Но против него все честные исследователи пещер.
Против него заповеди открывателей. Вот они:
МЕСТО СТОЯНКИ ПОСЛЕ УХОДА ДОЛЖНО БЫТЬ ЧИЩЕ, ЧЕМ ДО ПРИХОДА;
В ОДНУ МИНУТУ МОЖНО УНИЧТОЖИТЬ ТО, ЧТО СОЗДАВАЛОСЬ ТЫСЯЧИ ЛЕТ;
СТО УМНЫХ ЛЮДЕЙ. ОТБИВШИХ ПО ОДНОМУ СТАЛАКТИТУ, НЕ ЛУЧШЕ ОДНОГО ДУРАКА, РАЗБИВШЕГО СТО;
МОЖЕТ, ВЫ В ПЕЩЕРЕ И ПЕРВЫЙ, НО НАВЕРНЯКА НЕ ПОСЛЕДНИЙ;
ЛЕТУЧИЕ МЫШИ НЕ МЕШАЮТ ТЕБЕ БОДРСТВОВАТЬ. А ТЫ НЕ МЕШАЙ ИМ СПАТЬ;
КОПТИТЬ ПОД ЗЕМЛЕЙ СТЕНЫ ХУЖЕ, ЧЕМ КОПТИТЬ НА ЗЕМЛЕ НЕБО;
ЧЕМ ЧАЩЕ БУДЕШЬ ПИСАТЬ СВОЕ ИМЯ НА СТЕНАХ, ТЕМ МЕНЬШЕ ЕГО ПРОСЛАВИШЬ.
Стоит ли лезть под землю?
На это вдруг не ответишь. И верно: сыро там, темно, холодно. Часто опасно и всегда очень тяжело. Нужно ли рисковать ради одних приключений?
Нет, подземные путешественники пускаются в путь не для того, чтобы вымокнуть, измазаться, заблудиться или упасть. Их влечет тайна. Они открыватели и землепроходцы. Они первые. Они подземные Пржевальские и Миклухо-Маклаи. Они смелы и бескорыстны. И, как всегда бывает, от смелых и бескорыстных дел выходит самая большая польза.
Нашли под землей много воды. Но ведь воду эту можно вывести наружу и оросить сухие поля!
Узнали, что вся толща земли пронизана ходами и норами. Значит, строить на этой земле нельзя — тут возможны обвалы.
Наткнулись на залежи соли, мрамора, гипса. Но это все очень нужно!
А горячие и целебные источники? А руда и хрустальные погреба? А кости вымерших зверей? А рисунки и скульптуры, сделанные руками наших далеких предков?
Все это нужно, все это важно.
Все это ждет своих открывателей.
Вот они и идут...
На моей ладони желтая жемчужина...
Значит, были подземные реки, каменные леса, ледяные гроты. И вот этот пещерный жемчуг...
Значит, все это не сон и не сказка.
И, значит, все можно увидеть снова.
Стоит лишь захотеть!
...Я пошел, я увидел, я сделал... Нет, это не я пошел, не я увидел и не я сделал. Это все он — исследователь пещер — спелеолог. Он пошел, он увидел, он сделал. Это он протискивался в тесные щели, он нырял в подземные озера, он делал открытия. А вот рассказал вам об этом — я.
Иван Кириллов ТАЙНЫ КРАСНЫХ ПЕЩЕР
Худ. Ю. Щенков
"Минералогия пещер еще не написана, и каждый молодой наблюдатель может принести большую пользу науке, если будет точно изучать отложения пещер, зарисовывать и подробно описывать их диковинные формы.
Но при этом он не должен забывать и об их охране"
Академик А.Е. Ферсман
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Ночь. В одном из высотных зданий Москвы до утра светятся окна. За ними просторная комната, где вдоль стен выстроились книжные шкафы; у окна стоит письменный стол. Под абажуром настольной лампы выделяется светлый круг. В центре его — небольшой портрет, рядом книга — авторский экземпляр. На коричневом переплете вытиснены слова «Минералогия пещер», выше и мельче — «К. Снежков», внизу дата выпуска — 1967 год. Простота и строгость оформления подсказывают: это серьезная научная монография.
В кресле за столом сидит автор книги — Константин Петрович Снежков. Он еще очень молод.
Черные аккуратно подстриженные волосы и темнеющие полоски усов хорошо подчеркивают матовую белизну лица, задумчивого и сосредоточенного. Иногда лишь чуть вздрагивают ресницы, на высоком лбу набегают морщинки, уголки губ изгибаются в легкой усмешке. Взгляд ученого устремлен в прошлое, в то, что способствовало рождению книги. Перед мысленным взором Константина Петровича тот, кто сделал ему надпись на портрете, датированную июлем 1959 года:
«Лучшему ученику — Косте Снежкову в день окончания средней школы № 1 от преподавателя географии и руководителя кружка “Юные следопыты” Владимира Васильевича Колесниченко».
Перед ученым встают сцены, краткие, как главы литературного сценария, как кадры стремительно развертывающегося фильма.
На экране всеоживляющей памяти Снежков видит себя пятиклассником в самой заветной из школьных комнат. На дверях ее — эмалированная табличка: «Юные следопыты». Сюда допускаются лучшие из лучших: отличники учебы и наиболее активные участники туристских походов. Владимир Васильевич Колесниченко растит здесь не просто любителей природы, а будущих краеведов, специалистов географов и геологов. В просторной комнате, кроме богатых коллекций, многочисленных фотовитрин, макетов и карт, находятся хорошо оборудованная мастерская, лаборатория, препараторская и библиотека краеведческой литера-туры. Замечательные экспонаты, не только найденные, но и сделанные кружковцами, говорят о большой, систематической работе.
Воспоминания тускнеют, наплывом набегают новые. Они связаны с вереницей чудесных походов, неповторимыми дорожными приключениями, смешными происшествия-ми, задушевными рассказами и песнями возле костра. Эти походы сплотили кружковцев в дружную семью. Сколько живых впечатлений, захватывающих переживаний и первых глубоких раздумий дали они!
Родина перестала быть отвлеченным понятием. Она зримо вставала теперь своими тенистыми рощами, колыхалась волнами пшеничных полей, звучала голосами ветра, воды и птиц, расстилалась необозримой равниной под стайками кучевых облаков. Она говорила устами тружеников полей и заводов, светилась в глазах встречавшихся ребятишек и, главное, — действовала. Ее будущее стояло в лесах многочисленных строек, смотрело со страниц проектных чертежей, угадывалось в колышках, забиваемых неутомимыми геодезистами. Это будущее рисовалось прекрасным. Оно звало скорее приложить к делу свои знания и способности, свои молодые, наливающиеся силой руки. Впервые, при полушутливом распределении обязанностей в туристской группе — «геолог», «ботаник», «почвовед», «зоолог», «историк», — вставал перед ребятами важнейший из вопросов: кем быть?
...Еще одна яркая сцена. В голубоватом мареве неба сияет нежаркое солнце. Осеннее золото листьев меркнет в кумаче знамен. Волнующая дата — 40 лет Октября — повторяется в тысячах надписей и транспарантов. Русла широких улиц переполняет многоголосый прибой человеческих масс, ритмичные волны плакатов, взлеты песен и водовороты танцев. В одной из шумливых колонн стоят кружковцы; впереди со знаменем — Костя Снежков. Такой чести он удостоился, открыв в окрестностях своего города пещерку, дав ее план, разрезы и обстоятельное описание. Это был его первый шаг на пути к монографии, той самой, что лежит сейчас на столе…
_____
ЮНЫЕ СЛЕДОПЫТЫ
Первый шаг
Нередко, мечтая о чем-то необыкновенном, мы сетуем на однообразный и слишком гладкий жизненный путь. Между тем звенья из цепи необычного раскиданы всюду, и нет человека, который не споткнулся бы о них на пути. Все дело в том, что лишь очень немногие, встретив такое звено, пытаются вытащить и всю цепь.
Поверхностному наблюдателю жизнь вообще кажется сплетением разных случайностей. Счастливейшие из них именуются удачей. О закономерности подобных удач не задумываются, да и сослаться на случай легче, чем его объяснить. Суворов не раз говаривал: «Удача да удача. Надо же сказать — и уменье!»
Уменье — важнейшее качество для советских людей. Уменье в соединении с настойчивостью. Неспроста родилась у нас поговорка, отправившаяся теперь гулять по белу свету: «Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!» Вот почему Костя нашел то, что не находили другие.
...Лето 1957 года. Идет нескончаемый ливень, и мутные потоки воды мчатся по всем оврагам, производя разрушительную работу. Следопыты отсиживаются в палатках, распевая песни, один только Костя упрямо стоит у приятно лопочущего родника, бьющего под самым обрывом. В памяти возникают слова учителя Владимира Васильевича, который всегда направлял своих следопытов на упорные, систематические поиски: «Не заметные для многих оседания почвы и странное поведение некоторых родников говорят о несомненном наличии подземных пустот».
Вот он, родник, чистый, невозмутимо продолжающий давать небольшое количество влаги. Когда же он откликнется на пролившийся дождь?
Вдруг под родником словно включили насос: так забурлила, поднялась куполом хлынувшая мутная вода! Снежков торопливо глядит на часы: с момента начала ливня прошло уже сорок минут. Значит, родник получает воду не прямо из грунта, а через какое-то крупное хранилище, переполнение которого и произошло за данное время. Как бы найти этот водоем?
Глаза мальчика пытливо скользят вокруг. Останавливаются... Есть! Прямо над родником, в прибрежном обрыве, начинает сочиться вода. Комья глины, сползая вниз, обнажают небольшую дыру.
Открытие всполошило ребят. Песни забыты. Раскопки для расширения входа ведутся по очереди. Всем хочется глянуть: а что там, в середке? Сначала в пещерку по праву первооткрывателя вползает Костя. Он лезет с приятным замиранием сердца: ведь здесь никто еще не был!
«Костина пещера», как ее тут же назвали ребята, оказалась невелика, но она привела их к тому, что предполагалось, — к подземному озерку. Тайна изменчивого родника оказалась раскрытой!
В тот же вечер был устроен «Большой костер». Длинные языки пламени так и пляшут над светлой поляной, развевая шлейфы полупрозрачного дыма и выбрасывая султаны сверкающих искр. Ребята сидят, затаив дыхание: Владимир Васильевич рассказывает о том, как он впервые лазил в пещере:
— Пещера кажется бесконечной. Все новые и новые ходы открываются впереди, убегая в жуткую тьму. Нет, видно, одному не осмотреть такой лабиринт!.. Возвращаюсь назад по главному ходу и попадаю в какой-то тупик. Обжигая мне пальцы, догорает последний огарок свечи. Тьма мгновенно подступает со всех сторон. Чувствую себя заживо погребенным. А вдруг потерялись спички? Нет, целы!
Слабенький свет приободрил меня. Чиркая спички, вы-хожу к главному ходу. Но как идти? Ведь, вместо того, чтобы двигаться к выходу, можно зайти еще глубже в недра горы!.. Тут-то и пригодились навыки следопыта. Встав на колени, внимательно изучаю свои следы: по двум направлениям они идут назад и вперед, по третьему — только вперед. Значит тут и идти обратно. Сердце так и забилось от радости. Теперь лишь бы хватило спичек! Во время коротких вспышек стараюсь запомнить путь и потом бреду в темноте, ощупывая мокрые стены.
Но где же выход? Коридор кажется таким длинным, а главное, таким незнакомым, что я вновь теряю надежду... Запомните, ребята: в пути нужно обязательно оглядываться назад, потому что вид какой-либо дороги в одну сторону резко отличается от вида той же дороги в противоположном направлении. Почаще оглядываться — закон для спелеолога[1]. Запомните еще и другое: под землей какие-нибудь десятки метров часто принимают за сотни, высоты в расширениях хода кажутся недосягаемыми, а провалы — бездонными. Нужно немалое время, чтобы привыкнуть к необычным подземным условиям и научиться правильно делать глазомерную съемку.
— Владимир Васильевич, а чем же все кончилось?
— Да тут и рассказывать нечего. Вылез я наружу с опустевшим спичечным коробком, грязный, окоченевший от холода. И радовался так, как будто вновь на свет народился... Первое, неудачное знакомство с пещерами не отпугнуло меня от подземных странствий, но приучило быть осторожным. Позднее посетил я другие пещеры Кавказа, бывал на Урале, в известной Кунгурской пещере, занимающей первое место в СССР по длине изученных ходов (около пяти километров). Да, ребята, быть спелеологом очень заманчиво, тем более что пещерный туризм еще слабо развит у нас. Сколько открытий сможете вы сделать, если возьметесь за него серьезно!
Владимир Васильевич задумывается, потом испытующе смотрит на ребят.
— А что, если на следующий год мы поедем в Крым и посетим знаменитые Красные пещеры, в которых я тоже бывал когда-то… Согласны?
В поход
Жарко. От нагревшихся школьных построек пышет, как от печки. Маленький колодцеобразный двор наполнен звонкими голосами:
— Ребята, у кого есть покрепче шнурок для рюкзака?
— Боря! С ума сошел? Слезь с мешка, ведь там печенье!
— А в крымских пещерах тоже холодно, как в «Костиной»? Или можно в трусах?
Владимир Васильевич молча следит за ребятами: брови его нахмурились, губы сжались тонкой полоской, но в глазах — искорки смеха. Пригладив седеющие волосы, он резким движением надевает шляпу и, перекрывая шум, командует:
— Юные следопыты! С рюкзаками... в одну шеренгу... ста-а-новись!
Перезвон голосов обрывается. На размягченном солнцем асфальте вырастает нестройная шеренга. Некоторые еще не готовы: у одних завернулись лямки рюкзаков, у других валятся палки и шляпы (это пробирающийся сзади шеренги озорной паренек подталкивает то палку, то шляпу).
Ничто не ускользает от руководителя. Выждав с минуту, он вскидывает на плечи тяжелый рюкзак, одергивает зеленоватую гимнастерку, молодцевато выпрямляется.
— Равняйсь!
Вся шеренга — пятнадцать человек — делает последнее выравнивающее движение и замирает.
— До выхода на маршрут осталось четыре минуты, по-этому скажу лишь о главном. А главное сейчас — дисциплина и еще раз дисциплина!
Владимир Васильевич окидывает взглядом притихших ребят. Все больше хмурятся брови, темнеют голубые глаза, принимая серо-стальной оттенок.
— За проявленную только что недисциплинированность и крупное упущение в подготовке к походу (забыл взять одеяло) с маршрута снимается Борис Коваленко!
Глубокий и тесный колодец-двор вновь до краев полнится криком:
— Простите его, Владимир Васильевич!
— Коваленко — лучший следопыт отряда!
— Боря бывал в пещерах и знает, как их изучать...
Пошептавшись с провинившимся, из шеренги выступает капитан отряда Костя Снежков, серьезный и подтянутый, как сам Владимир Васильевич, которому он во всем подражает.
— Товарищ руководитель! Коваленко дал мне честное комсомольское слово исправиться. В общем, ручаюсь за его поведение. Ну, а спать мы будем под моим одеялом, оно у меня большое...
По шеренге прокатывается веселое оживление. Коренастый девятиклассник Борис Коваленко, тот, что сбивал шляпы и забыл одеяло, поднимает голову. В его умных, с хитринкой глазах появляется надежда. Смутившись, он пытается пригладить на голове хохолок непокорных волос.
— Владимир Васильевич, я просто… ну...
Руководитель улыбается:
— Хорошо, беру под честное слово... Мне нравится, как вы стоите за товарища. Так нужно поступать и в походе: все за одного и один за всех... Итак, юные следопыты, напра-во! К вокзалу, ша-а-гом марш!
Колонна двинулась, но руководитель медлит с отходом. Он смотрит вслед ребятам, вспоминая дни своего детства, окрашенные последним заревом гражданской войны, когда сабля бандита и обрез кулака, голод, холера, зимняя стужа пытались сокрушить то, что не удалось всем армиям интервентов и белопогонников. Тогда четырнадцатилетним подростком он долго разъезжал беспризорником по всей Украине.
И, странное дело, не холод буферов, не вечное недоедание и грязные, едва прикрывавшие тело лохмотья приходят на ум. Нет, он видит бесчисленные пути-дороги, по которым двигался где пешком, где товарным составом, где прицепившись к кузову автомашины. И пусть его юность совсем непохожа на светлое время ребят послеоктябрьско-го поколения, но она кажется ему такой бесконечно милой и безвозвратно утерянной, что он глубоко вздыхает и тщательно вытирает ладонью увлажнившиеся уголки глаз.
Юность — весна человеческой жизни! Ничто не в силах тебя вернуть. Но ты не уходишь бесследно. Ты остаешься в душе, как первая радость познанья, как первая оттепель чувств, когда так по-весеннему сверху чарует небо, снизу манит земля и зовут, увлекают дороги!
Край неожиданностей и контрастов
Разные есть земли на наших родных просторах, и различны идущие по ним дороги. Есть края, облик которых определяется с первого взгляда. Их скромная красота трогает сердце, а бесхитростные пути, протянувшись стрелой к горизонту, лучше всего подчеркивают ровный характер. И нужны перемещения в сотни километров, чтобы заметить в примелькавшемся ландшафте какие-либо другие черты.
Есть земли в голубых покрывалах рек и озер, в зеленых накидках лесов и трав, окутанные фатою туманов. Они кажутся таинственными и необычными. Не сразу убеждаешься, что под этой нарядной одеждой скрыта все та же знакомая с детства краса.
И есть, наконец, страны-загадки и дороги-змейки, где не перестаешь изумляться контрастам, которые подстерегают тебя на каждом шагу; есть края, где и зимой греет щедрое солнце, а горы, равнины и море, столкнувшись друг с другом, соревнуются не только в рельефе и красках, но и во всех проявлениях жизни.
К таким немногим краям относится Крым.
Удивительна даже форма крымской земли: она похожа на ромб, вписанный в разноцветную синеву трех совершенно различных морей — Черного, Азовского и Гнилого (как часто именуют Сиваш). Ромб ориентирован почти точно на север, его диагонали равны двумстам километрам. Правильная геометрическая форма заметно искажается лишь впадиной Евпаторийского залива, причудливым наростом Керченского полуострова да пристроившимся несколько сбоку мостом Перекопского перешейка, связывающим «почти-остров» с великой русской равниной.
Степь, пробравшись с севера мостом перешейка, разлеглась и в Крыму, вдоль Сиваша. По всем другим направлениям она постепенно принимает холмистый характер, особенно — в затупленном клине Тарханкутского полуострова и в противолежащем ему керченском придатке. Еще заметнее скатерть степей сморщивается к югу, где встают три высоких вала параллельно друг другу и с нарастающей силой, как настоящие волны прибоя! Круто обрываясь к Черному морю, они готовы были уже перехлестнуть через гребень, да так и застыли в виде дугообразно изогнутых гряд.
Главная из них вздыбилась у самого моря. Географически она прослеживается на ста пятидесяти с небольшим километрах: от светлых обрывов мыса Айя, близ Балаклавы, до темных, но столь же крутых стремнин Карадага между Феодосией и Судаком. Наибольших высот (до 1543 метров) гряда достигает против Гурзуфа, постепенно снижаясь к мысу Айя и к Карадагской вулканической группе. Только в Восточном Крыму этот каменный вал, как бы столкнувшись с какой-то преградой, теряет всю свою стройность и разливается кипенью мелких, неправильных волн. В центре горного Крыма совсем одиноко высится шатер Чатырдага (1525 метров).
Приморские скаты главной гряды образуют узкую по-лоску земли. Это и есть Южное побережье — жемчужина крымской природы. С севера его охраняют горы, с юга — незамерзающее море, а доступ к флангам оберегают два стража — белокурый великан Айя и темно-русый гигант Карадаг. Расширенные площадки на гребнях гряды получили название яйл. Северные, лесистые, склоны ее вместе с третьей грядой, а также срединной, или второй, разрезанной речками на мелкие части, составляют область предгорий.
Такова рельефная карта Крыма, географический облик его настоящего.
Можно прочесть и прошлое крымской земли, записанное в обнажениях горных пород. Ученые давно доказали, что море в прошлом не только окружало Крым, но и при-нимало участие в его созидании: везде преобладают напластования бывших осадков. Внедряющиеся в них вулканические породы редко выходят на поверхность земли, главным образом между Гурзуфом и Алуштой.
Интересно строение главной гряды: ее светлые мраморовидные известняки подстилают преимущественно темные, почти непроницаемые сланцы. Между пластами главных пород зажаты, как закладки среди книжных страниц, песчаники и напоминающие бетон конгломераты; впрочем, известняки часто налегают на сланцы и прямо, без промежуточных включений.
Не всегда удается даже ученым прочесть первозданную книгу. Пласты спрессованных и сильно помятых давлением сланцев, к примеру, — это немые скрижали, на каменных страницах которых осталось немного записей. Другие осадочные породы богаче иероглифами древней истории — отпечатками бывших растений и окаменелостями бывших животных. Читая такие замысловатые знаки, геологи выяснили, что главная гряда не только высочайшая, но и старейшая среди трех. Есть кряж еще древнее. Поднялся он из зыбкой колыбели средиземного океана Тетис раньше гигантской дуги Карпат и многих хребтов Кавказа и долгое время был небольшим островком в венце из коралловых рифов, затерявшимся в водных просторах.
Предполагаемые кратковременные связи маленького островка с расположенной к югу и затем погрузившейся в воду Понтидой придали ему средиземноморский характер, особенно в облике южного побережья. Тарханкут, этот обломок древней Добруджи, дает представление о Северном Причерноморье Балкан, а Керченский полуостров, отделенный от праотца устьем древнего Дона, позднее расширившимся в морской пролив, стал местом биологических и иных связей с предгорьями Северного Кавказа и Черноморским побережьем его. Наконец, вынырнувшая из моря присивашская степь окончательно связала одним узлом эти разнородные обломки; она же присоединила их к Русской равнине, как драгоценный брелок-подвесок, впитавший изумительное богатство форм. Образно это сумел показать, вопреки лермонтовским строкам («На севере диком...»), безвестный садовник Кореизского парка; им посажены рядом, в необычном соседстве, и стройная южная пальма и могучая северная сосна.
Ландшафтное богатство Крыма не укладывается в рамки Причерноморья, оно выходит далеко за его пределы. Недаром при съемке приключенческого фильма «Дети капитана Гранта» постановщики сумели осуществить кругосветное путешествие, почти не выезжая из Крыма: степи Австралии снимались на Никитской яйле, патагонское побережье Америки — в окрестностях Судака, хаос каменных глыб на склонах Анд — под горой Демерджи, близ Алушты. И специалисты-географы, просмотрев заснятые кадры, вполне одобрили их.
В Крыму все недалеко и все неожиданно. Небольшой переход по кустарниковым зарослям приводит к вековым заповедным лесам, величию которых поражается даже тот, кто бывал на Кавказе. Восхождение на отколовшийся от Ай-Петринской яйлы массив Бойко завершается открытием бездны каньона, который и на Карпатах звали бы только Большим. Изумительная сама по себе долина Красного Мака раскрывает в своем окончании грозные, четырехпалые бастионы горы Мангуп; подобной природной крепости, усиленной стенами, башнями и другими сооружениями человеческих рук, не сыщешь во всей Европе.
Становление крымской земли еще не закончено. Родная мать ее — море — не очень-то жалует свое детище: оно стремится отнять многие прибрежные участки. Особенно заметно наступление моря в районе знаменитых Севастопольских бухт; доказано, что последние — это бывшие устья оврагов и Черной речки. Наступление идет и под Перекопом. Может быть, в отдаленном будущем «почти-остров» станет настоящим островом, каким он и был когда-то. Единственной четкой границей между черноморским заливом Каркинит и Сивашом станет тогда высоченная дамба Северо-Крымского канала с бережно подправляемым из столетия в столетия лотком для пресной воды.
Опускание Крыма заметно не всюду; древнейшая часть полуострова в пределах современного Судакского района слегка приподнимается под напором тех же подземных сил, которые вызывают непрекращающиеся судороги крымских землетрясений, к счастью редко достигающих разрушительной силы. Свидетельством продолжающегося становления Южного Крыма являются мощные обвалы крутостенных гор, оползни, с трудом сдерживаемые человеком, и стремительный размыв оврагов, еще не выработавших необходимого профиля. Идет уже не коренная перестройка рельефа, а кропотливая отделка его. Так скульптор, закончив обтесывание мраморной глыбы фигуры, приступает затем к тщательной обработке.
Гораздо заметнее во времени преображает Крым сознательная деятельность человека. Советские люди умеют влиять даже на микроклиматы, создавая озера пресной воды, меняя течение рек или отражая набег суховеев щитом зеленого заслона. Они обогащают флору и фауну, продвигают южные культуры на север, меняют почву и сам рельеф: здесь — копая большие карьеры, там — срезая бугры.
Крым — не только богатейший ботанический сад с его двумя тысячами акклиматизированных и почти таким же количеством диких растений, не только уникальный геолого-географический музей под открытым небом, или, по выражению академика Б. Д. Грекова, «исторический заповедник Советского Союза». Это край высокоразвитой разнообразной промышленности, цветущая область виноградников и садов, всесоюзная здравница и верный страж юго-западных рубежей нашей великой Родины. В довершение всего — это рабочее место писателей, Парнас поэтов, палитра художников и нотный стан музыкантов; это край вдохновения и мечты.
В слове Крым слышится многое: шум высокогорных лесов и журчание водных каскадов, шелест ветра и грохот прибоя, звон невидимок цикад и рев красавцев оленей. Неописуемы медвяные нектары яйл и сказочные свечения моря, крупнозвездные крымские ночи и алые полыхания зорь, безумное цветение весен и гобелены цветных осеней, где основой — лучи полуденного солнца, а вышивкой — золото листьев, серебро паутин и алмазы утренних рос!
Карстовые[2] ландшафты Крыма
Хорошо, если тот или иной край можно рассматривать сверху с каких-либо обзорных точек. В Крыму их много, но нет в нем лучшего пункта, чем верхнее плато Чатырдага. И хотя туристы, забравшись сюда, спешат лишь на высшую точку, право же, стоит пройти и в другой конец — к обрывам Ангарского мыса (Ангар-бурун — 1453 метра). Он выше известной вершины Ай-Петри и также украшен скалистым гребнем с пиками торчащих зубцов.
Стоя здесь, невольно любуешься не только панорамой далеких гор и крымской степи, но и долиной Салгира, которую в самом верховье принято именовать Ангарской. Являясь пониженным сбросами участком суши (грабеном), она врезается в самое сердце главной гряды. Ее форма и цвет напоминают зеленый листок, зазубренный по краям. Десятки мелких и крупных оврагов устремляются к ручью Ангара, как жилки листа к своему черешку.
Есть в этой долине-листке еще один важный нерв — шоссе, связывающее Симферополь с Алуштой. Движение на нем не затихает никогда, разве при снежных заносах. С высоты скалистого мыса постоянно видны десятки машин, крошечных сверху и похожих на деловито снующих жуков. По просеке, проложенной в лесах напрямик, шагают мачты высоковольтной линии; связавшись в единую связку, крепко расставив железные ноги, они похожи на альпинистов, идущих на штурм вершины. Кукольный дом лесника и нарядные зданьица буфетов хорошо дополняют весь этот пейзаж, проникнутый движением и жизнью.
Но стоит обернуться на той же вершине к западу, как сразу перенесешься в какой-то другой, непохожий мир, застывший на грани весны и зимы. Это мир каменной неподвижности и скудного прозябания жизни. Скалистое, изрытое ямами плато напоминает лицо пораженного оспой. Камни усеивают всю поверхность. Они либо валяются грудами, как обглоданные кости, либо торчат наподобие надолб или свалившихся набок надгробий. Но, встает ли перед тобой стена или щель раскрывается где-то у ног, выпирает ли досадный бугор или местность понижается котлованом, видишь только одно: камень, камень и камень...
Несмотря на кажущееся однообразие, камни неодинаковы: встречаются гладкие и шероховатые, цельные и в дырках, в крупных глыбах и в мельчайших осколках; белые и серые, розоватые и почти черные, с прожилками известкового шпата и в пятнах других минералов; порой они теплые от солнца, иногда холодные, как тот снег, с которым они соседствуют в щелях. Есть близ Ангарского мыса и одинокий «колодец»[3], где на едва различаемом дне лежит крепко смерзшийся снег, выпавший кто его знает в каком году. Есть и небольшие пещерки.
Так выглядит голый и развитый карст, таков его типичный ландшафт. Он безотраден для новичка. Если бы не тощая травка, пробивающаяся пучками, да не ярко-голубое небо, не на чем бы остановиться непривычному взору. Попав в это заколдованное царство, турист обычно мечтает лишь об одном: скорее покинуть проклятые ямы и разделяющие их скалистые гребни, уйти от ощутимых да-же через подметки выступов, избежать многочисленных трещин, где, кажется, если не сломаешь, то обязательно вывихнешь ногу.
Осторожно спустившись к центру плато, попадаешь в удивительную долину, слепую с обоих концов. Она образовалась от слияния ряда воронок, расположенных у круто наклонных и выходящих везде на поверхность известняковых пластов. Днища этих воронок уже задернованы, в них изредка встречаются лужи застоявшейся мутной воды.
Здесь настоящее царство травы, — она так и стелется мягким ковром. Дерн покрывает и скаты воронок и снизившиеся валы перемычек. Вокруг — ни глубоких щелей, ни отвесных скалистых стен. Там, где последние были, лежат лишь груды обломков, словно руины какой-то крепости, взятой в ожесточенном штурме. Руководило их долгой осадой время, участвовали в ней неутомимые воины: солнце, вода и ветер.
Переберемся теперь на другую, восточную, сторону Ангарской долины, где возвышается «Столик» (Тырке — 1200 метров), во многом родственный столовой горе Чатырдага. Что за картина открывается там! На восток, сколько охватишь глазом, тянется холмистая степь, совсем без камней и без скал, покрытая буйно цветущими травами. Скучившись в большие отары, бродят по ней флегматичные овцы под присмотром собаки да одинокого пастуха, задумчиво опирающегося на длинный посох — гырлыгу. Без всякого переводчика становится ясно, что яйла — значит летнее горное пастбище.
Невольно вспоминается время, когда весь юг Украины был только Диким Полем, а скотоводство — главным занятием его обитателей. Одни лишь жилища мертвых — курганы обладали устойчивостью в этом краю; все живое перемещалось. На бескрайних лугах выпасались табуны лошадей и отары овец. Как вольный ветер, мчались из конца в конец дикие лошади и антилопы-сайгаки. Стаями пролетали птицы и бежали проворные зайцы. Кочевали и люди.
Кто только не бывал в этом Диком Поле! Племена и народы сменялись не раз по одному лишь звериному праву — по праву сильного. Крытые двухколесные повозки скифов сменялись кибитками печенегов, за ними следовали половецкие шатры. Человеческое половодье, хлынувшее из глубин Азии, не уместилось в рамках Северного Причерноморья, оно затопило и Крым и лесистую часть Приднепровья. Орды кочевников стали главной угрозой восточных славян, и не смогла задержать их на речке Каяле русская рать...
Иллюзию расстраивает пустяк — маленькое облачко, проносящееся над головой. И притом удивительно близко — рукой подать! Сразу вспоминаешь, что перед тобой не обычная степь, а приподнятая на высоту километра. Чтобы убедиться в этом, достаточно повернуться лицом на север. И опять новые виды, иной ландшафт.
По крутому откосу яйлы дружно сбегают буки, словно стадо зеленорунных овец, сбившихся в плотную кучу. Гонит их золотыми бичами солнце, загоняет ретивый помощник — ветер. А какое приволье их ждет впереди! На три километра вширь и на добрый десяток в длину протянулась самая низкая и, казалось бы, самая пригодная для леса яйла — Долгоруковская! Постепенно понижаясь к югу, она льнет к подножью Тырке, как Нижнее плато Чатырдага к Верхнему (это остатки одной и той же предгорной равнины, некогда окаймлявшей главную гряду). Великолепные леса, овеянные романтикой партизанских боев, — Зуйские и Бурульчинские, сплошь поросшие лесом Яман-таш, Дедов курень и Колан-баир свидетельствуют, что здесь для леса — раздолье.
Отчего же так пустынна и эта яйла? Почему буки придерживаются склонов, а немногочисленные разведчики их, выбежавшие на плато, остановились в раздумье? Робкие кустики, отмечающие главную ложбину яйлы, еще меньше привлекут взоры туристов. А между тем здесь-то и скрыто одно из чудес удивительной крымской природы.
На первый взгляд, «чудо» не столь велико: это ручей Соботкань, лениво извивающийся в крутостенном ложе своем. Чтобы понять необычность незатейливого ручейка, нужно не год и не два побродить по пустыням яйл. И лишь тогда станет ясно: «высокогорные крыши Крыма», принимающие на себя наибольшее количество осадков, сами... совершенно безводны. Влага не может здесь течь в замкнутых, ваннообразных формах рельефа. Она попросту проваливается вглубь по мелким, обычно задернованным щелям. Влаги на яйлах так мало, а почвы настолько тонки, что лес — не жилец и этих местах.
Если проследить за течением ручья Соботкань, «висящего» в непроницаемом глинистом русле над тысячами всяких пустот, то на третьем километре пути от леса приходишь к запруде, прозванной пастухами «Провалье». Когда арык, подводящий к ней воду, закрыт, влага идет естественным ложем и исчезает в поноре (поглотителе) глубокой воронки, среди хаоса известняковых глыб. Спустившись меж ними, попадешь под эффектный навес, образованный толстым, круто наклонным на запад пластом, а пробираясь все глубже в прохладную мглу, приходишь в тупик: путь преграждает мелкое, уходящее под свод озерко, не пересыхающее и жаркие годы.
В засушливую пору лета ручей не доносит влаги к коронке провала и исчезает значительно выше в маленьких трещинах, чтобы километра через три (напрямик) мелькнуть перед изумленным туристом в Нижнем коридоре Красных пещер и вскоре выйти наружу речкой Кизилкобинкой. Долго не догадывались люди, что лабиринт Красных пещер начинается от озерка «Провалье», что Соботкань и Кизил-коба — части одной и той же карстовой речки, связанные подземным потоком, из которого известна лишь самая малая часть...
Таковы карстовые ландшафты Крыма, полного неожиданностей не только в наземной, но и в подземной, невидимой части. Таков тот край, куда едут сейчас следопыты.
В краеведческом музее
Поезд медленно приближается к Симферополю. Ребята не отходят от окна, вглядываясь в неясные очертания Крымских гор. Все холмистее становится степь с ее мозаикой виноградников и садов. Все уже наибольшая из долин Крыма, созданная Салгиром. Еще немного — и впереди вырисовывается высокая башня с часами.
Симферопольский вокзал.
Он встречает юных путешественников, поблескивая огромными окнами, услужливо распахивает массивные двери. В просторных залах его красуются перистые пальмы и усеянные плодами лимонные деревья. Есть и совсем странные растения, незнакомые даже Владимиру Васильевичу. У многих замирает сердце: начинается что-то невиданное, необычное — настоящий «волшебный край», воспетый Пушкиным.
Молодые путешественники стремятся дальше на юг к Красным пещерам, но непреклонный руководитель ведет их в краеведческий музей. Недовольство проходит быстро: всем нравится одна из богатейших сокровищниц родной Украины. Сколько здесь интересных экспонатов, сколько отделов — один краше другого! Притихнув, ребята послушно идут за экскурсоводом который знакомит их с природой горного Крыма. Клетчатая ковбойка Снежкова мелькает то у одной, то другой витрины. Он ухитряется одновременно слушать экскурсовода, осматривать экспонаты и вести записи в своем «гроссбухе», как иронически прозвал Владимир Васильевич Костину толстую тетрадь. Приметна в толпе и вышитая по-украински рубашка Коваленко. Но он занят совсем другим. Боря славится среди кружковцев как хороший художник, и сейчас ему поручено делать зарисовки.
Мальчики неспроста подружились. Во многом они как бы дополняли друг друга, в остальном были очень похожи. И в выходце из села Боре и в горожанине Косте город вызывал смутное недовольство своим нагромождением скучных коробок-зданий, своим отрывом от окружающей роскошной природы. Но стоило шагнуть за любую околицу, чтобы попасть в какой-то другой, просторный и приветливый, мир — мир охотников и рыболовов, туристов и краеведов.
В Симферополе дело обстояло иначе.
— Наш город, — говорит экскурсовод, — хорошо распланирован и достаточно озеленен в последнее время. Но его окрестности обеднены человеком прошлого. Сейчас советские лесоводы выращивают парки: и на окружающих город высотах, и по берегам Симферопольского водохранилища — его вы увидите по дороге в Алушту. Но все это только начало. Пройдут года, пока на тощих, вымытых водами почвах возродятся леса. А некогда они покрывали не только вторую и третью горные гряды, но и прилегающий участок степи...
— Охраняйте родную природу! — заканчивает свою взволнованную речь экскурсовод. — И в первую очередь — крымский лес, под сенью которого будете путешествовать. Берегите молодые посадки: они ваши ровесники, и расти им, как и вам, долгие годы. Дорожите зеленым другом. «Леса, — писал Паустовский, — учат человека понимать прекрасное. В лесах с наибольшей выразительностью предстают перед нами величавая красота и могущество природы!»
Костя смотрит на витрину и останавливается на поразившем его высказывании Энгельса:
«...так на каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над нею так, как кто-либо находящийся вне природы, — что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее, что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять»[4].
«Значит, — записывает Костя в своей тетради, — человек не покоритель природы, как выражаются сплошь и рядом, а преобразователь ее. И прежде, чем вмешиваться в дела природы, ее надо познать!»
Беседа окончена. Владимир Васильевич от имени группы благодарит экскурсовода и ведет ребят в зал геологии Крыма. Здесь находится самый важный для них раздел, посвященный пещерам. В углу установлены макеты Темной пещеры (Карани-коба) и Скельской с их залами, которые считаются пока наибольшими. Над ними висят разрезы других пещер и грандиозных провалов — Бездонного колодца (Топсюс хасар), еще не пройденного до конца, и двухтрубного Монастыр-чокрака. Владимир Васильевич берет указку.
— Как видите, в Крыму есть пещеры различной формы: вертикальные (указка касается Бездонного колодца Чатырдага), горизонтальные (Нижний и другие коридоры Красных пещер), наклонные (Наклонный колодец Чатырдага), кольцеобразные (Кильсе-коба на Караби-яйле), в форме раструбов (Малая ледяная); и в форме мешка (Большая ледяная, на той же яйле). Зимой последние хорошо улавливают холодный воздух, а летом не выпускают его.
Формы пещерных полостей в значительной степени определяются характером трещиноватости пород... В дальнейшем на них сильно воздействуют проточные или стоячие воды (обводненные пещеры), а в сухих развитие натечных образований, украшающих пол, потолок и стены пещер. Смотрите...
У ребят разгораются глаза. Особенно поражают минералогические богатства пещер. За стеклами двух небольших витрин так и переливаются кристаллы кальцита[5] от совершенно прозрачных (исландский шпат) до окрашенных в самые разнообразные оттенки. На полу лежат стволы сталактитов и сталагмитов[6], круглые и толстые, как бревна. Их поперечные шлифы напоминают годичные кольца стволов деревьев, только не в пример цветистей и ярче.
— Де-е-вочки! Красота-то кака-а-я! — нараспев выговаривает склонившаяся к ним бойкая восьмиклассница — низенькая, курносенькая, с длинной косой золотистых волос и васильковыми глазами.
— Помолчи, Кузнецова, — строго одергивает Костя. — Лучше послушай.
Но руководитель, как всегда, не спешит. Он молча оглядывает обступивших его питомцев, так знакомых и все еще мало известных ему, не раскрывшихся до конца. Как различно сейчас выражение их внимательных глаз!
«Интересно, кто станет спелеологом? Пожалуй, Костя. Впрочем, может быть, и Боря...»
Действительно, лицо Коваленко преобразилось как никогда. Глядя на умного юношу, жадно всматривающегося в облик крымских пещер, Владимир Васильевич подумал, что озорство Бори чисто внешнее, от избытка сил. Придет время, и этот коренастый паренек еще покажет себя с лучшей стороны.
— Боря, а большие у твоего села пещеры? — вдруг спрашивает руководитель.
От неожиданности Коваленко отвечает на родном языке:
— Хиба то пещеры? Для малых диток! Ось тут бы полазыты...
— Теперь-то полазишь, — улыбается Владимир Васильевич. И дружески добавляет:
— Пока я буду рассказывать, зарисуй вот эту модель Красных пещер. А ты, Костя, записывай в своем «гроссбухе». Пригодится при составлении отчета. Итак, ребята, начнем отсюда.
Юные следопыты окружают указанный руководителем прозрачный куб и рассматривают его, не скрывая восторгов. Модель поражает мастерством исполнения. Трубочки подземных ходов, свивающиеся в замысловатый клубок, кажется, совсем не касаются в ней стенок; но сразу заметишь, что в двух местах они все же выходят наружу. Владимир Васильевич не спеша разъясняет:
— Это единственные пока из доступных человеку входов, ведущих в Нижний и Верхний коридоры, расположенные один над другим. Все, что вы видите в середине прозрачного куба, сделанного не из стекла, а из особой пластмассы, представляет собой точные, но уменьшенные слепки глубинных ходов. Некоторые из них заканчиваются тупиками, и тогда они похожи на щупальца спрута. Другие будто обрублены. Знак вопроса указывает, что они еще не пройдены до конца.
— А что за «штопор» там в середине?
— Это «Соединительный ход». Он соединяет Нижний и Верхний коридоры. До открытия его коридоры считались обособленными пещерами и носили разные названия. Второй этаж нижних пещер именуют Грибоедовским коридором. Александр Сергеевич Грибоедов действительно бывал там в 1825 году.
— Владимир Васильевич, а это что... с проломанной стенкой?
— Такие расширения подземных ходов именуют «залами». Два из них вскрыты, чтобы показать внутреннее убранство. Более крупный зал с разноцветными стенками прозван «Теремом Хозяйки Красных пещер», а более мелкий — «Провальным»; в нем находятся два провала в форме ноздрей.
— А что голубеет вот там, в конце Нижнего коридора?
— Это и есть самое удивительное в Красных пещерах: маленький участок подземной реки, текущей от запруды Провалье (указка касается карты). Начинается он у Верхнего озерка, а заканчивается через пятьдесят с небольшим метров, у Нижнего. На самом же деле речка продолжается в обе стороны, особенно от Верхнего озерка, хотя за ним еще никто не бывал. Вот почему у обоих озерков поставлены знаки вопроса. «Главный», выполненный покрупнее, стоит у Верхнего.
— А почему никто не бывал? — удивляется Боря.
— Потому что трудности исследования подземной реки весьма значительны. Например, нужно нырять в сифоны — извилистые и, как правило, тесные, а иногда просто непроходимые трубы в толще известняка, изгибающиеся дугами книзу или даже кверху. Они всегда под напором, наполнены холодной водой. Один из сифонов и соединяет воды Верхнего озерка с каким-то другим...
— A y Нижнего озерка есть сифон? — спрашивает кто-то сзади.
— Есть и у Нижнего, но туда нырять неинтересно: через сотню-другую метров доберешься до тех недоступных человеку щелей, из которых бьют кизил-кобинские родники, тогда как, преодолев верхний сифон, например в водолазном костюме, можно долго двигаться вверх по реке...
— Сколько? — спрашивает, затаив дыхание, Боря. Костя молча кивает головой: он думает о том же.
— Вероятно, с десяток километров. Подземные реки еще меньше наземных придерживаются какого-то русла. Тем более, что воды в них могут перемещаться не только в горизонтальном, но и в вертикальном направлении и даже описывать сложные спирали. Протяженность изученных ходов пока незначительна — два с небольшим километра.
Одноклассник Бори и Кости Митя Балабанов, которого за упитанность и пристрастие к еде единодушно выдвинули на должность «завхоза группы», поднимает руку, как на заправском уроке. Спрашивает он неожиданным для его телосложения тоненьким голоском:
— Владимир Васильевич, а рыбы в подземных речках бывают?
— Кто о чем, а Митяй об еде, — ухмыляется Боря.
Все дружно смеются.
— А ну тебя, Борис! Я вполне научно.
Владимир Васильевич кратко рассказывает о рыбах. Больше вопросов нет, — всем хочется поскорее увидеть подлинный и, как только что они узнали, далеко еще не исследованный полностью лабиринт Красных пещер. У каждого мысль: «А вдруг удастся открыть что-то новое, разгадать какую-нибудь тайну крымской земли?!»
Заповедное урочище
От главного шоссе Симферополь — Алушта, к востоку от села Сорокино, отходит грунтовая дорога. За маленькой, неказистой с виду деревенькой Краснопещерской она переходит в тропинку. На виду утеса, сторожащего подступы к Красным пещерам, она доверчиво жмется к самому руслу холодной светлоструйной речонки, ныряет в чащу орешника и неожиданно выводит к обрыву. Здесь кончается присказка и начинаете сказка.
Горизонтальная протяженность окончательно уступает место вертикальной, и эти измерения — ввысь и вглубь — целиком захватывают посетителя.
Впереди сквозь тончайшую дымку воздушных паров встают темно-красные скалы. Сомкнувшись большим полукругом, они образуют глубокую впадину, похожую на внутренность раковины. Всю ее выстилает перламутр разноцветных натеков. Нет здесь и однообразия форм: кое-где скалы стоят одиноко, как башни — без примыкающих к ним крепостных стен, в другом месте уцелели лишь стены, а от башен нет и следа. Тут, сбегая каскадами вниз, выдвигаются ступени террас и полукруглые скамьи, там в толщу скал врезаются гроты и ниши, наподобие театральных лож.
Сценой этого природного амфитеатра служит воздвигнутая в центре площадка, сложенная губчатой массой туфового известняка. Белый обрыв площадки усеян темными отверстиями пещер. На ее северный край резко взбегает тропинка, с южного — срывается небольшой водопад Суучхан (Летящая вода). Сверкая на солнце, он брызжет пенистой влагой, окутанной туманом мельчайших брызг, и скачет все ниже и ниже по темно-зеленым мшистым уступам, пока не скрывается в зарослях. Дальше — одно лишь журчанье да приятные волны прохлады отмечают течение вод.
Царство красного мрамора оживляет не только вода, но и зелень. Излишняя нагота площадки скрыта покровом роскошных трав. Тысячелетняя старость изборожденных морщинами скал скрашивается кудрявой молодостью кустов и деревьев. Даже самые голые камни, и те в пятнах мхов и лишайников, во всем многообразии расцветок и форм.
Особенно хорошо в долине реки! Здесь, как невеста в подвенечном платье, стоит белоцветный боярышник. Там шиповник украсил свои простенькие одежды узором из розовых лепестков. Рядом развесил зеленоватые сережки ягод кизил. Еще незаметней орешки лещины.
Могучий ясень с растрескавшейся корой, похожей на кожу крокодила, поднял над лесом гордую крону и поглядывает свысока. Тянутся, чтобы не отстать, мелколапчатый крымский клен и древовидная крымская рябина, но где им догнать великана! Странные — низкорослые и кривые — дубки штурмуют каменистые склоны. Еще выше забрались буки: вцепились в скалы щупальцами корней и бесстрашно качают над пропастью свои узловатые ветви. Растительные удавы юга — крымская лиана «клематис» с душистыми бутонами белых цветов и вечнозеленый плющ с его как бы лакированными, жесткими листьями — соревнуются с диким темнолозовым виноградом и жадно тянутся к свету. Опутанные ими деревья и скалы создают картину почти тропического, местами труднопроходимого леса.
Все это, хлынувшее разом, ошеломляет юных туристов. Долго стоят они молча, созерцая необычайный пейзаж. Первой нарушает тишину Лена Кузнецова:
— Если бы здесь не было никаких пещер, то и тогда стоило бы сюда прийти... Да что вы стоите как вкопанные? А ну, побежали!
— Назад, Лена! — начальственным окриком останавливает девочку Костя. — Сейчас беседа. И вообще не забывай правило: туристы в гору не бегают.
— Тоже мне, «правило да правило». Уж и шагу нельзя ступить без правила! — возмущается неугомонная туристка, впрочем, тихонько, чтобы не услышал Владимир Васильевич.
— Налюбовались, ребята? — спрашивает он. — Теперь потолкуем. Перед вами типичное урочище, то есть участок, который отличается от окружающей его местности рядом естественных признаков. Здесь такими признаками являются необычная форма и окраска скал, тенистая роща, первая среди оголенных западных склонов яйлы, а также никогда не пересыхающая речка, начинающаяся водопадом. Урочище заповедное, но строгого заповедного режима пока, к сожалению, нет.
— Что за белые камешки лежат на дороге? — интересуется Лена.
— Это известковый туф, своего рода «поверхностный сталактит». Мощные отложения его создал водопад. За тысячи лет существования он не раз менял место своего падения и, в конце концов, образовал большую площадку. Сейчас вы ее увидите.
Молчание, вынужденное крутым подъемом, сменяется шумным восторгом: туфовая площадка на редкость ровна и просторна.
— Хоть в футбол играй! — выкрикивает Боря и, подбежав к обрыву, добавляет: — Но если мяч забьют здесь в аут... то не позавидуешь.
С разрешения Владимира Васильевича все, сбросив рюкзаки, разбегаются кто куда. Костя дошел до леса и уже что-то пишет в тетради, а Боря, усевшись над самым обрывом, самозабвенно рисует. Одна только Лена бродит меж ними взад и вперед, не находя себе места.
То, что считалось возможным лишь в сказках, стоит перед ней наяву, кажется одухотворенным и полным значения. Скалы, нахмурившись, думают какую-то свою, бесконечную думу. Деревья, столпившись у речки, что-то шепчут друг другу и машут косынками крон. А вдали над шатром Чатырдага возникают и тут же бесследно тают белые облака: легкие, как дыхание лета, светлые, как мечты.
Костя вскоре скрывается в чаще и долго стоит у истоков речки, прислушиваясь к ее языку.
«Откуда текут эти прозрачные воды? Что они видят на своем пути?..»
Пока Снежков вносит новые записи, Боря и Лена, взявшись за руки, стремительно бегут к водопаду. Спустившись, они любуются его «душевой»:
— Вот она, мастерская по изготовлению туфа! — торжественно восклицает юноша. — Смотри в лупу... видишь? Ведь это же занесенные водой стеблинки и листья разных растений. Постепенно они покрываются кристаллами и каменеют. Ты посмотри, какая работа. Прямо не водопад, а мастер филигранного дела!
В горах раздается звук мелодичной сирены, подхваченный многоголосым эхо: это Владимир Васильевич созывает ребят на экскурсию. И все еще раз убеждаются, насколько лучше пройти с человеком, знающим местность: многого они, оказывается, не заметили, а из виденного поняли далеко не все.
— Нет, ребята! Понравившийся вам грот с небольшой лежанкой и нишей над ней использовали не только туристы. Там жил первобытный человек, как раз на грани между историческим и доисторическим прошлым (конец бронзового века). Где-то в ближайших окрестностях есть местечко еще интереснее, оно было найдено археологом-любителем Забниным. Известны и другие стоянки, в частности в Верхнем коридоре пещеры и на площадке, над ним. Новая культура получила название «Кизил-кобинской». Руководящим элементом ее служит праздничная лощеная посуда, преимущественно черного цвета и с орнаментом из белой глины, втертой в бороздки, а также более грубые кухонные горшки.
— Одни горшки! — огорченно бормочет Митя. — А бронза?
— Бронзовых предметов нашлось немного: в Крыму нет ни медных, ни оловянных руд. Среди оружия преобладают находки из кремня и кости, встречаются хорошо отполированные каменные топоры... Есть вопросы?
Вопросов много, но уже смеркается. Пора заняться разбивкой лагеря и притом поживее. Возвращались довольные виденным, распевая марш собственного сочинения:
Под кронами сосен тенистых,
Ночной покидая приют,
В палатках своих серебристых
Туристы встают и поют:
Везде нам дороги открыты
В просторах любимой страны.
Вперед, следопыты! Где тайны сокрыты,
Всегда мы и всюду нужны!
Пусть ветер, известный проказник,
Пусть дождь нас догонят в пути,
Идем мы в поход, как на праздник,
Нам весело с песней идти!
В едином порыве мы слиты,
И трудности нам не страшны.
Вперед, следопыты! Где тайны сокрыты,
Всегда мы и всюду нужны!
Что жизни походной есть краше?
Не счесть приключений и встреч...
Здесь учимся Родину нашу
Любить, познавать и беречь!
Идем мы по тропкам забытым,
Пытливы, зорки и дружны...
Вперед, следопыты! Где тайны сокрыты,
Всегда мы и всюду нужны!
Таинственный знак
Под песню палаточный городок растет очень быстро. Но тут хорошее настроение испортил завхоз:
— Ребята, а хлеб-то в Перевальном... мы так и не купи-и-ли...
Все так и кинулись к Балабанову.
— Тоже мне «завхоз»! Настоящий Митяй-лентяй! Не зря тебя так прозвали.
— А мы-то думали: любит поесть, так уж о продуктах не забудет!
— Забыл, так катись в Перевальное... Жирок порастрясешь.
Предложение нравится. Но завхоз взмолился самым жалобным голоском:
— Да что вы, ребята! Хлеба-то нужно килограммов тридцать... я же не донесу!
— Митя прав, — вмешивается руководитель, мысленно ругающий самого себя за такую оплошность: он привык доверять своим следопытам и совсем забыл, что Балабанов — новичок, не привык к порядкам кружка. — Кто поможет принести хлеб?
Первым отзывается Снежков, к нему присоединяется Коваленко. Оба опоражнивают свои рюкзаки и пускаются наперегонки вниз. Митя, сунувший деньги Косте, пытается увильнуть от прогулки: ведь он не большой любитель ходить, да еще с грузом. Но его со смехом выталкивают на тропинку и, дав сзади легкого тумака, отправляют в путь.
Закупив хлеб в селе Перевальном, ребята решают идти напрямки. Для этого, поднявшись на невысокое плато, засекают направление на глазок, без компаса (его и не подумали взять). Конечно, все могло сойти благополучно, если бы не туман, свалившийся с Чатырдага и догнавший их на середине пути. Как по мановению волшебной палочки, отдаленные предметы исчезли. Вскоре туман погустел настолько, что стало видно лишь метров на двадцать, не больше. Двигаясь как в парном молоке, все трое спускаются к неизвестному им притоку, приняв его за речку Кизил-кобинку.
Сомнения появляются скоро. Куда подевались Красные скалы? Почему тропинка в лесу чуть заметна, словно по ней давно не ходили? Странно, что не слышно и крика ребят (не кричать они не могут, недаром Владимир Васильевич прозвал свою группу «галдежно-молодежной»). Сомнения разрешил ветер, всколыхнувший густую завесу тумана, — впереди показались красноватые скалы. Увидев их, все трое кричат что есть мочи. В ответ раздается неясное эхо...
— Сбились с пути... — решается сказать правду Снежков. — Что будем делать, ребята? Может, вернемся в село и пойдем по дороге?
— Ну уж нет! Назад хлеб тащить? — запищал измученный Митя.
— Да мы их найдем... они где-то близко, — не теряет надежды Боря.
Найти лагерь им не удается. А между тем наступила по южному темная и по-северному прохладная ночь. Хорошо, что еще засветло Коваленко обнаружил маленький грот — «ровно на три персоны». Сделать в нем пышную перину из прошлогодних буковых листьев — дело десятка минут. А когда перед входом разгорелся яркий костер, жить стало даже интересно:
— Как это там ребята едят без хлеба, — не без злорадства изрекает Митя, уписывая за обе щеки вкусно хрустящую корочку.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы лучше помолчала! — рассердился Костя.
— Всех подвел и еще радуешься?! Вот вытолкаю из грота, так будешь знать! — пообещал Боря.
Угроза действует неожиданно сильно: Митя давится корочкой и начинает трясти головой. Приходиться выручать — молотить кулаком по спине, что оба друга делают с большим удовольствием...
Утро не радует заблудившихся. Туман рассеялся, но вокруг стоят незнакомые скалы. Для разведки Боря лезет на самый высокий утес и кричит оттуда:
— Братцы! Вижу Краснопещерскую! Ого, куда мы зашли!
При спуске Коваленко еще раз оправдывает звание «лучшего следопыта»: под стеной красноватых скал в толще пожелтевшего от старости туфового известняка он находит пещерку. С трепетом первооткрывателя быстро вползает внутрь и разочаровывается:
«Вот тебе раз. Обвал, и совсем свежий... До самого потолка... М-да, невелика пещерка, даже не выпрямишься. Но ничего, я ее открыл, я и назову. Ну, например, “Борисовская пещера”»...
Однако рука, вооруженная карандашом, так и замирает в воздухе: на самом гладком месте пещеры начертаны красной краской латинские буквы «Эн» и «Бэ», сливающиеся, как в монограмме, и заканчивающиеся восклицательным знаком — NB! Чтобы лучше рассмотреть надпись, следопыт подползает к ней на руках и… наталкивается на что-то круглое:
«Авторучка! Конечно, испорченная. Видно, давно валяется... Вот тебе и “Борисовская пещера”. Вечно выскочит кто-нибудь вперед. И как теперь делать научные открытия!»
Разочарованный Боря отвинчивает затылочек ручки. Что это? В цоколе ручки белеет бумажка... Коваленко тотчас бежит к ребятам. Снежков дрожащими от волнения пальцами разворачивает кусок плотной бумаги с чертежом, покрытой кое-где ржавыми пятнами:
— Это план пещерного зала. Какая странная форма! Восемь извивающихся, как щупальца, ходов. Два «глаза» и «тело», вроде мешка. Настоящий осьминог! Правда? Стрелка с буквами «N» и «S» указывает север и юг. Но что значит вот это?
— Так я ж видел такой знак в пещере! — восклицает Боря. — А как вы думаете, что означает крестик, стоящий в центре зала... у кружка с надписью «сталагмит»?
— Клад! — авторитетно заявляет Митя.
— Балабанову вечно мерещатся клады. Особенно из шоколада, — смеется Боря.
Митя обиженно замолкает. Снежков торопит скорее в лагерь.
Самые неприятные минуты заблудившиеся испытывают, стоя перед руководителем и выслушивая его упреки. А ругать есть за что. Вчера до самой темноты все члены отряда, разбившись на спасательные группы, прочесывали местность в разных направлениях. Когда поиски ничего не дали, Владимир Васильевич, строго приказав всем, кроме дежурных, спать, сам ночью пошел в Перевальное, но возвратился ни с чем. Расстроенные ребята даже забывают сказать о сделанных ими открытиях и вспоминают о них лишь к вечеру, во время осмотра подземной реки.
Все уже побывали на ее берегах, пришлось отправляться самим. В провожатые вызвалась Лена; ей очень хочется еще разок посмотреть на странную речку. Колесниченко не возражает: он доверяет не столько ей, сколько Снежкову. Тем более, что заблудиться там, попреки слухам, невозможно, если, конечно, не пытаться проникнуть в труднодоступные ходы, ответвляющиеся у потолка. Костя дает слово, что они туда не полезут.
И все же без приключений не обошлось. Лена чуть не упала с лестницы при подъеме из Вестибюля в Грибоедовский коридор, а Митя едва не съехал вниз через единственный провал. Наиболее интересное происшествие опять у Бори. Пока его друзья путешествуют по подземной речке, до Нижнего озерка, он подсаживается к Верхнему, помня, что здесь «главный вопрос»:
«В самом деле... какое-то волшебное озеро: вода из не-го бежит и не убывает... Где же сифон? Непонятно!»
Боря не любит долго раздумывать. Сбросив одежду, он входит в озеро и осторожно бредет по дну. Ледяная вода сводит суставы судорогой, но упрямец продолжает поиски. Засунув руку по плечо, он шарит под круто нависающим каменным сводом и все же находит начало сифона. Не колеблясь, ныряет вниз головой и старается пробраться как можно дальше.
Внезапно вытянутая вперед рука хватает что-то змееподобное. Инстинкт заставляет всплыть, разум успокаивает: в воде показался резиновый шланг. Потянув за него, Боря извлекает... водолазную маску с огромными выпуклостями потускневших очков. На их ободке выцарапан тот же таинственный знак «Эн Бэ»!
Первым от Нижнего озерка возвращается Митя, он не смог долезть до него; затем — огорченные Костя и Лена: таинственная бумажка, вынутая из авторучки, куда-то исчезла. Боря тут же по памяти набрасывает план зала «Осьминог» и, приложив к нему авторучку и маску с оборванным шлангом, спешит к руководителю. Ему же вручаются план и разрезы «Борисовской пещерки».
Вечером у «Большого костра» находки подвергаются тщательному осмотру, вызывают горячие споры. Перед тем как сигналить ко сну, руководитель подводит итоги ожесточенной дискуссии:
— Итак, кто-то в водолазной маске пытался пробраться (или уже прошел!) в верховья подземной речки. Он же старался проникнуть через сухие ходы и обронил авторучку с планом. На беду подлинный план зала «Осьминог» утерян, а копия сомнительна. Боря мог и напутать. Общепринятый смысл знака «Эн Бэ» очень прост — «Нота бене», т.е. «Заметь хорошо!» А теперь — спать! Завтра вас ждет сюрприз.
Полные смутных догадок следопыты нехотя расходятся по палаткам. Вскоре все затихает. Не спит лишь Митя. Потерянный Костей и незаметно им поднятый план не выходит у него из головы. Еще бы! Ведь в пещере клад! И он, Митя Балабанов, разыщет сокровища.
«Посмотрим, что они тогда будут говорить. Тоже мне “следопыты”! Еще задаются! Два раза подавал заявление — насилу приняли в кружок, с “испытательным сроком”: “двоечник, недисциплинированный, плохой товарищ”. Чего только не наговорили... А я им всем нос утру!»
В подземном лабиринте
Вот сюрприз, так сюрприз! Владимир Васильевич решил провести ребят через Соединительный ход. Придется ползать в подземных трубах три, а может, и четыре часа. Как это и страшно, и интересно! (Колесниченко пока молчит о главном — новых поисках знака «Эн Бэ»).
Старт необычного похода — Грибоедовский коридор длиной 175 метров. Снова комическое шествие со свечками, напоминающее карнавал (электрофонарики решили поберечь «про запас»). Вот и заманчивый ход, по которому редко кто ходит и где можно всерьез заблудиться. Начинается он под потолком коридора в виде глубокой ниши. Ее стены и свод обезображены надписями. Руководитель брезгливо морщится:
— Иллюстрация к поговорке «грамота не каждому впрок». Из всех, кто намалевал здесь свои фамилии, заслуживают внимания только две — Сухарева и Стаховского с датами 1913 и 1915 годов. По-видимому, они первые прошли этот ход, но, к сожалению, нигде не опубликовали своего открытия. В 1939 году «америку» пришлось открывать снова, и только в 1957 году группой киевских студентов был составлен первый, примерный, чертеж. Смотрите...
Все с большим интересом разглядывают копию.
— Теперь о порядке движения. Без моего разрешения никто не отходит в сторону! Видите сплетение ходов, похожее на клубок спутавшихся змей? Здесь не раз погибали люди. Мы туда не пойдем, наш путь отклоняется влево. Направляющим идет Костя, замыкающим — Боря. Продвигайтесь цепочкой и без разрывов... помогайте друг другу в трудных местах, светите не столько себе, сколько товарищу, идущему сзади... Да не капайте стеарином, как Лена.
Все смеются, глядя на ее синие шаровары «в крапинку». Тем временем Владимир Васильевич ловко подтягивается на руках и оказывается в нише. С его помощью поднимаются и остальные. Пятнадцать свечей, сбившись в кучу, освещают спокойное лицо руководителя и бледные, натянутые лица юных туристов. Разрядку вносит замыкающий — Боря:
— Братцы, что вы хвост-то поджали? «За трусость» у нас не дают медали. Марш вперед — Хозяйка ждет!
Шутка, сказанная вовремя, — чудесная вещь! Ребята улыбаются и уже с легким сердцем отправляются в путь. Ни узкие, неприятно скользкие и холодные щели, ни грязный, усеянный неровностями пол, ни коварные выступы низкого потолка не кажутся теперь такими опасными, как сначала. Препятствия преодолеваются четко и без всякой растерянности — первого врага спелеологов.
Этаж за этажом развертываются перед следопытами новые ходы, раскрываются диковинные зрелища: арки висячих, звенящих при постукивании «мостов», окаменевшие водопады и причудливые столбы сталагмитов. Наконец, Соединительный ход делает особенно крутой завиток и приводит к яме — несомненно слепой. Все разочарованы, но руководитель не теряет бодрости духа:
— Поздравляю вас с первой, самой легкой частью пути! Теперь дело будет серьезнее. Видите яму? Перед ней останавливаются многие, считая, что здесь конец. Проверим, так ли это?
Владимир Васильевич прыгает в яму и помогает другим. Затем продолжает:
— Мы на дне бывшего озерка, вроде того, из которого сейчас выбегает подземная речка в конце Грибоедовского коридора. Раньше она протекала и здесь, через сифон... А что это за штука? Смотрите!
Молчание сменяется хохотом. Да и как удержаться при виде степенного Владимира Васильевича, втискивающего себя в немыслимо узкую щель! Смех вспыхивает с новой силой, когда от руководителя остаются одни лишь ноги, болтающиеся самым нелепым образом. Но когда исчезают и они, все затихают. Только теперь, прислушиваясь, они замечают гнетущую тишину в этом царстве каменного безмолвия. Время словно приостанавливает свой бег, и минуты тянутся долго как никогда. Кое-кто начинает оглядываться...
— Владимир Васильевич! Вла-ди-мир Ва-си-лье-вич!
В ответ раздается неясный гул.
Костя и Боря переглядываются. Последний решает идти на поиски. Никому не смешно, когда в страшной щели исчезает и он. Костя командует:
— В целях экономии тушите свечи, кроме одной!
При тусклом свете еще страшней. Ребята ближе жмутся друг к другу и стараются не глядеть в темноту. А тут удружила вертушка Лена: махнула рукой и погасила последнюю свечу. Все закричали: кто со страху, а кто просто так. На этот раз их голос услышан: в щели появляется слабенький свет и взлохмаченная голова Бори (он потерял кепку).
Ребята облегченно вздыхают. Затем, не колеблясь, лезут за Борей — сначала немного кверху, а потом куда-то вниз «в тартарары». Владимир Васильевич, закончив разведку, спокойно поджидает в том месте, где штопор Соединительного хода принимает вертикальное направление, ввинчиваясь в толщу известняка. «Колодец» оказался не столь уж трудным: в его стенках есть и выступы для рук и ямки для ног. Указывая их или просто подсаживая на руках, руководитель помогает ребятам подняться. Беспокоит его один — толстяк Балабанов. Он застрял уже в первом сифоне, да так, что одному пришлось тянуть его за руки, а другому — подталкивать в пятки.
Из колодца побледневшего Митю тащат всем коллективом веревкой. Боря при этом напевает: «Э-эй, ухнем!.. Э-эй, ухне-е-е-ем!»
Наконец, все наверху.
— Сейчас мы находимся в Провальном зале, в который пролезли через эту, более крупную «ноздрю»... Отсюда — помните модель — идут три хода в «Терем Хозяйки». Где лучше идти?
— Где труднее! — как сговорившись, кричат ребята.
— Смотрите, Владимир Васильевич, снова три фамилии и стрелки с надписью «вниз» и «вверх». Вот где нужно идти.
— Ты настоящий следопыт, Боря. Все замечаешь раньше других. Смотрите все: перед вами пример маркировки, которая, вероятно, спасла жизнь не одному человеку. С пещерами шутки плохи!
— Может, и смеяться нельзя? — забеспокоился Митя.
— Крымские землетрясения надежно проверяют прочность и потолков и стен по нескольку раз в году.
— А почему все стенки сырые?
— Соединительный ход похож на холодильник, через который от Верхнего коридора к Нижнему проходит постоянный ток теплого воздуха, насыщенного парами поды. Проходя по гигантскому «змеевику» хода, пар охлаждается и образует росу. Смотрите, как она сверкает в лучах фонарика, словно алмазы.
— И знаете что, ребята, — уже на ходу продолжает руководитель, — эти «алмазы» — настоящая драгоценность для жителей Крыма! Ведь многие из них не догадываются, что утоляют свою жажду... росой. Между тем влага, конденсируемая в пустотах яйл, дает в общей сложности огромное количество питьевой воды. И что ценнее всего, такая влага не только неиссякаема, но ее становится тем больше, чем жарче и засушливей лето... Вот почему в крымских горах есть удивительные источники — с минимальной водосборной площадью, но не пересыхающие даже тогда, когда два или три месяца подряд не выпадает дождей.
— Владимир Васильевич, окно с большим сквозняком! — кричит направляющий.
— Стоп, ребята! Складывайте ненужные вещи, дальше наш путь, после визита в «Терем Хозяйки», лежит через Ветровое окно... Попробуйте подержать в нем свечи. Видите, как задувает? Вот почему в прошлом Верхний коридор именовали Иель-коба, то есть Ветряная пещера.
В «Терем» съезжают по крутому, скользкому желобу, кто на подметках, кто на боку, а кто и на «пятой точке». Очутившись в обширном зале, следопыты поднимают изрядно сгоревшие свечи и ахают: в правом ответвлении зала открывается такая красота, что и впрямь «ни в сказке сказать, ни пером описать»!
...Высокая ниша с купольным перекрытием свода вся так и искрится от колеблющихся огоньков свечей. Розовые и красные пятна покрывают белые, сверкающие, как снег, стены. Стройные, изящные колонны перемежаются массивными и словно облитыми глазурью «идолами» сталагмитов. Над ними свешиваются с потолка еще более блестящие многокрасочные сталактиты, словно свечи, повернутые вниз...
— М-да, просто храм какой-то, — бормочет Боря и тут же поправляется: — Нет, лучше всякого храма. Такого еще не создавал человек!
— Ура! Владимир Васильевич хочет фотографировать.
— Становитесь, ребята. Импульсной лампы я не взял: у нее пока слабая «пробойная сила». Обратимся лучше к старому, испытанному средству — магнию… Внимание. Приготовиться. Есть!
При вспышке некоторым бросилась в глаза еще одна ниша. Она тоже с беловатыми стенами, цветным потолком и украшена щеточками молодых сталактитов. Надписей нигде нет, но натечные образования чуть-чуть пострадали. Какой-то эгоист — из тех, кто живет под девизом «после меня — хоть потоп» — не пожалел даже того сталагмита, который прозван «Хозяйкою Красных пещер».
Скульптура «Хозяйки» нравится всем. Впрочем, Лену, с ее врожденным музыкальным слухом, еще более восхищает «орган» из тонких, полупрозрачных пластин натеков. Стоит провести по ним пальцами, как в воздухе раздаются гармоничные звуки... Под такой необычный аккомпанемент руководитель продолжает свои пояснения:
— Верхний коридор с его разветвлениями, в одном из которых мы находимся, — это клубок различных загадок. Почему «Терем» связан с Провальным залом именно тремя ходами? Как текла здесь подземная речка? Трудно сказать... Предполагают, что этот зал был залит водой недолго, потому и убранство его пышнее. Но если это так, то почему Верхний коридор, который, несомненно, сделался сухим еще раньше, совсем небогат натеками? Там тоже есть скульптура «Хозяйки», но хоромы ее победнее. Многое зависит от растворимости, то есть чистоты известняка, но существуют и другие, пока еще не ясные причины.
— Неужели так много неясного? — усомнился Боря.
— Нет, почему же, есть и разгаданное. Например, из верхнего устья Красных пещер зимой валит пар, как из натопленной бани. Оказывается, температура воздуха внутри лабиринта колеблется от плюс девяти до плюс двенадцати градусов. Вот и выходит, что летом в пещерах прохладно, а зимой тепло.
Боря не слышит последних слов. Решив разгадать «загадку всех трех ходов», он незаметно ползет в самый узкий из них.
«Я замыкающий, хватятся не скоро... — успокаивает он свою, видно не совсем спокойную, совесть. — Проползу до “ноздрей”, а оттуда бегом к Ветровому окну... Вот будет потеха: меня ищут сзади, а я впереди!»
Но мечты часто расходятся с явью: ход так узок, что где уж спешить, как бы совсем не застрять. Хорошо, что Боря помнит, как нужно двигаться в узких ходах: правая рука со свечой выбрасывается далеко вперед, а левая прижимается под грудь — плечевой пояс перекашивается и словно уменьшается в размерах, да и левая рука получает возможность активно работать, как лапа крота.
Окончание хода было неожиданным — в виде круто наклонной и скользкой воронки, обращенной раструбом к провалам «ноздрей». Боря стоя неудержимо катится вниз; зацепиться не за что. Единственно правильное решение приходит, как вспышка молнии: он сам ускоряет разбег, прыгает с обрыва прямо на узкую перемычку между провалами и, не задерживаясь, перескакивает через наибольший из них. Затем оглядывается. Только теперь ему становится ясно, какую опасность таит в себе одиночество.
К Ветровому окошку Боря приходит в удачный момент: в нем безнадежно застрял Балабанов. На все попытки ребят протащить его за руки он отвечает пронзительным криком:
— Не троньте меня! Я лучше назад полезу!
— Митя, послушай, — подсаживается к нему Владимир Васильевич, — ты, верно, забыл про «колодец» и узкий сифон, поджидающие тебя сзади?
Перед глазами «завхоза» встает жуткая щель, из которой он и не чаял выйти живым. Его тело инстинктивно съеживается, руки и ноги согласованно толкают вперед, и он благополучно вываливается по ту сторону Ветрового окна под громкие аплодисменты присутствующих.
После долгого ползания на локтях и коленях, а местами и на животе все с облегчением выпрямляются у последнего препятствия — высохшего водопада.
— Здесь тоже есть ход «для ползунков», — поясняет Владимир Васильевич, — но для разнообразия полезем наверх. Напоминаю основное правило скалолазов — «всегда три точки опоры», причем опорами могут служить не только руки и ноги. Вот посмотрите.
Владимир Васильевич хватается за почти незаметные выступы и, подтягиваясь на руках, поднимается в узкую щель. Укрепив ноги, он тут же опускает руки. Все ахают, предчувствуя срыв, но «обреченный» не думает падать, весело поглядывая вниз. Оказывается, он крепко упирается спиной в противоположную стенку «камина», как зовут скалолазы подобные щели. Перемещая то ноги, то спину, опытный турист почти без рук быстро преодолевает подъем и закрепляет канат для страховки.
Веселое оживление продолжается и выше уступа, где ход разветвляется на две трубы. Все лезут туда, где просторней, но Митя, чтобы избежать толкучки, направляется в щель, которая явно не приспособлена для его тучного тела. «Подсчет поголовья», произведенный Костей по выходе из трубы, обнаруживает отсутствие одного путешественника. Пока выясняют, кого, раздается жалобный крик; так кричать может только Митя. Всем кажется, что голос слышится сверху (акустика пещер обманчива). Возглавляемые Борей следопыты дружно лезут наверх. Не спешит лишь Владимир Васильевич; нагнувшись к самой узкой из труб, он светит фонариком.
— Спокойнее, Митя. Нужно выбираться назад, здесь не пролезешь. Давай теперь руку... Крепче. Вот так.
— Ой, Владимир Васильевич! Как ноги болят. А на животе у меня, кажется, мозоли.
— Ничего, Балабанов, человек ко всему привыкает. Нужно побольше тренироваться.
«Тренироваться? Ну нет, — думает Митя. — Больше я в пещеры не полезу! Даже за кладом. А план выкину, ну его...»
Завершающий спуск кажется бывалым туристам простой забавой, а Верхний коридор после пройденных труб поражает сухостью и шириной. Боря, бывавший в Киеве, просто ликует:
— Да это же, братцы, Крещатик. Честное слово!
Последний к выходу зал приводит в еще больший восторг: здесь видны охапки свежего сена и следы недавно горевшего костра. Все поясняет записка группы студентов Московского университета:
«Настоящий зал объявляется аудиторией первого курса географического факультета. Милости просим в наши хоромы — зал вполне годный и ход свободный!»
Путь окончен. Радостно возбужденные ребята направляются к выходу. Последним идет Владимир Васильевич. Его лицо озабочено.
«Странно, почему нам не встретился значок “Эн Бэ”? Или это шутка какого-нибудь туриста, начитавшегося детективных романов... А если нет? Ведь не полезешь же в холодную воду, чтобы просто засунуть маску в сифон? Да и завал... Придется самому осмотреть “Борисовскую пещерку”».
О мастерах подземного спорта
В тот же вечер была выпущена газета, посвященная итогам похода. Сгрудившись возле нее, ребята бурно обсуждали заметки, написанные под непосредственным впечатлением от пещер. Особый интерес вызвала написанная Владимиром Васильевичем передовая. Называлась она «Слово о мастерах подземного спорта».
Вот что в ней писалось:
«Альпинисты штурмуют вершины при дневном свете, ночь и туман прекращают их восхождения. Спелеолог трудится в условиях вечной тьмы, его всегда сопровождает сырость. Исследователя пещер не подбадривает солнце, не радуют раскрывающиеся дали, — его мир тесен и угрюм. И плохо, если не рассчитаешь силы, допустишь непоправимую оплошность: призывы о помощи не расходятся далеко, они глохнут в каменной толще...
Труден путь подземных туристов. Природа с исключительной изобретательностью ставит им всякие преграды. Но, хотя чуть ли не каждый метр дается победителям глубин не легче, чем покорителям вершин, подземники еще не пользуются всесоюзной известностью и вызывают недоумение многих кажущейся бесполезностью действия. Между тем исследования глубин нужны не меньше, чем восхождения на снеговые вершины.
Почти треть всех советских земель подстилают или составляют снаружи карстующиеся породы. Знание этих толщ необходимо строителям городов и селений, прокладывающим железные дороги и врубающимся в поисках ископаемых в горы (золотоносные пески, бокситы, радиоактивные руды и пр.). Карст интересует создающих каналы и водоемы, строящих гидроэлектростанции и шахты, занимающихся лесоразведением и сельским хозяйством. Им увлекаются геологи и гидрогеологи, минералоги и кристаллографы, ботаники и зоологи, историки и археологи. В мрачном «царстве Плутона» сделано немало открытий, еще больше неведомого там и поныне.
Часто инженерам и ученым недостаточно буровых скважин, им нужно спуститься самим и осмотреть полости своими глазами, провести там кропотливые, длительные наблюдения. А это не всем удается: кроме силы и гибкости мысли, нужны сила и гибкость мышц! И вот почему в спелеологии давно уже назрела потребность в содружестве науки и спорта, какое мы видим пока в альпинизме. Нужны не просто спелеологи, а спелеологи-спортсмены, нужны мастера подземного спорта!
Июнь 1958 года. —
В. В. КОЛЕСНИЧЕНКО».