванам. По пути Слава, обернувшись, сделает неловкую попытку наладить тактильный контакт, взъерошить сыну волосы, но Ваня увернется от его руки.
До самого выхода на посадку ему будет вспоминаться, как ни один из них не заметил, что Ваня пропал.
Лeв [3]
Больше всего Лев жалел о доме. О настоящем деревянном доме на берегу моря. В Новосибирске у них такой был, хотя в Новосибирске даже не было моря.
Ну, такого моря, про которое бы знал кто-то, кроме самих новосибирцев. Морем называли Обское водохранилище — этакая бескрайняя лужа без берегов. Если не смотреть на картах и не искать водохранилище на спутниковых снимках, вот так, стоя на пляже в окружении единичных сосновых деревьев (ну, прямо как пальм), запросто можно поверить, что смотришь на часть Мирового океана.
Про дом тоже никто не знал, кроме них двоих. Даже дети не знали. Нет, не так: особенно дети не знали. Ведь дом и нужен был для того, чтобы от них прятаться.
А ещё от родительских обязанностей.
От работы.
От быта.
От взрослой жизни.
Лев придумал это десять лет назад, когда Мики только появился в их жизни. Больше всего в родительстве его пугала не ответственность, и даже не сама опасность затеи, а то, во что оно способно превращать отношения. Он боялся за себя и Славу. В детстве он видел, как это случилось с его родителями, как это случалось с родителями его друзей: усталость друг от друга, пустые взгляды, молчание за ужином, сон в разных кроватях — поверить невозможно, что когда-то эти люди любили друг друга больше всего на свете.
Он верил, что у них так не будет — верил целый год, пока не случилось Утро Шестого Марта. Вообще-то, самое обыкновенное утро. У других семей таких, наверное, навалом. Льву нужно было на работу к восьми, Славе — на какую-то конференцию для художников и дизайнеров к девяти, а Мики — в детский сад, но он тянул время, бесконечно долго завтракая овсяной кашей. Лев поторапливал его каждый раз, как проходил мимо («Мики, пожалуйста, ешь быстрее»), но чем больше отец об этом просил, тем медленнее жевал мальчик.
Стрелки на часах показали 7:40, а Мики так и сидел над тарелкой с кашей. Слава, пристроившись рядом за столом, рисовал в планшете. Лев, глядя на эту картину, вспыхнул. Гнев перепал не на Мики, а на Славу.
— Почему он ещё не одет? Я опаздываю.
Слава удивленно посмотрел на Мики.
— Ему шесть, он сам может одеться.
— А ты не можешь с этим проследить? — он бросил взгляд на планшет в его руках. — Ты всё равно ничем на занят.
— Вообще-то я за…
— Вообще-то это не так важно, как то, что в восемь утра я должен быть на работе, а в восемь тридцать на операции!
Помолчав, Слава твёрдо ответил:
— Но для меня это важно.
— Ты можешь просто собрать его и не спорить со мной за двадцать минут до начала рабочего дня?
Слава не продолжил спор. Мики, напуганный разговором на повышенных тонах, перестал сопротивляться и второпях натянул на себя вещи, надев футболку задом-наперед (перенадевал уже в коридоре). Когда они вышли за порог квартиры, Лев ушёл, не поцеловав Славу на прощание — просто забыл. Впервые забыл об этом.
Потом, когда эмоции схлынули, он много думал о раздражении, охватившим его в тот момент. Конечно, он и раньше раздражался на Славу: когда тот, дразня Льва, называл «красавчиками» других мужчин, или когда надевал рваные джинсы в тридцатиградусный мороз, или когда в десятый раз подряд заставлял смотреть с ним первый сезон «Теории большого взрыва». Но он ещё никогда не злился на Славу из-за каши, ребёнка и опоздания на работу.