Наступила моя очередь почувствовать себя вразумленным и пристыженным на фоне такого современного, такого шведского сострадания. Наверное, хватит цепляться к местным жителям. Мой энтузиазм по части смелого антропологического исследования уже остыл. Пытаться заставить шведов быть повежливее – все равно что пенять итальянцам на их хвастливость или японкам на их застенчивость. Бедолаги и так с трудом в состоянии разобраться в самих себе. Да и что плохого сделали мне шведы?
Силясь опровергнуть стереотип, я все же пытался завязывать разговоры в кафе и ресторанах. Большинство шведов отвечали на вопросы, но не прилагали никаких усилий к дальнейшему развитию беседы. Не стоит полностью исключать мысль о том, что вся страна реагировала так именно на меня, но я делал все от меня зависящее, чтобы не внушать страх.
Параллельно я продолжал искать какую-нибудь трещинку в шведской броне абсолютной праведности, любой намек на порочность. Их почти не было, если не считать необъяснимого пристрастия к жевательному табаку. Он продается в любом 7-Eleven в маленьких круглых баночках, похожих на баночки с леденцами. (Однажды мне случилось брать интервью у одного из ведущих шеф-поваров страны, и меня постоянно отвлекало вздутие под его левой нижней десной – там он лелеял свой snus.)
Чуть не забыл – в Национальном музее мастурбировали. Как-то днем я случайно оказался там на выставке под названием «Вожделение и порок». Афиша гласила, что она посвящена «природным наклонностям и извращениям шведов от прошлого к настоящему». И хотя я пришел в музей полюбоваться морскими пейзажами Стриндберга, но решил пробежаться по экспозиции, чтобы составить представление о низменных глубинах сексуальности местных жителей. Исключительно в научных целях.
Выставка представляла собой демонстрацию шведских визуальных непристойностей за последние несколько веков. Здесь была огромная, трехметровой высоты картина Юлиуса Кронберга, на которой двое мужчин с вожделением разглядывают обнаженную рыжеволосую женщину (первый показ этого произведения в 1876 году сопровождался огромным скандалом). Здесь был разнообразный видеоарт на тему мастурбации, целая стена фотографий мастурбирующих женщин, несколько полуобнаженных монахинь и все в таком духе.
Какой из этого следует вывод? Во всем мире шведы считаются сексуально раскрепощенной нацией, но многие, в том числе и они сами, с этим не согласны. То, что принимают за шведскую «чувственность», почти никак не связано с тем, куда жители страны пристраивают свои гениталии и как часто они это делают.
Все началось с декриминализации шведской порноиндустрии в 1960-х годах. Скоро этому примеру последовала Дания, и в результате датское и шведское порно превратилось в мировых лидеров отрасли. Сюда добавилось спокойное отношение шведов к наготе – в сауне, на пляже и т. п., – которое опять-таки имеет весьма отдаленное отношение к неистовой страсти.
Существует довольно неуклюжее телеинтервью, которое Дэвид Фрост брал у будущего премьер-министра Швеции, ныне покойного Улофа Пальме в 1968 году. (Неуклюжесть относится в данном случае исключительно к Дэвиду Фросту с его отталкивающим самодовольством; Пальме выглядит исключительно толковым и умным политиком.) Отвечая на вопрос о сексуальной свободе в Швеции, Пальме называет это преувеличением и отзывается о шведах как о «людях с глубокими моральными устоями и огромными сексуальными комплексами», но при этом «с нормальным и здоровым отношением к сексу».
Большие усилия, приложенные Швецией для достижения гендерного равноправия, также могли породить заблуждения. Некоторые наблюдатели решили, что шведским женщинам вообще чужды условности (глубокие вырезы нарядов Агнеты Фельтског, блондинки из группы ABBA, только усугубляли эту уверенность). На самом деле шведские усилия были направлены на то, чтобы женщины проводили больше времени на работе, чем в постели.
Несмотря на свое название, выставка в Национальном музее представляла страну, которая исторически относилась к сексу достаточно пуритански. Тем не менее она разнообразила мой опыт посещения скандинавских музеев. К концу своих странствий я изучил все стереотипы подачи материала и оформления, которые они используют.
Например, звуковые эффекты в виде леденящего душу свиста ветра повсеместно применяются в разделах, посвященных доисторическим временам. (Если верить местным музеям, доисторические скандинавы всю жизнь таскались в одиночку по продуваемым ветрами равнинам, а потом погибали, случайно упав в торфяное болото.) Еще меня очень развлекало то, как в этих музеях пропагандируют викингов. Обычно это делается в ненавязчивой политкорректной форме, и стокгольмский Historiska Museum в этом плане не разочаровал.
«Викинги известны в первую очередь благодаря своим воинственным бесчинствам. Однако это далеко не все, чем они могут быть интересны», – гласила одна из надписей в этом музее. Реабилитируют не только викингов: скандинавские исторические музеи стремятся представить в позитивном свете любую не слишком удобную тему – от своих кровожадных предков до гендерных и расовых проблем. И это не всегда плохо. Я сам – большой энтузиаст политкорректности. Возможно, в наше время это покажется немодным, но для меня политкорректность – та же вежливость, а я хотел бы, чтобы вежливости становилось больше, а не меньше. Поэтому меня возмутила попытка свалить вину за шведское пьянство на итальянцев, как это делала одна из музейных табличек: «Азартные игры и крепкие напитки нельзя считать чем-то новым. Еще в первых веках нашей эры среди народов Севера получили распространение римские привычки». А, теперь понятно: во всем виноваты эти аморальные южные брюнеты!
С вопросом этнокультурного разнообразия тоже надо быть аккуратнее. «В современной Швеции встречаются самые разные верования, – говорилось в другой табличке, рассказывающей об иммиграции в страну в конце двадцатого века. – Иногда на это смотрят настороженно, но все чаще проявляется понимание. Спутниковые антенны и Интернет жителей пригородов настроены на весь мир. Всему миру здесь хватит места».
Так ли это? Я видел на улицах Стокгольма не так много темнокожих или азиатов. Прогуливаясь как-то вечером по дорогому району Эстермалм, я встретил одного-единственного цветного – он чистил мусорные контейнеры около «Макдоналдса». Меня удивило, насколько однороден и немультикультурен центр города, учитывая что иммигрантов в Швеции намного больше, чем в любой другой стране региона.
Тем не менее в экспозиции Historiska Museum присутствовали фотографии знаменитого иммигрантского района Русенгорд в Мальме. Он известен на всю Скандинавию своими социальными проблемами, расовыми беспорядками, запущенностью и насилием. Датчане, которые живут всего в двадцати минутах езды через Эресуннский мост, испытывают в отношении Русенгорда неподдельный ужас. Они с таким отвращением говорят о тамошнем беззаконии, исламском экстремизме, стрельбе и поджогах, что можно подумать, будто речь идет о пригороде Могадишо.
Но нам придется отправиться туда, чтобы поближе рассмотреть великий шведский мультикультурный эксперимент.
37 Интеграция
«Я не езжу туда после наступления темноты», – говорит водитель такси. Солнечным весенним утром мы отъезжаем от вокзала Мальме. «Недавно там жестоко избили и ограбили моего знакомого таксиста. Это шведский Чикаго, понимаете?»
Мы находимся в одной из богатейших, высокоразвитых и безопасных стран мира, но я не первый раз слышу такие отзывы о районе, в который мы направляемся. В глазах датских правых Русенгорд и его население, на 90 процентов состоящее из иммигрантов, стали символом всего неправильного в шведской иммиграционной политике открытых дверей. Если верить им, это адский котел преступности, безнадежная дыра, в которую страна загоняет своих сомалийских, иракских и афганских иммигрантов, отказывая им в надежде на достойную жизнь и заработок.
На краю этого политического спектра располагаются Андерс Беринг Брейвик со товарищи и истеричные блогеры-еврабисты, утверждающие, что Европа стоит перед лицом новой осады Вены[93]. Они говорят, что Русенгорд закрыт для немусульман, что туда не пускают белых, включая экстренные службы, что это рассадник исламского экстремизма, который уже ввел шариат в этом уголке города и намерен распространить его на весь континент.
Менее радикальную позицию занимают норвежская Партия прогресса и ее шведский эквивалент – Sverigedemokraterna («Шведские демократы», девиз: «Безопасность и традиция»). Для них Русенгорд – пример того, что люди других национальностей, рас и вероисповеданий не могут гармонично соседствовать с этническими шведами. Что происходит с традиционными шведскими ценностями там, где иммигрантов становится в тысячу раз больше, чем «настоящих шведов», спрашивают они.
Дурную репутацию Русенгорда подкрепляют многочисленные инциденты последнего десятилетия. Бунты, поджоги и снайперская стрельба попадают на первые полосы и вызывают ажиотаж в СМИ. То, что некоторые преступления совершаются «этнически чистыми» шведами, не имеет значения. Стрельба и бунты регулярно случаются и в Нерребро – самом этнически разномастном районе Копенгагена, но датчане списывают их на криминальные разборки. «Просто байкеры не поделили с наркодилерами рынок сбыта», – философски изрекают в таких случаях копенгагенцы, этим все и заканчивается.
Организованные по мафиозному принципу банды байкеров терроризируют провинциальные датские городки и контролируют если не всю, то большую часть торговли наркотиками. Однако это почти не интересует скандинавских правых. Хотя после серьезных беспорядков весной 2013 года[94] их внимание на какое-то время переключилось на Стокгольм, Мальме по-прежнему служит образцом прогнившей основы великого скандинавского эксперимента.
Поэтому я приехал в Русенгорд, чтобы увидеть его своими глазами. Действительно ли все так плохо? Ведь это же, в конце концов, Швеция. А в Швеции, как известно, мамы оставляют детей в колясках перед входом в магазин, жители пригородов не запирают свои дома, закон обязывает всегда ездить с включенными фарами, а еще это родина трехточечных ремней безопасности.