Он, видимо, затруднялся подыскать подходящее слово и, наконец, с той же виноватой улыбкой, сказал «человек».
— Как я сюда попал?
Когда я был молодым врачом-хирургом, я увлекся работами Броун-Секара и подумал, что можно женщину вернуть в состояние обезьяны. Эта мысль поглотила меня. Я не спал, не ел, не пил… и решился. Однажды на операционном столе лежала прекрасная молодая девушка. Мой ассистент, еще совсем мальчик, считал меня очень умным и во всем повиновался беспрекословно.
Я поручил ему сделать разрез, а сам вышел в соседнюю комнату, где была молодая, по-своему прекрасная обезьяна.
Быстро, при помощи служителя, я вырезал у нее яичники, положил их в жидкость, приготовленную по моему рецепту, и отнес в комнату, где на столе лежала женщина.
С невероятной для хирурга быстротой я вырезал у нее яичники, положил их в ту же жидкость, а обезьяньи яичники вшил ей.
Все было так быстро сделано, что ассистент не успел прийти в себя, когда операция уже была окончена.
Я пошел к обезьяне и ей вшил яичники девушки.
После этого я успокоился, стал веселым, разговорчивым, ко мне вернулись сон и аппетит.
Через две недели, когда видно было, что операции прошли блестяще, я был арестован — ночью.
Суд состоялся через три дня и, так как я ничего не отрицал, меня приговорили к ссылке вместе… с моей обезьяной.
На палубе парохода стояла огромная клетка — точно плот из бревен: в ней была моя обезьяна; я был прикован к клетке легкой цепью. Пароход отошел ночью, чтобы не возбуждать населения: весь город уже знал и волновался. Готовы были растерзать меня живым. Власти поспешили с отправкой.
Я спал, ел и пил возле клетки. Моя обезьяна, которую я прозвал «девушка», выражала мне с каждым днем все больше знаков внимания. Она просовывала лапу сквозь решетку, гладила меня по лицу.
Однажды поднялась буря — наше суденышко кидало, как щепку — все попрятались — и забыли о нас. Наскочила невероятной величины волна, таких волн я больше не видел, и смыла клетку вместе со мной.
Клетка имела дно из больших бревен. Я уцепился за решетку и оказался в море. Клетка не тонула. Между двумя валами я открыл дверцу, пролез внутрь и вовремя успел ее закрыть — следующая волна перекатилась через нас и залила клетку водой. Нас швыряло на нашем судне; мы были почти без пищи. У меня в кармане были три плитки шоколада, данные мне на дорогу моим служителем — единственный человек, который пришел меня проводить.
Этими тремя плитками мы питались два дня. На третий день нас прибило к этому острову — меня и мою «девушку» — и мы тут поселились.
Первое время мне было очень тяжело. Она становилась все ласковей, все нежней… но, в конце концов, сжились… и у нас пошли дети.
Это огромное завоевание науки, но о нем мне до сих пор никому не удавалось сообщить.
Да, дети от человека и очеловеченной обезьяны. Но дальше мне ничего не удалось сделать. Я обучил только самым простым словам, а у них усвоил гортанные звуки матери. Одно могу сказать — память у них удивительная, а упрямство чисто звериное. Моя жена уже стара, а старшему из детей должно быть лет 27.
Вас удивляет все, что мы проделали… похищение, нападение и прочее. Я возненавидел людей после моего изгнания, и эта ненависть жила во мне до встречи с вами.
— Я хочу в цивилизованный мир, — и он заплакал горькими слезами, навзрыд, как ребенок.
Все сидели молча, не шелохнулись. Когда рыдания стихли, обратили внимание на гортанные звуки — это говорил сын.
Был правдив рассказ, и Человек был правдив. Макс собственноручно развязал руки Человеку, объявил его свободным и передал ему сына.
Оставался еще один неясный момент — след одной ноги. Человек охотно объяснил, в чем дело. Ни он, ни, особенно, дети, не ходят по земле — это утомительно и долго; они раскачивают верхушки деревьев и перепрыгивают с одного на другое. И только одному из сыновей иногда приходится опускаться на землю — он калека, у него нет одной ноги.
Человек попросил зайти к нему, посмотреть его хозяйство — а воду — вода ему нужна. Он очень просит дать ему хоть немного воды.
С дрожью в голосе он попросил разрешения бывать в отряде, чтобы жить среди людей — быть может, потом он вернется с ними на материк.
С своей стороны, Макс объяснил ему цель их приезда.
— Золота тут очень много — мне оно ни к чему. Оно там — и он показал в том направлении, в каком указывал капитан.
Человек заверил, что, кроме его семьи и птиц, на острове нет ни живой души.
Все это значительно облегчало Максу задачу.
Он пожал Человеку руку, а за ним следом то же проделал весь отряд.
Аконт, Орел и Нос остались у водопада. С ними остался и слесарь, по указанию которого углубили отверстие, откуда выходила вода. Теперь уже был не ручей, а достаточной мощности поток. Часть воды спустили вниз, а другую заключили в трубу. Человек был вполне удовлетворен.
По просьбе Аконта он указал место, где рос бамбук диаметром не меньше употреблявшихся труб.
Сердечно распрощавшись и указав направление, в котором пойдет отряд, Аконт попросил Человека присматривать за трубами.
По вновь устроенным трубам вода текла прекрасно.
Часть отряда сооружала передаточный механизм, другая — отправилась за бамбуком.
К вечеру все было готово. На следующее утро уже работала электрическая машина, и баллоны наполнялись свежим газом.
Отряд двинулся прежним порядком. Когда отошли на порядочное расстояние, проложили бамбуковые трубы — их было много. Дорогу прокладывали, точно в сказке — через три дня отряд стоял перед обнаженной жилой золота.
Запасы консервов, взятые с яхты, истощились, да к тому же питание консервами очень надоело. Хотелось свежих плодов и свежего мяса.
Человек, приходивший в отряд ежедневно на несколько часов, указал банановую рощу, хлебные деревья и место, где было много птицы. Человек ловил ее силками.
Отряд с большим удовольствием провел один день в пополнении запасов — так приятны были после консервов свежие плоды и мясо.
Сообщение с яхтой поддерживалось регулярно — и дежурный состав обновлялся каждые три дня. Теперь дорога от яхты представлялась широкой, удобной.
Макс решил сделать ее еще лучше; три дня отряд расчищал дорогу. В работе участвовала семья Человека, очень сдружившегося с Максом и Аконтом и оказывавшего неоценимые услуги своим знанием местности. Теперь, в шутку, дорогу называли шоссе.
У выхода жилы на поверхность был разбит временный лагерь, оборудованный всем:— вплоть до электрического освещения. Подача воды с водопровода, благодаря земляным работам, была сильно повышена.
Туда дальше, по ходу жилы, еще никто не проникал. Эта часть острова очень редко посещалась и Человеком. Лагерь стал исходным пунктом дальнейших разведок.
С яхты перенесли инструменты, нужные для геологических работ и добывания золота — геолог и инженер вступили в свои права.
В их распоряжение была выделена часть команды, а Макс с Аконтом занялись разведками.
Однажды, с небольшим отрядом, они сильно углубились в лес и продолжали продвигаться, прокладывая дорожку излюбленным способом.
Такие дорожки были проделаны в разных направлениях. Генрих, которому теперь было передано руководство работами по прокладке путей, усовершенствовал способ Аконта, направляя луч и на предварительно обнаженные корни. Несколько раз ударить топором, подпереть плечом — и дерево со стоном падало. Валили деревья обычно Орел и Нос.
На этот раз все было проделано, как всегда. Орел налег на дерево плечом, нажал и… исчез. В первый момент никто не заметил этого исчезновения — нередко участники уходили в сторону — и, если бы Генриху не понадобился Орел для перестановки аппарата, его исчезновения, пожалуй, и не обнаружили бы.
Начались поиски. Генрих и Нос пошли в том направлении, где был Орел и оба инстинктивно отшатнулись — за последними деревьями был крутой обрыв, на котором росли редкие деревья, а внизу у основания обрыва была вода, изумительно прозрачная — так что сверху видно было дно. Орел повис, зацепившись за одно из деревьев. Он висел на суку на воротнике матроски. Его шапка скатилась вниз, плавала на поверхности.
Он, по-видимому, потерял сознание, так как не шевелился.
Положение было критическое, малейшее движение грозило падением в воду.
Аконт, немедленно явившийся на зов, послал Носа за канатами, а сам с остальными принялся сооружать упор для каната. Предстояла трудная работа.
Орел все не приходил в себя. Лицо его начинало синеть. Воротник играл роковую роль петли. Была дорога каждая минута.
Когда принесен был канат, тело Орла висело безжизненным. Надеяться на возвращение сознания не приходилось.
Нос вызвался опуститься за ним. Один конец каната был обмотан вокруг упора, из другого была сделана петля, куда и влез Нос.
Общими силами начали медленно спускать. Цепляясь за выступы скалы, Нос добрался до Орла, спустился ниже, схватил его поперек туловища. В таком состоянии их подняли наверх.
С большим трудом привели в чувство. Орла оставили на попечение вызванного доктора.
Аконт начал обследовать место. Человек вызвал двоих из наиболее ловких своих сыновей и, перепрыгивая по верхушкам деревьев, они сообщили сведения о характере места. На расстоянии приблизительно километра от того места, где произошла катастрофа, был пологий спуск к воде.
Орел пришел в себя; первым делом оправил ворот. Употребив огромное усилие, он встал и, медленно, сам, упорно отказываясь от посторонней помощи, побрел с доктором в лагерь.
Дорогу начали прочищать в направлении к спуску. Действительно, сход был очень удобный, постепенно уступами спускавшийся вниз.
Когда подошли к воде и попробовали ее, она показалась на вкус чуть-чуть солоноватой — много преснее морской воды.
С того места, где остановились, виден был в неясных очертаниях такой же поросший и скалистый противоположный берег — налево скалы были еще выше, а направо вид загораживал выступ скалы, далеко врезавшийся в водную гладь.