й. В тот момент мой мир будто пошатнулся, все веселье слили через широкую воронку, и лишь мамины беззаботные глаза продолжали улыбаться.
Моя мать воровка. И украла она у самых лучших и близких людей в моей жизни. Я думала об этом, глядя на темный силуэт фикуса с одиноко висящим стеклянным скворцом у нас дома. У Сидоровых елка почти доставала до потолка, светилась разноцветными огнями. И утром там будут лежать подарки для Ленки. А если бы я осталась, и для меня тоже. Настоящее новогоднее чудо.
Утром позвонили в дверь. Мама спросонья накинула халат и пошла открывать. Бабушка с дедушкой первого января с утра всегда уходили к друзьям. Под фикусом появилась коробка с куклой, мое сердце радостно екнуло. Я осторожно подошла к ней. Я мечтала о Барби, блондинке с загаром и белоснежной улыбкой. В коробке лежала брюнетка.
Из коридора послышались приглушенные голоса. Я прислушалась. Нехорошее предчувствие сдавило грудь. Синди, прочитала я на коробке. Никакого калифорнийского загара и розовых туфель. Зачем ей зеркальце? Кена с такой внешностью все равно не встретить.
– Иди сюда, – строгий голос мамы заставил кровь замедлить ход.
Я все еще держала в руках коробку с Синди. В дверях стоял дядя Леша, лицо его было непривычно серьезным. Мама строго посмотрела на меня:
– Это ты взяла деньги?
Дядя Леша смотрел без укоризны, но как-то отстраненно. Мама спокойно ждала. В голове снова всплыли события вчерашнего вечера. Как нас забрали на машине и привезли к Сидоровым, как мы играли во дворе, как ходили по квартирам и поздравляли друг друга, как танцевали под музыкальный центр «Панасоник», как мама взяла деньги…
– Это ты взяла деньги? – повторила мама.
– Да, – ответила я.
– И куда ты их дела? – мягко спросил дядя Леша.
– Потеряла. – Что я еще могла сказать?
– Где ты их потеряла? – спросила мама.
– Когда мы шли по рельсам.
– Да, там уже не найти, цыганча небось все уже подобрала, – дядя Леша махнул рукой.
Через какую-то неделю мы снова пойдем в гости к Сидоровым. Мама будет весело и непринужденно шутить, и я никогда не скажу правду. Синди останется в коробке.
Учительница
Из проигрывателя звучал Концерт для фортепиано с оркестром номер один Петра Ильича Чайковского, чей портрет висел в классе музыки средней школы номер четырнадцать в Вязево. Елена Робертовна смотрела в окно. Желтые листья, танцуя, падали на землю, солнечный свет мягким теплом уходящего дня приглашал присоединиться к стихийному балу.
Елена встретила своего гения, виртуозного пианиста, на последнем курсе консерватории. Звали его Петр Молчанов. Но вся его наружность говорила о том, что он Петруша. Невысокого роста, со светлыми волосами и светлыми глазами, то ли серыми, то ли голубыми, нескладный и неуклюжий. О последнем качестве в консерватории слагали легенды.
Несмотря на щуплую фигурку, Петруша никак не помещался в пространстве, в котором находился. Когда он входил в комнату, не было в ней человека, которого бы он не задел, плечом ли, коленом, партитурой. А если комната была пуста, доставалось предметам интерьера. Наблюдать за тем, как Петруша проходит к своему инструменту, было особым удовольствием. Оркестр будто сжимался, давая как можно больше места Петруше. Но как бы Петруша ни старался, обязательно находилась труба, которую он задевал локтем, или виолончель, об которую спотыкался, и потом, будто вся сцена недостаточно комична, театрально извинялся перед музыкантом, всплескивая руками, роняя листки с нотами, отчего владелец виолончели или трубы краснел до багрового цвета и опускал голову.
Елена не сразу обратила внимание на Петрушу. В коридорах консерватории таких, как Петруша, неуклюжих, что-то бормочущих себе под нос, было много. Тонкая, почти прозрачная, она не шла, парила по паркету, притягивая взгляды сокурсников и некоторых преподавателей. Петруша тоже не устоял перед красотой тонких пальцев и белой, почти прозрачной кожей. Когда Елена садилась за пианино, она словно становилась его частью. Прямая спина, мягкие локти, гордый профиль. Вся ее наружность говорила о том, что она пианистка. Но как бы Елена ни отрабатывала раз за разом гаммы, она так и не стала виртуозным исполнителем. И учителя лишь пожимали плечами – нет таланта. На защите дипломов в концертном зале Петруша увидел, как вошла, нет, вплыла она, села за рояль, поставила тонкие ножки на педали и заиграла Прелюдию номер два Скрябина ля минор. Петруша забыл, как дышать, так эта композиция подходила всей наружности молодой пианистки. Почему-то он не сомневался, что именно эту прелюдию Скрябина она и должна играть. Он не мог отвести взгляд от ее нежных рук, взволнованного лица. Когда девушка закончила, он невольно зааплодировал, но быстро опустил руки под строгими взглядами экзаменаторов. Елене поставили четыре.
Елена расплакалась и выбежала из зала. Петруша поспешил за ней, наступая на ноги почтенных членов комиссии. Он решил побороть свою робость и пригласить Елену на свидание. В коридоре ему удалось догнать ее. Знал ли он, что значила для нее эта четверка? Как сильно Елена мечтала стать пианисткой, гастролировать с оркестром, участвовать в международных конкурсах, уехать из Вязево?
Так начались неловкие ухаживания Петруши за Еленой. Елена Прекрасная и Петруша, шутили про них. Петруша покупал цветы и мороженое, держал Елену за руку, рассказывая, как она прекрасна на сцене. Но его слова не растопили сердце Елены. Она нашла место учительницы музыки в школе и с грустью ждала сентября. Петруша тоже ждал сентября, чтобы ехать в столицу и участвовать в международном музыкальном конкурсе. Петрушу должно было взволновать такое событие, но он не мог ни о чем думать, кроме своей Елены.
Однажды Петруша пригласил Елену на репетицию, которых летом у оркестра было очень много. Она сидела в последнем ряду, чтобы не смущать и без того смущенного Петрушу. Петруша же в свойственной ему манере прошествовал к инструменту, спотыкаясь и выслушивая сдавленные проклятия коллег. Репетиция никак не могла начаться, музыканты проигрывали гаммы и отдельные куски произведений. Петруша ждал, раскладывая без конца партитуру, отчего листы, словно подхваченные ветром, летали по сцене, и Петруша всей своей неловкой фигурой пытался их ловить. Елена краснела и опускала глаза.
Виолончелист глянул на Елену, на Петрушу, что-то шепнул соседу, тот громко рассмеялся, остальные подхватили. Петруша сделался багровым, собрал наконец партитуру и двинулся к роялю. Но музыкант решил дополнить произведенный эффект и выставил ногу на пути спешащего Петруши. Маленькая фигурка взлетела в воздух вместе с нотными листами. Елена увидела живую картину, которая отпечаталась навсегда в ее памяти. Петруша в воздухе вместе с нотами, ухмыляющийся виолончелист, хихикающие скрипачки, покачивающий головой ударник.
И зачем она только согласилась на эти нелепые ухаживания? Кроме постоянного смущения, она не чувствовала рядом с Петрушей ничего. Тупая боль от несправедливости мира, в котором несуразный Петруша играет в оркестре, а прекрасная Елена учит песенки с детьми, становилась невыносимой. Она оплакивала свою несчастливую судьбу. Она не понимала, чем она хуже Петруши.
Смеху положил конец дирижер. Петруша, пунцовый, сидел неподвижно. Дирижер постучал палочкой по пюпитру, и музыканты вскинули инструменты, зазвучал Концерт номер один Чайковского. Но Елена уже не слышала. Она бежала по коридору, скорее к выходу, скорее к спокойствию.
С Петрушей они больше не виделись. Он краснел от одного воспоминания об унижении, которое ей пришлось наблюдать. Лето прошло в репетициях. Осенью Петруша летел на конкурс в столицу, а Елена встречала первых учеников в классе с пианино, проигрывателем и портретом Чайковского. После работы она готовила ужин, заваривала чай с ромашкой и устраивалась перед телевизором. В один из таких вечеров Елена узнала, что их консерватория заняла третье место на конкурсе, а Петруша удостоился Гран-при. Елена плакала всю ночь. Петруша остался в столице.
В классе Елена Робертовна разучивала с учениками песни о Родине, ставила пластинки с великими произведениями Стравинского, Прокофьева, Мусоргского, Скрябина, чтобы сохранить в себе остатки любви к музыке, и скучала. Иногда она подменяла пианистку в музыкальном театре, играла в фойе, пока люди отдавали верхнюю одежду в гардероб и поправляли прически или расхаживали в антракте с бокалами шампанского. Кто-то мог остановиться и послушать, тогда Елена сильнее склоняла голову. Она не смотрела постановки театра, она отрабатывала часы и незаметно покидала здание.
Второй год в школе начался как и первый. Скучающие ученики, теплое солнце за окном, а вечером работа в фойе музыкального театра, где проходят гастроли столичного оркестра. За роялем Петр Молчанов. Думала ли она о Петруше? Едва ли. Когда на глаза попадались новости о новых наградах и международном признании, она вспоминала репетицию и качала головой, дивясь превратностям судьбы. Жалела ли она о том, что сбежала тогда и не увидела игры пианиста, который сейчас покорял мир? Она могла посмотреть записи много раз, но никогда этого не делала.
В театре людно. Все хотят насладиться прекрасной игрой своего земляка, гениального пианиста Петра Молчанова. В фойе Елена Робертовна играет Прелюдию номер два Скрябина. Она не смотрит на гостей в красивых платьях и в предвкушении прекрасного вечера. Она мечтает оказаться дома, с кружкой горячего ромашкового чая.
Сидя в уже пустом холле, она слышит первые звуки Концерта номер один Чайковского. Петр Молчанов за роялем. Не выдержав, Елена подходит к двери в зрительный зал. Прислушивается. Как хорошо. Как чудесно он играет. Билетер открывает дверь и приглашает Елену войти. Елена входит и замирает.
За роялем вовсе не Петруша. Его гордый профиль, его руки, мягкие кисти, все его тело – продолжение рояля. Нет в нем той неловкости и неуклюжести, какие помнила Елена. Все в нем безупречно. Вот он виртуозно исполняет репризу. Больше никого не существует на сцене. Только его гений.