омощь нам понадобится? Сведения о передвижении карателей, настроениях солдат: всегда нужны бланки документов — пропусков, удостоверений — желательно с подлинными подписями и печатями; выявлять провокаторов, засылаемых в наши ряды. В общем, приглядывайтесь пока, вживайтесь.
Вагжанов повторил этот наказ, провожая Тарова через потайную дверь в сарай. Там отодвигалась доска и открывался лаз в соседний двор, можно было незаметно прошмыгнуть на Троицкую улицу.
Подъесаул Бурдуков, увидев племянника в форме, при погонах сотника, пришел в восторг.
— Но, тала, далеко пойдешь. Мне в твои лета доверяли только навоз из-под коней удалять. А ты, гляди-ко, какой бравый офицер1
В гостеприимной семье дяди Тарову жилось вольготно: всегда был сыт, ухожен и обласкан. Но он понимал, что мелочная опека дядюшки, неукротимое любопытство тетушки и болтливость Дуни затруднят ему работу. Ермак Дионисович снял комнату у одинокой старухи.
На службе он освоился быстро: анализировал поступающую в штаб второго района — так при семеновском режиме называлась Верхнеудинская зона — оперативную документацию: донесения, информационные сообщения, доклады с мест, составлял обзорные справки для начальства о положении на фронтах, настроении населения и солдат, о ходе реквизиции продуктов питания, снабжении боеприпасами.
Первым интересным шагом была служебная поездка в Читу. Таров прибыл туда поздно вечером. В штабе сообщили, что место для него заказано в гостинице «Селект».
Утром его принял Семенов. Атаман объяснил: открывается конференция, будет решаться вопрос о создании панмонгольского государства. В два часа пополудни в большом зале здания штаба собрались малочисленные делегации, по три-четыре человека, от Внешней и Внутренней Монголии, Барги, Забайкалья. Таров был единственным переводчиком, владевшим языками почти всех участников конференции.
Конференция открылась молитвой. Затем короткую вступительную речь сказал хутухта — богдо-гэгэн[2] Внутренней Монголии Нэйсэ. Его называли хубилганом-перерожденцем, говорили, в этом ожиревшем, сонливом человечке будто бы воплотилась душа Будды, он достиг совершенства в вере и милосердии, происходит из рода Чингисхана. Выходило, что именно он должен был главенствовать в делах религиозных и мирских.
В состав «Великой Монголии» должны были войти на правах федерации все территории, представленные на конференции. Этим путем японцы стремились закрепить экономическое и политическое господство «страны восходящего солнца» в Центральной Азии. Конференция избрала «временное правительство» во главе с ламой Нэйсэ. Но известно: марионетки и предатели живут недолго и своей смертью не умирают. Так было и с Нэйсэ-гэгэном. Он пробыл на этом посту чуть больше года. Семенов направил его на Версальскую конференцию, но японцы задержали делегацию во Владивостоке, Нэйеэ-гэгэн был арестован и казнен. В деле создания «Великой Монголии» первую скрипку стала играть Япония. Семенов горячо поддерживал идею образования «Великой Монголии», посулил ей даже шестимиллионный заем. Атаману в торжественной обстановке пожаловали звания советника первого класса и высший княжеский титул «цин-вана».
Майор Судзуки от имени императора и его правительства обещал обеспечить армию нового государства оружием и построить солдатские казармы. Тут же, между прочим, выдвинул условие: Япония должна получить бессрочное право на добычу полезных ископаемых и постройку железных дорог. Конечно, всю эту комедию можно было бы не принимать во внимание. Однако после конференции Семенов приступил к формированию монголо-бурятской дивизии, организовал в Даурии школу прапорщиков. В нее принимались выходцы из знатных родов... Обо всем этом Таров сообщил Александру Петровичу при очередной встрече. Вагжанов очень заинтересовался. Беседа затянулась заполночь. Петрович рассказал о тяжелом положении на фронтах, о большой работе прибайкальских коммунистов по организации партизанского движения; подчеркнул важность той работы, которую выполнял Таров, и повторил задание. Вагжанов собирался в Омск, на вторую Всесибирскую конференцию подпольных организаций РКП (б)...
Следующим событием, которое отметил Таров, было прибытие американских войск — батальона 27 пехотного полка под командованием полковника Морроу. Об этом Ермак Дионисович узнал из разговора Семенова с японским генералом Огатой.
Встреча Семенова и Огаты состоялась в Верхнеудинске. Таров был за переводчика.
— Кто их звал сюда, этих американцев? — возмущался Огата. — Не успели появиться, повели антияпонскую агитацию. Их президент Монро сто лет тому назад говорил: Америка для американцев. Теперь мы скажем им: Азия для азиатов. И пусть убираются ко всем чертям! Мы смотрим на Маньчжурию, Монголию, Сибирь и Дальний Восток, как на святое место наших предков. Да, здесь будут жить и процветать наши потомки, — твердо, с вызывающей решительностью заявил генерал. — Мы создадим на этих территориях независимое государство. Вас, атаман, мы назначим первым генералом-губернатором.
Атаман снова уехал в Читу. За старшего во втором районе оставался полковник Зубковский — садист и пьяница. Он совершенно не терпел бумаг. Подписывать документы — самая тягостная обязанность для него.
Таров знал эту черту в характере полковника и решил использовать ее в своих целях. Несколько дней ждал подходящего случая.
Однажды Зубковский явился на службу хмурым после очередной попойки. Полное, круглое лицо полковника было свекольно-красным, руки дрожали.
Ермак Дионисович с утра зашел к нему с документами. Зубковский молча подписал их.
— Легко тебе живется, сотник, — сказал он с вымученной улыбкой. Эти слова насторожили Тарова. Он не раз слышал от офицеров упреки, дескать, ловко устроился при штабе.
— В каком смысле легко, господин полковник?
— Похмельных мучений не знаешь. Ты совсем не пьешь что ли?
— При случае не отказываюсь... Разрешите идти?
Потом Таров еще несколько раз заходил к Зубковскому, тот сопел и подписывал документы.
Когда Ермак Дионисович вошел в третий раз, полковник тяжело вздохнул и проговорил недовольно:
— Ох, эти бумажки! Век бы их не было. Понимаешь, сотник, мне приятнее человека расстрелять, чем подписывать твои проклятые бумажки.
Под конец рабочего дня терпение Зубковского лопнуло.
— Сотник Таров, ты надоел мне! — вспылил он. — Неужели не можешь в один заход заготовить на неделю этих чертовых бумаг?
— Так точно, могу! — отчеканил Таров. И тут же подсунул стопку чистых бланков. Зубковский, не задумываясь, стал выводить на них замысловатую подпись.
— Сколько же их у тебя? — спросил полковник. Он остановился и сурово взглянул на Тарова. «Однако многовато бланков, не догадался бы», — мелькнула мысль у Ермака Дионисовича.
— На неделю же, ваше благородие.
Зубковский подписал не меньше десятка чистых бланков. Ермак Дионисович зашел в канцелярию и попросил у вахмистра Нетесова печать. Тот оставался за начальника канцелярии. Таров и раньше брал печать, с Нетесовым у них с самого начала знакомства установились приятельские отношения. Вообще вахмистр отличался мягким характером, не проявлял большого усердия к службе.
Ермак Дионисович объяснил, что печать необходима для того, чтобы заверить несколько документов, подписанных полковником Зубковским. Довод был слабоватым: Таров мог зайти с документами и поставить печать в присутствии вахмистра. Нетесов хитренько улыбнулся и протянул печать. Иногда у Тарова появлялась мысль: уж не догадывается ли Нетесов о его намерениях. Печать он, конечно, немедленно возвратил как только заверил бланки.
Вечером Таров встретился с Вагжановым. Петрович обрадовался, увидев бланки с затейливой подписью полковника Зубковского и подлинной печатью.
— Сотни верных людей укроем от семеновских ищеек, — говорил он, положив на бланки широкую ладонь, словно боялся, что они разлетятся. — От смерти спасем... Так пойдет дело, мы и соседей сумеем снабдить документами.
Во время встреч Вагжанова и Тарова тетя Варя по обыкновению уходила из дому, навешивая на дверь амбарный замок. В тот день она не ушла; слышно было, как ходила и шуршала газетой на кухне.
Александр Петрович приоткрыл дверь и попросил чаю. Минут через двадцать тетя Варя внесла начищенный до блеска самовар. Вагжанов завернул ковровую скатерть до половины стола, и тетя Варя поставила самовар на цветастый поднос. Подала хлеб, соленый омуль, галеты, кусковой сахар.
— А теперь, Ермак Дионисович, я должен сообщить тебе не очень приятную весть: настало время проститься нам с тобой, — сказал Петрович, помешивая чай ложечкой. Таров слушал с недоумением. — По заданию партии я еду во Владивосток, дня на два остановлюсь в Чите...
— Как в Чите? Там же логово белогвардейцев, там вас знают, как председателя ЧК!
— Ничего, не впервой... Ты должен продолжать свою работу. Если возникнут срочные вопросы, заходи к тете Варе, она сведет тебя с кем-нибудь из членов подпольного комитета. Не будет неотложных дел, жди: с тобою свяжутся.
— Вид ваш, Александр Петрович, что-то не очень нравится мне.
— Страшно устал — чур, это по секрету, между нами: не терплю плакс и нытиков... Две ночи не спал. Наши доверенные распространили в казармах полторы тысячи листовок. В них рассказывается правда о положении на фронтах, классовом характере белых армий, причинах интервенции, разъясняется политика советской власти и вот, сто двадцать солдат дезертировали с оружием...
— Значит, не зря, не впустую старался сторож Марихин в гарнизонном поселке? — заметил Таров в шутку.
— Выходит, не впустую, — согласился Вагжанов. — И ты молодец, Ермак, верный путь выбрал. Я так считаю: лучше погибнуть, чем плестись по жизни черепашьим шагом. Одержим победу над контрой и интервентами — встретимся, а победа не за горами! Семью-то имеешь? — неожиданно спросил Вагжанов.
— Женат, — сказал Ермак Дионисович, полагая, что этим вопрос будет исчерпан.