— Вот видишь, мы опять говорим про деньги.
— Это не я начал.
Лев заглянул в его глаза (ему казалось, что его собственные глаза при этом слезились) и сказал то, что последний месяц не покидало мыслей.
— Ты меня не любишь.
— Что? — возмутился Слава, как посчитал Лев, не слишком натурально.
— Ты меня даже не слышишь, — продолжал он. — Я говорю тебе, что наши отношения разваливаются, а ты меня не слышишь.
Слава, стремительно поднявшись из-за стола, направился к выходу из гостиной. Лев посмотрел ему в след, тоже вставая:
— Что, даже не будешь отрицать?
Слава замер на середине комнаты, обернулся.
— Я каждый день говорю, что люблю тебя. Какие отрицания ты хочешь услышать?
Лев, подойдя ближе, остановился напротив. Их отделяло друг от друга меньше метра, казалось, сделай ещё шаг, и расстояние станет почти интимным, подходящим для поцелуя, но Лев этот шаг делать не хотел.
Глядя на Славу сверху-вниз, он произнес:
— Да, ты дохрена говоришь, но ничего не делаешь. Это я делаю, это я ломаю свою жизнь ради тебя, а ты… Просто говоришь.
— Ты сломал свою жизнь? — с удивлением уточнил Слава.
— Ты сломал мою жизнь! — жестко ответил Лев. — У меня была самая высокооплачиваемая медицинская должность в России, которая меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами! — он сам не уловил, в какой момент перешёл на крик.
Боковым зрением Лев заметил остановившуюся фигурку в дверном проеме. Мики, взъерошенный и напуганный, смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.
— Выйди, мы разговариваем, — приказал Лев.
— Ты не разговариваешь, ты… ты давишь, — возразил Мики.
«Конечно, опять я плохой. Я у них всегда плохой», — зло подумал Лев, снова поворачиваясь к Славе.
— Значит, это я виноват? — спросил он, не обращая внимания на Мики.
— А что я, по собственной воле сюда потащился?
— Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья.
Лев чуть не рассмеялся от этих слов: семья! Семья — это когда все заодно, а не когда один человек делает, что хочет, наплевав на всех. Но разве ему это объяснишь? Лев ещё никогда не чувствовал Славу таким далеким, таким непонятным, таким… таким раздражающим, как в тот момент.
— Мне плевать, что ты думал! — резко ответил он, не найдя в себе силы на аргументы.
— Что?
— Ничего!
Ему казалось, он сейчас расплачется: слёзы, застывшие в глазах, просились наружу, в груди тяжелело, горло сжималось. Ему стало так жалко себя: он опять здесь, за океаном, вдали от дома, уехавший из-за очередной мнимой любви, за ещё одной «лучшей жизнью», которая превратила его настоящую жизнь в ад.
Славино лицо расплывалось перед глазами неясным пятном, оно больше не казалось ему ни родным, ни даже хоть сколько-нибудь знакомым. Будто бы Слава перестал быть прежним, став частью этой чужой, обманчивой среды.
— В смысле, тебе плевать…
Он сделал шаг — тот шаг, оставленный между ними для поцелуя — и ударил его наотмашь. Слёзы высохли.
Бей, чтобы не заплакать.
Слава машинально коснулся щеки — левой щеки, прямо там, где, если он улыбнется, появляется ямочка. Льва как холодно водой окатили, он застыл на месте, возвращаясь к реальности: это же его любимая ямочка…
Ещё не до конца осознавая, какой ужас совершил, он метнулся к Славе:
— Прости, прости, прости, я не хотел!
Тот, вывернувшись из его рук, как из опасного капкана, посмотрел в сторону, и Лев вспомнил: Мики.
Мальчик так и стоял на пороге комнаты. Слава в два счёта преодолел расстояние до Мики и захлопнул перед ним дверь. Обернулся и они встретились взглядами.
— Прости, — почти шепотом повторил Лев. — Я не знаю, почему это сделал, я не знаю…
Он физически ощутил себя там, в душевой, услышал стук капель воды по кафелю, увидел голое тело, в страхе вжимающееся в угол, услышал собственные слова, точно такие же, как в тот раз:
«Прости… Я не знаю, как это получилось…»
— Я не хотел, — проговорил Лев.
И в тот раз он говорил то же самое.
Слава долго молчал, заставляя его то и дело повторять извинения, оправдания и объяснения, которые звучали одно жальче другого. Но он повторял и повторял — всё лучше, чем эта невыносимая тишина. Лев так и стоял посреди комнаты, а Слава так и стоял у дверей.
Потом Слава заговорил.
— Ты — насильник и психопат, а я доверил тебе самого дорогого человека в моей жизни. Сына моей сестры, ближе которой у меня не было никого, и которой я обещал, что позабочусь о нём. Я надеюсь, она всего этого не видит, потому что… — Слава замолчал, его глаза влажно блеснули в предзакатных сумерках гостиной. — Я не понимаю, как это всё могло случиться. Почему я поверил, что ты изменился? Ты же регулярно доказывал мне, что нет. Ты бил моего ребёнка, а я говорил себе: «Ладно, он просто один раз сорвался». Потом ты ударил его ещё раз, а я подумал: «Ну ничего, с прошлого раза прошло несколько лет». Теперь ты ударил меня на его глазах, и я уже не знаю, что думать.
— Слава, я…
Лев сделал шаг вперед, Слава — назад и уперся лопатками в дверь.
— Не говори ничего, — попросил он. — Я всё равно знаю, что это будут за слова. Опять скажешь, что не хотел? Попросишь прощения? Расскажешь про своё тяжелое детство? Пожалуешься на отца? Ты так сильно хотел уничтожить его в себе, что в итоге обессмертил. Твой отец здесь, в этой комнате, ты не чувствуешь? Он есть в Мики. Он будет в его детях. И в детях его детей. Бесконечно. Говоришь, что я сломал твою жизнь? Зато посмотри, что наделал ты.
Слава, не глядя, нащупал ручку, нажал и вышел спиной вперед, как будто Лев мог выстрелить ему в след.
Гостиная погрузилась в тишину такой силы, что, казалось, её невозможно вынести.
Слaвa [8]
Он несколько раз постучал в дверь, обклеенную стикерами логотипов рок-групп и найклейками с героями «Майнкрафта».
Тишина.
Выдержав паузу в полминуты, он постучал ещё раз, и снова не последовало реакции.
Тогда он нажал на ручку, приоткрывая подростковое логово, и, не заглядывая в комнату (потому что так учили книжки по воспитанию), сказал:
— Мики, нужно поговорить.
Вани дома не было: по пятницам, вечерами, он ходил на вокал.
— Говори, — бесцветно откликнулся Мики.
— Можно я пройду?
— Проходи.
Слава, переступив порог, прикрыл дверь. Здесь всё было, как дома: постеры с Queen над Микиной кроватью, разбросанные на письменном столе книги, ворох одежды на подоконнике (где ей, естественно, не место), пушистый ковёр, сбившийся под столом (а он вообще-то должен лежать возле кровати). Ванина часть пространства располагалась в гардеробной — там, в девятиметровом закутке, он решил устроить свою «тайную комнату», и Слава подозревал, что бардак на Ваниной территории хуже, чем у педантичного старшего брата.
Слава сам удивился возникшему в мыслях сравнению: «Как дома». А они что, не дома?..
Мики сидел на кровати, устремив взгляд на плинтус, и редко моргал.
Слава вздохнул, присаживаясь рядом.
— Мики, то, что произошло между мной и папой, это…
— Дерьмово, — перебил сын.
В другой ситуации он бы сказал: «Выбирай выражения», но тут сложно было не согласиться.
— Да, — кивнул Слава. — Мне жаль, что ты это видел.
— Мне тоже.
Слава не знал, что сказать. В книгах по воспитанию такого не было. Он гуглил, что полагается делать, если муж ударил тебя при ребёнке, и на женских форумах советовали уходить. Он и сам это понимал, но спрашивал не об этом: как объяснить ребёнку произошедшее? Это почему-то никого не волновало.
— Что это было? — спросил Мики, повернув к нему голову. — У вас же скоро свадьба.
Когда Слава не знал, как ему действовать, он старался действовать хотя бы честно. Поэтому сказал:
— Я сам не знаю.
— Не знаешь? — переспросил мальчик. Кажется, он был недоволен этим ответом.
— Не знаю.
— Вы разрушили ради этого переезда всю нашу жизнь.
Слава почувствовал себя уязвленно: сколько же разрушенных жизней на его личном счету?
— Что у тебя разрушилось? — уточнил он. — Ты любил свою школу? Или у тебя были друзья?
Мики, хмыкнув, промолчал. Ничего из этого, судя по всему.
— Мне совершенно всё равно, где совершенно одиноким быть, — проговорил Мики.
Слава узнал стихотворение.
— Цветаева, — покивал он. — Любишь Цветаеву?
— Мне безразлично, на каком непонимаемым быть встречным.
— Любишь Цветаеву.
— В общем, мне плевать, — заключил Мики. — Уехали и ладно. Для меня это ничего не меняет. А он… пусть валит обратно, если хочет.
— Ты про папу?
— Про Льва, — сказал, как отрезал.
Слава вздохнул, снова не понимая, что говорить. Не злись, папа хороший? А хороший ли?..
— То, что произошло, касается только меня и его, — проговорил Слава. — Это не должно сказываться на ваших отношениях.
— Я вообще-то был первым, — напомнил Мики. — Я был первым, кого он ударил.
— Я знаю, мышонок…
— Я не мышонок!
— Извини.
Слава виновато посмотрел на него. Они с сестрой всегда называли Мики мышонком. Мики-маус… Как незаметно он вырос.
Подавшись к Славе, Мики умоляюще, будто хотел на что-то уговорить, сказал:
— Пап, ну он же нам никто.
— Что ты имеешь в виду?
— Что он мне не отец. Я не обязан это терпеть. Ты не обязан это терпеть. Что ты там себе думаешь? Как нехорошо оставлять детей без отца? Прибереги эти аргументы для несчастных мамаш, нам одного отца достаточно.
Славу передернуло в этом монологе от всего: начиная от вскользь брошенного: «Он мне не отец» и заканчивая пренебрежительным: «Несчастные мамаши».
— Ты просто злишься, — сказал Слава. — Ты на самом деле так не думаешь.
— Думаю!
— Ты его любишь.
— Ничуть.
— Мики…
— Я мог стерпеть, когда он бил меня, — перебил мальчик. — Но за тебя мне обидней раз в десять.