Слава вспомнил рассказы Льва о своём детстве: когда отец зверел, маленький Лёва цеплялся за его руки, пытаясь остановить удары, и сам бил его кулачками, понимая собственное бессилие и всё равно не останавливаясь, потому что пытался защитить маму. Это лет в семь. Будучи ровесником Мики, он брался за ружьё.
«Хорошо, что у нас нет ружья», — подумал Слава, горько усмехнувшись. Как он попал в эту реальность, где мысль, что Мики может наставить ружьё на Льва, не кажется ему такой уж дикой?
— Я пойду за Ваней, — сообщил Слава. — Хочешь прогуляться?
— Нет, — буркнул Мики.
Он опасался оставлять сына наедине со Львом, когда они оба так взвинчены и раздражены, но напомнил себе: «У нас нет ружья», и кивнул.
Музыкальная студия, где по пятницам Ваня брал уроки вокала, а по вторникам и четвергам — игры на пианино, находилась в тридцати минутах ходьбы от дома. Они пока не разрешали ему преодолевать такое расстояние самостоятельно, потому что каждый вечер возле баптисткой церкви на пересечении Нельсон и Беррард-стрит ошивались бродяги и попрошайки.
Слава мог проехать до студии на машине, но решил пройтись пешком. Было о чём подумать.
Например, о свадьбе, которую он больше не хотел. Каждый раз, когда он вспоминал, что назначенная на конец мая дата висит над ними, как грозовая туча, настроение портилось ещё больше — хотя, казалось, куда уж хуже?
По-хорошему, свадьбу полагалось отменить, но Слава знал, что семья Пелагеи купила билеты в Ванкувер ещё две недели назад — и это билеты на троих. Ещё в марте она, позвонив, сообщила: «Мы берем с невозвратным тарифом, так что, смотрите, не передумайте!». Они посмеялись в ответ. Кто вообще мог тогда предположить, что спустя четырнадцать лет отношений, они передумают?
И Катя, наверное, тоже купила билеты. И Карина. И этот сраный, блин, Артур. Все они были друзьями Льва, повстречавшимися ему ещё в школьные или студенческие годы, и Слава, в общем-то, хорошо к ним относился (ко всем, кроме Артура), и не хотел вот так внезапно кинуть их на деньги.
Короче, было жалко: и чужих денег, и собственных сил, которые уже были затрачены на подготовку. Нервные клетки тоже было жалко — они со Львом так ругались, когда формировали список гостей.
Славе было некого позвать. Просто некого. Последний раз у него были друзья в двенадцать лет — дружба пяти Повер Рэнджеров закончилась травлей, когда Красный оказался геем. Наверное, это несколько трусливо и глупо (а может быть и не глупо: всё-таки Славу били и пытались раздеть, предварительно запихав в женский туалет, его лучшие друзья), но с тех пор способность заводить доверительные отношения у него атрофировалась. Он удивился, когда так легко впустил в свою жизнь Льва — после всего, что тот о себе рассказал, и даже обрадовался, что снова способен на доверие. Вот только друзей Слава больше не заводил. А теперь, когда Лев ударил его, даже не удивился. Ничуть. В первую секунду он подумал что-то вроде: «Ну вот».
Ну вот, я давно этого ждал.
Потому что, на самом деле, он ему никогда не доверял. Он ему многое доверил — детей, свою жизнь, планы на будущее — но никогда не доверял. Так странно, что одно может быть без другого. Но раз он даже не удивлен, значит, так и есть?
Накануне отъезда, ещё в России, они долго о списке гостей.
— Я против Артура, — говорил Слава.
— Почему?
— Он меня напрягает.
— Тем, что помогал Юле? — хмыкнул Лев.
У Славы челюсть свело от злости. Он выдавил:
— Ничем он не помог.
— Хотя бы пытался.
— Зачем он там нужен? Вы что, лучшие друзья?
— Нет, но он узнает, что была свадьба, а я его не позвал, потом будет ныть…
— Ты хочешь позвать на свадьбу человека, который испортит мне настроение, потому что не хочешь, чтобы он потом ныл? — уточнил Слава.
— Относись к этому проще, — посоветовал Лев.
Слава промолчал, не в силах рассказать, почему не может относиться проще. Теперь ему так легко вспоминались эти моменты: моменты, разоблачающие их недоверие.
Слава не заметил, как офисное здание в тридцать этаже выросло перед ним, как из-под земли, и пришёл в себя, только когда Ваня подскочил с удушающими объятиями, чуть не сбивая с ног.
Ваня выглядел весёлым. Он ещё не знал, что случилось дома, он был частью той жизни.
Слава улыбнулся ему, взял за руку, и они пошли в обратном направлении. Ваня бежал вприпрыжку, рассказывая, как прошёл урок, а Слава слушал вполуха, не понимая, что теперь делать: как он приведет ребёнка в эту квартиру, как объяснит, что в ней произошло? Как объяснит отмену свадьбы?
Да и как её отменять? Как расходиться, когда ни один из них не может никуда уйти? У них ничего и никого здесь нет. Их бюджет ещё никогда не был таким общим, а теперь, когда Лев не работает, когда он пообещал ему, что будет работать за двоих и этого хватит, отправить его восвояси было бы просто жестоко. Они так не договаривались.
И бить друг друга тоже не договаривались.
Почему самое худшее в их отношениях произошло в тот момент, когда они оба так уязвимы, беззащитны и остро нуждаются в поддержке друг друга?
«Потому что ни в какие другие моменты это просто не могло произойти»
Дома было спокойно. Никто никого не убил, но никто ни с кем и не разговаривал: Мики не выходил из своей комнаты, Лев — из их спальни. Но напряжение висело в воздухе и, казалось, имело реальный вес, плотность и даже запах — настолько оно было ощутимым. Ваня, едва очутившись на пороге, резко помрачнел. Слава не стал ему ничего объяснять, хоть и видел, что мальчик ищуще ловит его взгляд.
Вечером, перед сном, когда пришло время принимать решение, кто пойдёт спать на диван, а кто останется в спальне, Слава, планировавший сказать: «Тебе лучше занять гостиную», отчего-то сказал совсем другое. Он сказал:
— Тебе лучше… вернуться в Россию.
— Слава, это импульсивно.
— Кто бы говорил.
— Давай успокоимся, прежде чем принимать какие-либо решения, — попросил Лев.
— А я спокоен.
Он взял с кровати подушку, вытащил из шкафа ещё одно одеяло и решил, что займёт гостиную сам.
Лeв [9]
Лев чувствовал себя ребёнком, которого отругали. Он замечал такое за сыновьями: стоило прикрикнуть на Мики или Ваню, как те в два счёта успокаивались, наводили спешный порядок в комнате и мыли посуду. Нежелание жить в ссоре вынуждала провинившихся хулиганов превращаться в шёлковых и послушных детишек, а Льва вынудила стать идеальным мужем.
Из домохозяина, недовольного своим положением, он превратился в домохозяина, с радостью выполняющего свои обязанности: посмотри, какие у нас сытые дети, посмотри, как чисто дома, и посмотри, какой я счастливый жду тебя с работы.
Славу это не впечатляло. Когда наступал поздний вечер, он оставался спать в гостиной, и никакие уговоры Льва не работали.
Через три дня напряжение достигло максимума, и Слава сказал, что нужно отменять свадьбу. Оторопев от такого поворота событий, Лев сперва прибегнул к практическим аргументам: мало того, что они сами вложили кучу денег в подготовку мероприятия, так ещё и посторонние люди успели потратиться на билеты, которые, учитывая отсутствие прямых рейсов в Ванкувер из России, всем обошлись очень дорого.
Не впечатлённый столь пламенной речью, Слава флегматично ответил:
— Я верну им эти деньги.
— Мы сейчас не можем возвращать никому деньги, — терпеливо произнёс Лев. — Они нам самим нужны.
— Мы? — переспросил Слава. — Нам?
Сердце ухнуло вниз.
— А мы что… больше не «мы»? — осторожно уточнил он.
— Я сказал тебе уехать, — напомнил Слава. — Или уйти… Не знаю, как хочешь. Я хочу разойтись. И нет больше никакого «мы».
Боль, разрастающаяся эти дни, как плющ, достигла своей наибольшей силы, обвила сердце, легкие, рёбра — и сжала. Одновременно.
Лев, превозмогая эти ощущения, негромко произнёс:
— Слава, это же нечестно.
— Что именно?
— Четырнадцать лет вместе и только один дурацкий удар…
— Где один, там и второй.
— Неправда! Разве за все эти годы я хоть раз поднимал на тебя руку? Или пытался физически навредить? Почему ты сейчас всё перечеркиваешь? За что называешь насильником?
— Потому что на протяжении четырнадцати лет с нами не случалось ничего подобного, — напомнил Слава. — Нам сейчас тяжело. И тебе, и мне, и детям, потому что эмиграция — это стресс. Мы в одной лодке, но эта лодка как посреди шторма в океане. И в момент, когда нам нужно друг за друга держаться, ты… вот что ты делаешь. Начинаешь выталкивать из лодки других. Ты спокоен, только когда твоя жизнь предсказуема и понятна, а при первых же сложностях — срываешься. И тогда, в Америке, с тобой произошло то же самое.
— Ты не знаешь, что произошло в Америке, — перебил Лев.
— Могу догадаться, — настаивал Слава. — Поехал в страну, в которую не хотел ехать, переложил ответственность за своё решение на другого, даже не попытавшись адаптироваться, а когда Яков захотел прекратить, ты сделал то, что сделал. И я догадываюсь, что будет дальше.
— Вау, — выдохнул Лев, выслушав эту, как он считал, совершенно несправедливую тираду. — Удиви?
— Ты начнёшь пить.
Лев искусственно рассмеялся: это была такая глупость, что не сразу нашлись слова для её опровержения.
— Напомни, когда я уходил в запой последний раз? — не дожидаясь ответа, он с иронией заключил: — Вряд ли у тебя получится вспомнить: при тебе такого не случалось.
— С нами тоже не случалось того, что происходит теперь, — ответил Слава. — Но с тобой — случалось. И ты начинаешь повторяться.
— А когда умерла твоя сестра, ты был в затяжной депрессии и чуть не убил нашего сына таблетками — это разве не была лодка посреди шторма?
Лев понимал, что это запрещенный приём, но терять было нечего. Слава резко помрачнел.
— Ну, спасибо, что не начал меня бить и насиловать в тот раз, — едко произнёс он. — Спасибо, что сдержался.