— Где жена-то?
— В Петрограде. Зарегистрировались тайком. Уехал тайно, то есть в неизвестном направлении, на неопределенный срок.
Таров вздохнул, припоминая последнюю встречу с Ангелиной.
Это были и встреча, и расставание. Перед отъездом в Верхнеудинск он получил в чека недельный отпуск. На привокзальной площади нанял извозчика и поехал к Ангелине. Она с матерью жила на Мойке, недалеко от Невского проспекта. На звонок долго никто не отвечал: через дверь доносились звуки пианино, и Ермак продолжал настойчиво названивать. Музыка оборвалась, застучали каблуки по коридору.
— Милый, я так соскучилась, — проговорила Ангелина прерывистым голосом. Они обнялись. — Мама уехала в Ораниенбаум погостить у старой приятельницы. Целых три дня мы будем вдвоем с тобою...
О многом они успели переговорить за эти дни, но не было сказано главное: об его отъезде. В конце-концов он все же решился:
— Слушай, Лина, я должен сказать тебе очень важное, — он замолчал, подбирая слова.
— Говори, Ермак. Я ничего не боюсь, кроме нашей разлуки.
— Именно о разлуке я и хочу сообщить.
— Как? — испуганно спросила Ангелина. Ее глаза потемнели, загорелись тревожным блеском.
— Меня посылают на Восточный фронт.
— Тебя? На фронт? Господи! Жить без тебя, одними твоими письмами.
— Наверное, и писем не смогу писать.
— Кто может запретить? Разве так бывает?
— К сожалению, бывает.
— И когда ты вернешься?
— Не знаю. Может быть, через год, если ничего не случится.
Сообщение Тарова ошеломило Ангелину и словно бы сломило какую-то пружину в ее душе. Она тихо плакала, отказалась регистрировать брак.
— Я не хочу связывать тебя. Вернешься — тогда...
— Нет, Лина, я должен всегда сознавать, что меня ждет законная жена. В этом будет смысл моей жизни...
Назавтра они тайком от матери зарегистрировались. Свадьбу скромно отметили в ресторане, в узком кругу друзей.
Вагжанов достал из бумажника фотокарточку и протянул Тарову. На карточке были сняты женщина с прямым пробором гладко зачесанных волос и две девочки с кудряшками и бантиками.
— Дочери. Валюша и Таня, — пояснил Александр Петрович.
II
Весь день дул порывистый ветер. Желто-серые облака пыли и песка кружились над безлюдными городскими улицами. К вечеру ветер утих, и город начал оживать. С колоколен собора, Спасской и Троицкой церквей плыл тягучий звон, сзывая к вечерне.
Перед тем, как пойти на встречу, Таров обычно прогуливался по тихим улочкам, чтобы собраться с мыслями. Кончается третий месяц, как уехал Вагжанов, а с ним никто не связывается... Настроение было подавленное. Ежедневно читал рапорты и донесения семеновских офицеров о зверствах и злодеяниях, но не мог их предотвратить. Сознание бессилия взвинчивало нервы, ему казалось, что на гласной чекистской работе он стал бы решительно сражаться с врагами революции, а здесь разве его роль достойна настоящего бойца?.. Побродив по городу часа два, Таров завернул на свою улицу и тут неожиданно встретился с тетей Варей.
— Здравствуйте, была у вас, узнала что скоро вернетесь. Решила погулять возле вашего дома, — сказала тихой скороговоркой тетя Варя. — Заходите завтра. Вас будет ждать Сергей Юльевич Широких-Полянский.
— Каков он из себя: молодой или пожилой? — спросил Таров нетерпеливо. Перед глазами вдруг возникло улыбающееся лицо Петровича с седыми рыжеватыми усами, и ему захотелось узнать, кто заменит Вагжанова.
— Из молодых да ранний, — сказала тетя Варя, улыбнувшись, и свернула в темный переулок.
Привычные, стершиеся слова... Но, встретившись с Широких-Полянским, он понял, что тетя Варя была права.
Перед ним стоял высокий, стройный юноша — может быть, года на три-четыре моложе Тарова, со светлыми вьющимися волосами и едва пробивающимися усами. На нем была кремовая сатиновая косоворотка, подпоясанная широким ремнем. Поражали его глаза: грустно-задумчивые, внимательные и зоркие.
— Что ж, будем знакомы, Ермак Таров, — сказал Сергей Юльевич молодым баском. — Александр Петрович влюблен в вас...
— Вы виделись с ним? — спросил Таров, продолжая изучающе рассматривать собеседника.
— Виделись... Вообще-то мы с ним давние знакомые: вместе работали в Читинском совете рабочих депутатов. Он был председателем ЧК, а я заведовал организационно-агитационным отделом исполкома. После белогвардейского переворота наши пути разошлись... Садитесь, пожалуйста. О нем вы, наверное, все знаете?
— Да, многое он рассказывал о себе...
— Ну вот. А я тогда по решению партийной организации ушел в Витимскую тайгу. Полгода скрывался в охотничьих заимках. В феврале вышел из леса. Опять арестовали. Тут уж мне был бы конец, если бы не случайность. Генерал Бакшеев написал на моем деле резолюцию: «Подлежит уничтожению». Дело уничтожили, а меня освободили... Видите, иногда и тупоумие бывает полезным! Приехал я в Читу, там и встретился с Петровичем. Он поручил выехать в Верхнеудинск... Александр Петрович высоко ценил ваши услуги...
— Вы меня обижаете, Сергей Юльевич. Какие же услуги? Это наше общее дело...
— Тоже верно. Не обижайтесь: суть не в словах.
— Петрович не собирался возвращаться сюда?
— Пока нет. Сибирский областной комитет РКП (б) командировал его на Дальний Восток... Будем работать с вами. Не возражаете?..
В последних числах июня Тарова вызвал Зубковский. Ермак Дионисович, зная солдафонскую натуру полковника, представился ему по полной форме. Зубковский поднял тяжелые веки и угрюмо посмотрел на Тарова.
— Звонили из Читы, — сообщил он, — тебя атаман требует. Чего это ты так приглянулся его превосходительству?
Ермак Дионисович предпочел отмолчаться.
— Попутно, — продолжал Зубковский, — отвезешь пакет. Туда идет бронепоезд «Мститель», тебя захватит. Я договорился.
— Слушаюсь, господин полковник!
...Тарову уже не раз приходилось встречаться с атаманом, довольно часто навещавшим беспокойный «второй район». Чем ближе узнавал Ермак Дионисович своего покровителя, тем больше убеждался в том, что за маской любезности и развязности, которую Семенов напяливал на себя в Петрограде, скрывается злобной и мстительный человек.
Через Тарова проходили многие приказы и распоряжения Семенова. В них предписывалось «стирать с лица земли» целые села, «уничтожать поголовно» сотни крестьян только за то, что они как-то выразили сочувствие рабоче-крестьянской власти или накормили своего земляка-красного партизана.
Ермака Дионисовича настораживал и приводил в замешательство насмешливый взгляд Семенова. Казалось, атаман знает, кто такой Таров, и только до поры до времени терпит его. Иногда думалось: может быть, сам он не умеет скрыть своей жгучей ненависти к Семенову, и тот догадывается о его подлинных чувствах.
На этот раз Семенов был в добром расположении. Он принял Тарова попросту, пригласил сесть в кожаное кресло.
— Но, студент, однако, придется тебе переезжать в Читу. Ты надобишься мне.
— Всегда готов, ваше превосходительство.
— Одобряю твою готовность, — сказал Семенов и посмотрел на Тарова насмешливым взглядом. Ермак Дионисович спокойно выдержал взгляд атамана. — В одиннадцать часов состоятся переговоры с японцами, прибудет командующий японскими войсками в Сибири генерал Оой. Ты будешь за переводчика...
— Благодарю за доверие, ваше превосходительство.
В секретных переговорах участвовали Семенов, его ближайший помощник Башкеев, Маримото Оой и генерал-майор Огата — командир отряда японских войск в Забайкалье.
Речь шла о создании правительства Российской восточной окраины. Семенов добивался создания военной диктатуры. Разумеется, диктатором он рассчитывал стать сам. Японские политики в то время вели двойную игру: с одной стороны они всячески поощряли властолюбивые устремления атамана; с другой — принимали все меры к тому, чтобы не допустить образование какой бы то ни было твердой власти на Дальнем Востоке. Они полагали, что такая власть сплотила бы силы русской буржуазии и подорвала господство Японии. Они заигрывали и с Семеновым, и с Колчаком, тайно натравливая их друг на друга.
Переговоры закончились поздней ночью. Они привели к выяснению позиций сторон, как было записано в протоколе, и только Семенов был не очень огорчен неуспехом переговоров. Он тогда еще считал свое положение прочным и надеялся, что японцы рано или поздно примут его предложение.
— Никуда не денутся, согласятся: мы хозяева на своей земле! — самоуверенно заявил он, едва захлопнулась дверь за японцами.
Поутру Семенов с группой офицеров собрался ехать на станцию Андриановка. Через адъютанта он передал Тарову, чтобы тот следовал вместе с ними.
Экипаж бронепоезда встретил атамана и его свиту с должным почтением. В офицерском салоне приготовили стол. Семенов изрядно выпил и разговорился.
— Я приказал устроить большевикам баню в Андриановке. Не одно поколение будет помнить меня!
— А много там красных, ваше превосходительство? — спросил капитан Корецкий, служивший офицером особых поручений.
— Много. Полковник Степанов сосчитает. Боюсь вот, опоздали; главного представления уже не увидим. Я обещал приехать еще вчера, да неотложные дела задержали.
На станции Семенов потребовал верховых лошадей. Вскоре атаман и офицеры скакали к Тарской пади, где совершилась страшная трагедия...
В начале июля на станцию Андриановка был доставлен эшелон, состоящий из пятидесяти трех вагонов. В них находилось более полутора тысяч пленных красногвардейцев, партизан, крестьян и женщин с детьми, захваченных карательными экспедициями.
Жители пристанционного поселка слышали вопли и стоны людей, которых не переставали истязать даже перед смертью.
В полдень бородатые казаки выгнали группу пленных из первого вагона, связали попарно проволокой и погнали в сторону пади. Там обреченных на смерть людей заставили копать братскую могилу. Затем поставили на край ямы и скосили из пулеметов. Потом привели новую группу... Так в течение дня были расстреляны все. Страшно подумать, сколько безвинных