Долго бы ещё подшучивали над «Алмазной, если б не приключилось ещё одно происшествие, на этот раз более серьёзное: пропал Гошка! Вечером того же, карнавального дня…
Искали его везде, где только можно и нельзя; спасатели обыскали всё побережье, водолазы бродили по морскому дну. Милиция в Гурзуфе и в Ялте была поднята на ноги. Наконец, объявили по телевидению. Но даже после этого Гошка не нашёлся. Тогда телеграммой вызвали его отца.
Папа не хотел пугать Маму, сказал её, что решил просто проведать сына, и прилетел немедленно. И случилось так, что через день или два в Артек прибыл и Тюля-Люля.
Секретарь начальника Артека закончила разговор с дежурной гостиницы „Кипарисная“, как вдруг услышала тонкий, чуть с хрипотцой голосок:
— Здравствуйте, Элеонора Петровна…
— Здравствуйте, — ответила секретарша, ища глазами посетителя. Наконец увидела попугайчика и улыбнулась: — Здравствуй. А ты кто?
— Меня зовут Тюля-Люля. Я ищу своего друга Килограммчика.
— Я не знаю такого.
— Ты не птица! — стал нервничать Тюля-Люля. — Его знает весь наш двор, и даже Сиамский Бродяга боится его! Стр-ра-тегия, брат. Чихать в промокашку!
— А как его фамилия?
— Посвистывай! Этого не знает никто…
— Но ведь не может же человек носить имя… гири.
— Хватит пулять! У него щадящий режим… Гошка барахтается в мире неведомого…
— Гошка?! — взволновалась Элеонора Петровна и вдруг заплакала. — Теперь я знаю, о ком идёт речь… — сказала она, всхлипывая. — Пропал он…
И тут из кабинета директора выбежал… Папа! Тюля-Люля обомлел от счастья и на время потерял дар речи. Папа, не замечая его, кинулся к секретарше:
— Элеонора Петровна, не томите, есть новости?
— Нет, пока нет. Это я разговариваю вот… — она замялась. — Без командировки… Из Москвы. Простите, я хотела сказать, что он тоже разыскивает вашего сына…
— Тюля-Люля?!
— Папа! — радостно вскрикнул Тюля-Люля и кинулся к нему. — Ты работаешь, даже когда спишь… Ошибка молодости…
— Тюля-Люля, — сказал Папа, когда первая радость встречи улеглась, — после ты расскажешь, как сюда попал, но сейчас помоги найти Гошку…
Тюля-Люля искал Килограммчика по какому-то ему одному известному плану: обшаривал кусты вокруг „Алмазной“ по расширяющейся спирали. Так прошла оставшаяся часть дня, вечер; настала ночь, и изнурённый попугайчик прикорнул на веточке.
Первые же лучи солнца разбудили его, и Тюля-Люля продолжил поиски. Куст за кустом, ветка за веткой. Но — безуспешно. Ещё раз зашло солнце за горизонт, и в наступивших снова сумерках Тюля-Люля увидел… Нет, не Гошку! Однако нельзя было сказать, что это и не он.
Вот, доложу вам, ситуация — чихать в промокашку… Виноват, это уж я перенял у попугайчика, а писатель не должен чужими словами говорить, а тем более писать…
Короче говоря, на траве, облокотясь на камень, у неглубокого обрыва полулежал… нет, не сам Гошка, а его деревянная статуя! И до того ловко сделанная, будто это сам Гошка, только одеревеневший. Понятно я излагаю свои мысли или нет? Я бы, возможно, даже испугался на месте Тюли-Люли от такого поразительного сходства.
Но Тюля-Люля пророкотал нечто нечленораздельное, потом сказал на чистейшем английском языке „ол райт“ и прильнул к груди деревянной фигуры: внутри её глухо, но различимо что-то издавало: тук… тук… тук…
В этот момент Тюля-Люля увидел Папу, возившегося в кустарнике шагах в десяти, немедленно подлетел к нему и быстро-быстро заговорил:
— Устами младенца глаголет истина! Папа изредка отдыхает… Научатся люди жить по пятьсот лет… — Он от волнения вновь заговорил готовыми фразами. — Дошло? Тут веток пруд пруди. Здесь… Там… Чихать в промокашку! Папам я…
— Тюля-Люля! — прошептал Папа, бледнея. — Я чувствую, ты нашёл… его?..
Попугайчик кивнул, помахал крылышками и устремился к деревянной фигуре. Папа — за ним.
Не прошло и получаса, как деревянную статую Гошки с необходимыми предосторожностями, с помощью Петра, Бутончика, Якова Германовича и ещё нескольких ребят, оказавшихся в кабинете начальника пионерской дружины „Алмазная“, доставили в поликлинику Артека и сразу положили на стол в рентгенкабинете.
— Случай не совсем типичный, — признался Главный врач в беседе с рентгенологом, — но удивляться в наш век нельзя ничему… Одеревенение конечностей бывает в пожилом возрасте, правда, не столь откровенное.
— И всеобщее! — добавил рентгенолог.
Деревянного Гошку подвесили на особых лямках позади экрана, рентгенолог с Главным врачом сели перед экраном, а остальные кто как пристроился за ними.
Папа почему-то скомандовал „Абзац“» — как он это делал, когда диктовал машинистке, но рентгенолог послушно кивнул и включил аппаратуру. В наступившей темноте на бледном экране все увидели Гошкину фигуру почти в разрезе, и Главный врач удивлённо произнёс:
— Сердце! Пульс слабый… А ну, пожалуйста, коллега, глянем в черепную коробку…
Глянули в коробку — мозги находятся там, где им и положено находиться, только шевелились еле-еле. Остальные органы почти не просматривались.
— Тэк-с, — повеселел Главный врач, когда выключили аппаратуру и в кабинете вспыхнул яркий свет. — Это он! Положите его сюда, на стол… Тэк-с, коллега, что вы предлагаете? Пока энцефалос, то есть мозг, жив — живёт и человек. И можно рассчитывать на физиотерапию!
Они перешли на латынь, а ребята и Яков Германович склонились над Гошкой.
— Килограммчик, — заплакала Бутончик. — Ты же такой хорошийм Скажи нам, что с тобой приключилось?
Высморкались Папа и Яков Германович, запричитали вполголоса ребята, а Пётр, наклонившись к Гошке, гладил его по голове и приговаривал:
— Эх ты, Килограммчик, ну зачем пугать нас? Оживись, я тебя очень и очень прошу! Мне так плохо будет без тебям Ну кто тебя обидел? Скажи, Гошенька… Мокей из него котлету сделает!
И тут произошло чудо: глаза у Гошки вдруг раскрылись, и крупные слёзы потекли по его деревянным щекам, потом стало оживать лицо, а когда зашевелились губы, все услышали, как Гошка тихо, но отчётливо произнёс:
— Ребята… Вы же не знаете… Я плохойм Это я подвёл Петра и всю дружину…
— Да о чём ты, Гошенька?! — прервала его Бутончик. — Главное, что ты жив и снова с нами!
— Я готов ещё раз пережить ту беду, — сказал Пётр, — лишь бы ты, Гошка, опять стал здоров!
Гошка заплакал и… очеловечился совсем — от макушки до кончиков пальцев на ногах.
— Сын! — воскликнул Папа.
— Чихать в промокашку! — заорал Тюля-Люля, и Гошкам встал на ноги.
Главный врач, осмотрев ожившего Гошку, обратился к рентгенологу:
— Как видите, коллега, случаи самоизлечения наблюдаются и теперь! Прекрасная тема для диссертации, что скажете?
— Великолепная, доктор, великолепная! Это бенефициум для нас, то есть благодеяние…
— Гошка! — сказал ГС, утирая слёзы. — Я рад, что ты пропал… и нашёлся!
— О’кей! — радостно воскликнул Джон, обнимая своего друга. — Ты знаешь, Гошка, мой фильм не получился…
— Почему? — огорчился Килограммчик.
— Я снимал часы Абсолюта, а киноплёнка не воспринимает ничего, если ты нарушаешь правила, и на ней ничего нет! Пу-сто-та…
ГЛАВА ПЯТАЯНептуналии
В кабинете Якова Германовича смущённо заседал совет дружины «Алмазная». Почему смущённо? Да потому, что на повестке дня стоял колючий, словно кактус, вопрос о Гошке… Том самом, что напугал всех своим исчезновением, затем вызвал всеобщую радость, когда нашёлся, а потом поверг в растерянность признанием, что это он, исознательно, подвёл свой отряд, а фактически — всю дружину.
Добро бы случайно, а то ведь преднамеренно! А кому хочется говорить вслух о том, что в твоём коллективе завёлся подобный тип? И закрыть глаза тоже нельзя, потому что об этой истории идут разные слухи, и они даже искажают её.
Вот и сидят члены совета дружины, мнутся, не зная, с чего начать. Такое бывает и у взрослых. Те в сходных ситуациях оправдываются: дескать, вопрос щекотливый, и меня это крайне удивляет. При чём тут щекотка?
Но как бы то ни было, сидели члены совета и помалкивали. Молчание было всеобщи, и оно явно затягивалось.
Тогда Гошка попросил слова саам.
— Ты? — удивилась старшая пионервожатая Оля. — Но ведь мы же тебя обсуждаем…
— А если никто не хочет? — резонно заметил Гошка. — Обсуждать — это значит обмениваться мнениями. Так? Ни у кого его нет, а у меня уже созрелом.
Глянув на Якова Германовича, невозмутимо сидевшего в углу кабинета, и не найдя в его взгляде ни одобрения, ни сомнения, Оля пожала плечами и повернулась к председателю совета Ане из Новосибирска: мол, как ты считаешь нужным, так и поступай.
— Ладно, — разрешила Аня. — Излагай…
— Я вот, ребята, глубоко проанализировал свои действия и пришёл к мнению, что меня надо простить.
— Надо?! — удивился Костя из Курска.
— Я хотел сказать «можно», — нехотя поправился Гошка, — но случайно подвернулось другое слово…
— Допустим, как поётся в вашей песне, сказал харьковчанин Павло. — А где обоснование?
— Во-первых, — ответил Гошка, — я сильно раскаиваюсь, что заметно по моему похудевшему виду; во-вторых, я нашёлся и тем самым избавил всех от забот и ответственности…
— А вот и нет! — вспыхнул Павло. — Если б ты не нашёлся, а пропал совсем, тогда, наоборот, иное дело: мы бы тебя простили.
— Можно мне? — подняла руку Бутончик.
Аня кивнула.
— Гошка прав… — тихо сказала Бутончик. То есть он, конечно, не прав, что опозорил Петра, но прав, что он теперь отыскался, иначе… иначе я не знаю как бы мы пережили его потурю…
Гошка засопел и опустил голову.
— Я тоже считаю, — горячее заговорила Аня, — что Гошка хороший, но, попав под дурное влияние Мокея, стал сучком