Эти слова подействовали на них, в особенности когда Пино добавил:
– А я личный водитель генерала. Он отпустил нас на Рождество и… – Пино наклонил голову к правому плечу и шагнул к ним, застенчиво улыбаясь. Тихим заговорщицким тоном он проговорил: – Мои родители уехали. А у нас свободная ночь. Квартира пустая. Мы с Анной решили, ну, вы понимаете, отпраздновать.
Первый часовой многозначительно поднял брови. Другой посмотрел на Анну плотоядным взглядом, а она ответила ему бойкой улыбкой.
– Все в порядке? – спросил Пино.
– Ja, ja, – ответил немец и, рассмеявшись, отдал Пино документы. – Идите. Рождество.
Пино взял бумаги, небрежно сунул их в карман и сказал:
– Я ваш должник.
– Мы оба, – застенчиво проговорила Анна и снова икнула.
Пино решил, что они могут идти, и поднял чемодан. Но тут бутылки внутри громко звякнули.
– Что в этом чемодане? – спросил второй часовой.
Пино посмотрел на Анну, та покраснела и рассмеялась:
– Это его рождественский подарок.
– Покажите мне, – сказал эсэсовец.
– Нет, – заупрямилась Анна. – Это сюрприз.
– Откройте, – не отступал второй часовой.
Пино посмотрел на Анну, та покраснела и пожала плечами.
Пино вздохнул, встал на колени, расстегнул ремни.
Часовые увидели еще две бутылки кьянти, красный атласный бюстье с такого же цвета трусиками, подвязки, высокие красные чулки, черно-белый пояс с резинками для чулок, еще трусики, черные шелковые чулки и черный кружевной бюстгальтер.
– Сюрприз, – вполголоса проговорила Анна. – Счастливого Рождества.
Первый солдат зашелся смехом и быстро проговорил что-то по-немецки – Пино не уловил что. Второй солдат тоже рассмеялся, а с ним и Анна, которая ответила им тоже по-немецки, и они засмеялись еще громче.
Пино не понимал, что происходит, но, воспользовавшись возможностью, взял одну бутылку и закрыл чемодан. Протянув вино часовым, он сказал:
– И вам счастливого Рождества.
– Ja? – сказал один из них. – Хорошее?
– Magnifico[26]. С винодельни близ Сиены.
Эсэсовец передал бутылку своему напарнику, посмотрел на Пино и Анну:
– Спасибо. Счастливого Рождества вам и вашей уборщице.
От этих слов он, его напарник и Анна снова зашлись в смехе. Они направились к лифту, и Пино тоже рассмеялся, хотя и не знал почему.
Кабина начала подниматься, немецкие солдаты, радостно переговариваясь, открывали бутылку. Когда кабина поднялась до третьего этажа и их уже не было видно снизу, Анна прошептала:
– Мы сделали это!
– Что ты им сказала?
– Кое-что непристойное.
Пино рассмеялся, потянулся к Анне и поцеловал ее. Она переступила через чемодан и оказалась в его объятиях. Они все еще обнимались, проезжая пятый этаж, где стоял второй наряд часовых. Пино открыл глаза, посмотрел на них через плечо Анны и увидел зависть в их глазах. Они вошли в квартиру, заперли дверь, включили свет, поставили чемодан с рацией в кладовку и рухнули на диван в объятия друг друга.
– Я ничего подобного в жизни не испытывала, – призналась Анна, глядя на него широко раскрытыми влажными глазами. – Мы могли там погибнуть.
– Вот в таких ситуациях и понимаешь, что для тебя главное в жизни, – сказал Пино, покрывая ее щеки нежными поцелуями. – Все остальное уходит на второй план. Я… я думаю, я люблю тебя, Анна.
Он надеялся, что она ответит ему тем же, но она отстранилась от него, лицо ее застыло.
– Нет, ты не должен так говорить.
– Почему?
Анна, преодолевая себя, сказала:
– Ты не знаешь, кто я на самом деле.
– Что может заставить меня не слышать ту музыку, которая играет в моем сердце каждый раз, когда я вижу тебя?
Анна отвернулась от него:
– Я вдова – вот что тебя может заставить.
– Вдова? – сказал Пино, стараясь скрыть, как он обескуражен. – Ты была замужем?
– Обычно вдовами становятся замужние женщины, – сказала Анна, внимательно глядя на него.
– Ты слишком молода, чтобы быть вдовой.
– Сначала было больно. А теперь таких вдов пруд пруди.
– Расскажи мне о нем, – сказал Пино, стараясь осмыслить эту новость.
Это был договорной брак. Мать, продолжавшая винить Анну в смерти отца, хотела избавиться от нее и в качестве приданого отдала за ней унаследованный дом. Жениха звали Кристиан.
– Он был очень красивый, – сказала Анна с улыбкой, в которой сквозили и горечь, и радость. – Армейский офицер, на десять лет старше меня. У нас была свадебная ночь и двухдневный «медовый месяц», а потом его отправили в Северную Африку. Он погиб, обороняя городок в пустыне – Тобрук. Три года назад.
– Ты любила его? – спросил Пино, чувствуя комок в горле.
Анна наклонила голову и сказала:
– Сходила ли я по нему с ума, когда он отправился на одну из этих дурацких войн, что затевал Муссолини? Нет. Я его едва знала. У нас не было времени, чтобы вспыхнула настоящая любовь. И уж тем более чтобы она догорела. Но я признаю: мне нравилась мысль влюбиться в него, когда он вернется, а я надеялась, что он вернется.
Пино видел, что она говорит правду.
– Но ты… занималась с ним любовью?
– Он был моим мужем, – раздраженно ответила она. – Мы занимались любовью два дня, а потом он уехал воевать и погиб. И я должна была сама заботиться о себе.
Пино задумался. Заглянул в ищущие, страдающие глаза Анны и почувствовал, как музыка зазвучала в его сердце.
– Мне все равно, – сказал он. – Я теперь только еще больше обожаю тебя, больше тобой восхищаюсь.
Анна сморгнула слезы с ресниц:
– И это не пустые слова?
– Нет, – ответил Пино. – Так могу я сказать, что люблю тебя?
Она задумалась, потом кивнула и застенчиво прильнула к нему.
– И ты можешь доказать мне свою любовь, – сказала Анна.
Они зажгли свечу, выпили третью бутылку кьянти. Анна разделась. Помогла Пино освободиться от одежды, и они улеглись на постель, сооруженную из подушек, валиков, простыней и одеял на полу в гостиной.
Если бы с ним была какая-то другая женщина, то Пино, возможно, целиком отдался бы телесным радостям, но за манящими губами Анны, ее колдовскими глазами Пино чувствовал что-то более захватывающее и первобытное, словно она была не человеком, а духом, мелодией, идеальным инструментом любви. Они ласкали друг друга, они соединялись, и Пино в этом первом восторге чувствовал, что воспламеняется не только телом Анны, но и ее душой.
Глава двадцать третья
В ту ночь Пино забыл о сне и о войне, остались только Анна и сладость их соединения.
На рассвете дня Рождества 1944 года они уснули в объятиях друг друга.
– Лучше подарков у меня не было, – сказал Пино. – Даже без всех этих штучек от Долли.
Анна рассмеялась:
– Они мне все равно не годятся – не мой размер.
– Мне остается только порадоваться, что часовые не потребовали устроить показ мод.
Она снова рассмеялась, легонько шлепнула его:
– И мне тоже.
Пино начало клонить в сон, и он уже готов был свалиться в счастливое небытие, когда услышал стук каблуков, приближающихся по коридору из спален. Он вскочил на ноги, выхватил из кобуры на стуле вальтер и развернулся.
Миммо, держа Пино под прицелом своей винтовки, сказал:
– Счастливого Рождества, нацик.
У Миммо на левой стороне лица был жуткий багровый шрам. И вообще он выглядел как человек, хорошо понюхавший пороха, и чем-то напоминал немецких солдат с Готской линии. Дядя Альберт имел сведения о том, что Миммо участвует в засадах и саботаже, побывал в боях и демонстрировал немалое мужество. И теперь Пино, видя жесткий взгляд брата, понимал, что это правда.
– Что у тебя с лицом? – спросил Пино.
Миммо усмехнулся:
– Фашист ударил меня ножом и решил, что мне конец, трус.
– Кто трус? – сердито спросила Анна; она завернулась в простыню и встала.
Миммо скользнул по ней взглядом, покачал головой и с отвращением сказал Пино:
– Ты не только трус и предатель, ты еще приводишь какую-то шлюху в родительский дом и трахаешь ее в гостиной.
Пино даже еще ярости не успел почувствовать, как его рука автоматически перехватила пистолет за ствол и швырнула его в брата. Вальтер попал в раненую щеку, Миммо потерял равновесие и взвыл от боли. Пино в два огромных прыжка перескочил диван и попытался ударить брата по лицу. Миммо увернулся и собрался было ударить его прикладом своей винтовки, но Пино ухватил ее, выкрутил из руки и ударил его в пах, как Тито ударил его в «Каса Альпина». От этого удара Миммо распростерся на полу, хватая ртом воздух.
Пино отшвырнул винтовку в сторону, оседлал Миммо, ухватил за горло, собираясь изо всех сил впечатать кулак в его лицо, не заботясь, ранен он или нет. Но когда он занес руку, Анна вскрикнула:
– Нет, Пино! Кто-нибудь услышит, и все наши старания пойдут прахом.
Пино отчаянно хотелось проучить брата, но он отпустил его горло и встал на ноги.
– Кто он? – спросила Анна.
– Мой младший брат, – с отвращением сказал Пино.
– Был твоим братом, – с неменьшей ненавистью сказал Миммо с пола.
– Убирайся отсюда, пока я не передумал и не убил тебя в Рождество, – велел Пино.
Миммо, судя по его виду, едва сдержался, чтобы не броситься на брата, но приподнялся на локтях и сказал:
– Очень скоро настанет день, Пино, и ты будешь проклинать себя за то, что стал предателем. Немцев разобьют, и тогда пусть Бог сжалится над тобой.
Миммо поднялся на ноги, взял свою винтовку; не оглядываясь, пошел по коридору к спальням и исчез из виду.
– Нужно было тебе сказать ему, – проговорила Анна, когда Миммо ушел.
– Он не должен знать. Для его же блага. И моего.
Пино вдруг охватила дрожь. Анна приподняла одеяло, которым была накрыта, и сказала:
– Ты замерз и такой одинокий.
Пино улыбнулся и подошел к ней. Она обмотала одеяло вокруг них двоих, тесно прижалась к нему и сказала: