Под каменным небом — страница 5 из 6

Снова в Красных пещерах

Прошло четыре года. Все так же шумит порожистая речка, выбегая из таинственных недр Долгоруковской яйлы. По-прежнему шепчутся о чем-то деревья и журчит водопад. Почти не изменились ни амфитеатр Красных скал, ни глубокая раковина главного ущелья. Кроме следов небольших обвалов да свежей поросли кустов и деревцев, ничего нового не найдет даже самый наблюдательный глаз. Природа не спешит: большая стрелка ее часов показывает века, маленькая — тысячелетия.

Но как изменились те трое, что остановились у Нижнего входа Красных пещер! Трудно узнать в этом красивом, высоком юноше бывшего старосту юных следопытов — Снежкова. Закончив школу с золотой медалью, он побывал в спелеологической экспедиции, затем поступил в МГУ. Теперь Костя — студент третьего курса геологического факультета и глава небольшой экспедиции, организованной Музеем землеведения.

А как подрос Боря, каким стал кряжистым и широкоплечим! Веснушки на его чуть скуластом лице исчезли, на голове уже не торчит хохолок непокорных волос, в глазах светится не озорство, а спокойная уверенность человека, знающего свое место в жизни и свои силы. После службы в Советской Армии Коваленко работает на крупном московском заводе, известном по всей стране. Интерес к пещерам жив в нем по-прежнему, он постоянный спутник Кости в его подземных путешествиях.

Но кто третий? Эта невысокая, ладно сложенная девушка, одетая, как и ее спутники, в альпинистский костюм из нейлоновых серых очесов? При виде золотистых волос и глаз василькового цвета вспоминается что-то знакомое. Конечно, это Лена Кузнецова, работающая сейчас на том же заводе, что и Боря. Кто еще может так восклицать:

— Да что вы стоите как вкопанные? Идемте. Я просто умираю от жары...

— Не выйдет из тебя хороший турист, Лена! Все такая же торопыга, как и была. Если бы не Боря, ни за что не взял бы в такой ответственный поход!

Поход в самом деле сложный. Цель его — пройти весь лабиринт Красных пещер и при этом отгадать загадку «Эн Бэ». Поиски, проведенные четыре года назад, оказались напрасными: на пути спелеологов встали завалы и сифоны, которые можно было преодолеть только со специальным снаряжением. Долго готовились друзья к этой экспедиции, но все ли учтено?

Лицо Кости суровеет, в голосе появляются «колесниченковские» нотки:

— Напоминаю еще раз, Лена, твое дело — оказывать нам помощь. Держи связь со сторожем заповедника и с нами. Электрофонарь не включай — береги батарею... Если нагрянут посторонние лица, сумей отвадить. Признайся, не струсишь, когда останешься совсем одна в подземном туннеле?

— Вот еще выдумки! — вспыхивает девушка. — Лазайте себе сколько угодно, я не соскучусь. Видите книгу? Это новое издание Норберта Кастере «Десять лет под землей». Хочу перечитать еще раз, под землей.

— Лена, что ж ты молчала? — так и кинулся к ней Коваленко.

— Это подарок Владимира Васильевича. Как жаль, что болезнь держит его в постели.

Друзья призадумались. С присущей ему придирчивостью Костя перебрал в памяти наказы учителя, которые тот дал во время посещения ими санатория, где он лечится.

«Итак, что нас ожидает? Холод? Мы закалены зимними купаньями. Скалы? Но ведь нами завоевано областное первенство по скалолазанию. Вода? Мы закончили специальные курсы водолазов и три дня тренировались в Симферопольском водохранилище. Узкие щели? Нами пройдена хорошая школа Колесниченко. Пропасти? Мы не раз спускались и поднимались по капроновой лестнице длиной пятьдесят метров и более. Нет, кажется, мы готовы. Даже Лена, и та не отставала ни в чем. Молодец, девушка!» (Высшая похвала в устах Кости, очень требовательного к «прекрасному полу».)

— Ну что же, пошли! — решает Снежков.

Мужчины вскидывают за плечи резиновые рюкзаки, а Лена берет огромную сетку со своим скафандром и другими вещами.

Вот и второй этаж лабиринта. Туда ведет теперь металлическая лестница с удобными перилами и двумя фонарями. Электрифицирован и весь Грибоедовский коридор, пол которого старательно очищен от глыб; провал, ведущий вновь на первый этаж, как и озера подземной речки, имеет ограждения. Ведь урочище Кизил-коба считается сейчас настоящим заповедником, и за порядком смотрит специальный сторож. Он же снабжает туристов хворостом из окрестных лесов, следит за туалетными домиками и ямами для мусора, беспощадно штрафуя нарушителей, особенно любителей расписываться на стволах и скалах.

Продвигаясь по коридору, Костя молчит, думая о трудностях: техника и тактика подземного туризма и поныне разработаны слабо, а неожиданностей может быть много. Вдруг лицо его посветлело — ему вспомнились бодрые слова, сказанные Владимиром Васильевичем при последнем свидании:

«Не бойтесь этого трудного дела, а главное, поймите его необходимость. Ведь если мы достаточно хорошо исследовали поверхность родной планеты, то и поныне почти не знаем, что творится в ее глубинах. Достаточно сказать, что в маленьком и как будто хорошо изученном горном Крыму все еще насчитывается до сотни пещер, которые мало или почти не обследованы... Мечтая о поездках в Арктику и Антарктиду, следует помнить, что Страна Неизвестного находится и совсем рядом, буквально у наших ног. Подземный Крым должен выдать нам все свои тайны, и чем скорее, тем лучше!»

Боре не терпится приступить к делу. Но мысли его текут в другом направлении: а что если встретятся кости пещерного медведя? Или, скажем, рисунки первобытного человека, отвоевывавшего в тяжелой борьбе свое право на жизнь в пещерах и гротах? Эх, если бы найти, как Кастере, хоть один рисунок! Или, например, статуэтку...

Лена, всегда предпочитающая чувства мыслям, любуется друзьями, которые ей особенно нравятся в минуты раздумий.

«Какие они умные и сильные... С такими — хоть на край света...»

— Слышите? — вслух произносит девушка. — Это шумит подземная речка. За чем же опять остановка? И где, у порога тайн!

— Надеваем скафандры! — командует Костя.

Через десять минут друзей не узнать. Их скафандры сделаны по-особому. Бросаются в глаза более легкие, но не менее надежные металлические манишки из магниевых сплавов и полное отсутствие других тяжеловесных привесок. Кроме налокотников и наколенников, «заплаты» из крепкой ткани сделаны и на боках резиновых рубашек: спелеологу нужно не столько нырять, сколько ползать. И притом в самых немыслимых позах.

Мощные электрические фонари по-шахтерски укреп-лены на лбу, на особых резиновых шапочках с выступами. Фонари не выходят за пределы прозрачных пластмассовых шлемов и остаются на лбу, когда шлем отвинчивается от манишки, наглухо соединенной с рубашкой. Питание фонарей обеспечивают только что изобретенные атомные батареи, величиной с портсигар, заключенные в особом футляре, поглощающем гамма-лучи и альфа-частицы. Кнопки управления находятся под обшлагами рубашки и доступны пальцам в любом положении.

Для защиты от холода подземных вод в скафандрах использован лучший теплоизолятор — воздух; здесь очень пригодился опыт, накопленный водолазами при обследовании затопленных шахт. Компас и часы в водонепроницаемых чехлах, универсальный нож и молоток-топорик из нержавеющей стали, набор скальных крючьев и карабинов с надежными защелками для прикрепления сигнальной или страховочной веревок удачно размещены в широком поясе, похожем на пояс пожарников. Этот же пояс с двумя карабинами используется во время спуска вместо неудобной, стесняющей дыхание грудной обвязки, которой обычно пользуются альпинисты. С таким снаряжением можно сделать то, что не удавалось другим!

Дойдя до подземной речки, Снежков привинчивает шлем и открывает клапаны кислородной и поглощающей углекислоту установок, размещенных на спине, как ранец; тяжелые баллоны помогают преодолевать плавучесть, возникающую при погружении в воду. Впрочем, когда костюм раздувается воздухом, необходим дополнительный груз в виде округлых камней, встречающихся и пещерах повсюду. Камни укладываются в закрывающиеся на клапан карманы, расположенные на ногах выше щиколоток. Брать с собой свинцовые подметки накладно: спелеолог бывает в воде минуты, а на суше — долгие часы.

Неловко перегнувшись в пояснице, Костя кланяется Боре и затем, как можно галантнее, — Лене. Та отвечает таким заразительным смехом, что он едва сдерживается: смеяться нельзя — запотеет шлем. Повернувшись кругом, Костя ныряет в Верхнее озерко и, чтобы скорее найти сифон, включает фонарь. Озерко принимает вид вместилища жидкого металла. Стены подземелья словно раздвигаются, и потолок перестает нависать смутно ощутимой громадой. У Лены вырывается вздох восхищения; она спешит обменяться с Борей понимающим взглядом.

Сифон разыскан. Снежков втискивается в узкую щель. Постепенно исчезают из виду голова, плечи, туловище, ноги. Это похоже на заглатывание живого человека каким-то фантастическим драконом. И вот человек исчез! Воды озерка темнеют, волны прекращают пляску. Теперь лишь сигнальная веревка может подать весть об ушедшем.

Лена и Боря остаются одни. Девушка достает книгу, но читать не хочется. Хорошо сидеть и просто так, прислушиваясь к разговорчивой речке и наблюдая за неразговорчивым другом.

«Почему он всегда молчит, когда остается со мной? — думает девушка. — Вот и сейчас — даже не посмотрит...»

Лена прижимает руки к трепетно бьющемуся сердцу, но Боря не видит: он чутко прислушивается к движениям сигнальной веревки, пропуская ее сквозь полусжатую ладонь. При вынужденном возвращении Костя дернет один раз, при опасности — два. Проходят томительные пять... восемь... десять минут. Ладонь ощущает сильные рывки.

Их два!

В санатории «Маяк»

На темном вулканическом утесе высится замок. Светлый, нарядный, он похож на подбоченившегося бравого молодца, выскочившего на видное место и весело поглядывающего на мир. Буйная вечнозеленая растительность огромного парка окружила его со всех сторон, забралась даже на стены: светлая мозаика листьев плюща сменяется по углам темно-зеленой листвой и красными трубчатыми цветами текомы.

За утесом разлилось необъятное море. Только ритмичная зыбь, солнечная дорожка да немногочисленные скалы-островки разнообразят его зеркальную гладь. Камни на пляже кажутся покрытыми черным лаком, их хорошо оттеняет кружево пены, вздымающейся на гребнях прибоя. Чайки стремительно рассекают воздух, а водную поверхность нет-нет да и прорежут черные плавники дельфина или серебристое тело кефали, виртуозно прыгающей кверху. Все дышит привольем и радостью.

У окна одной из палат сидит человек. Поседевшие волосы никак не вяжутся с молодым еще взглядом, и только сетка морщин предательски выдает его возраст. Одет он в просторную пижаму, на ногах — войлочные туфли.

Больной любуется видом недолго: какая-то беспокойная мысль отрывает его от созерцания природных красот. Владимир Васильевич снова думает о «следопытах», которых только вчера проводил в подземное путешествие.

«Они увидят то, что, к сожалению, не видел я, не видел никто».

Последнее наполняет старого учителя чувством гордости: именно его ученикам суждено стать разведчиками сокровенных недр в Красных пещерах. Еще вчера они сидели вот здесь, и он давал им свои наказы.

«Не слишком ли я надоедаю советами? Ведь самые разительные случаи из жизни других часто не так убедительны, как простенькие, но из собственной... Да, на ошибках мы учимся. Такое знание более прочно. Это уже не песок из крупиц чужих мнений, а монолит выстраданных тобою взглядов, фундамент всей твоей жизни... Теперь ты выступаешь в роли «наставника молодежи». Но вспомни, как сам отвергал наставления старших и старался все делать по-своему. Таков закон жизни, как он ни горек уходящим в отставку: на ниве старого новое всегда зеленеет по-новому».

Неожиданно размышления Колесниченко прерываются. Дверь распахивается, и в комнату входят двое. Один из них — низенький, кругленький, с сияющей физиономией и добродушной улыбкой. Одет он щегольски: в шелковую рубашку и брюки из какого-то шелковистого материала, на ногах туфли с острыми носками, на голове — модная шляпа. Темные, овальные, как маслины, глаза, смуглый цвет кожи, черные волосы и резко выступающий нос выдают его южное происхождение. Второй — полная противоположность первому: высокий блондин, худой, жилистый, с накрепко сжатыми губами и непроницаемыми глазами человека, умеющего скрывать свои мысли. Одет он более чем скромно. Слова цедит редко, с остановками, и каждое слово — весомо:

— Проснулись? Здравствуйте еще раз!

— Здравствуй, здравствуй, джан, — затараторил первый, словно боясь, что ему не дадут высказаться. — Снова сидишь в палата? Ай, как нехорошо! За тобой пришли, гулять нада, дышать нада. Правда, Петров?

— Ваган! Нельзя же так болтать, без остановки. Лучше бы помолчал.

— Не могу молчать, не могу. У нас в Армении все шумит: воздух шумит, вода шумит, лес шумит, человек шумит, — такой мы народ. Разве плохо?

— Эх! Тебя не переговоришь... Так как, Владимир Васильевич? Присоединяетесь? Ноги болят? Жаль. Ну, не будем мешать... Идем, Ваган, «гулять нада, дышать нада»! — передразнивает Петров и выталкивает за дверь сопротивляющегося друга. Колесниченко улыбается.

«Напишу-ка ребятам письмо в Краснопещерскую, как мы условились. Ведь сегодня только разведка, настоящий штурм подземелий начнется через день. Письмо успеет».

Колесниченко медленно переходит комнату, подсаживается к столу и покрывает листок бумаги стройными, несколько косыми рядками слов:

«Дорогие ребята!

Вчера врач мне сказал: “Вы не должны волноваться. Забудьте на эти два месяца все, что связывало вас со школой, со всей прежней жизнью. Вам нужно переключить свои нервные центры на что-то новое, отдохнуть по-настоящему, капитально. В этом — залог успеха”.

Но как можно забыть свою школу, своих питомцев! Я все время вспоминаю о вас. И, нечего скрывать, горжусь вами, так как считаю этот подземный поход подлинным аттестатом туристской зрелости. Я радуюсь, что жажда знаний, любовь к приключениям и воля к победе ведут вас по правильному пути, что мои воспитанники не стали книгоедами, бумажными людьми, которых вполне устраивает тесный мирок, заключенный в переплет. Будьте такими и впредь — любя книгу, не создавайте из нее фетиша!

Боюсь одного: как бы ваша горячность не привела к печальным последствиям. Вот где пригодился бы ледок моей старости! Помните ли вы, что всякий туризм — это умелое сочетание смелости c осторожностью, причем первая не должна преобладать? Прочитали ли вы книги о крымской подземной фауне? В тайных лабораториях природы может встретиться всякое.

Когда-то, во время раскопок гробницы Тутанхамона в Египте, почти все исследователи найденных сокровищ умерли от неведомой болезни. Во многих газетах и журналах мира писали об этом под сенсационным заголовком «Месть фараона»... Позднее той же болезнью заболел один спелеолог, не имевший дела ни с одной мумией пирамид. Оказывается, в обоих случаях сыграл свою трагическую роль неведомый до того вирус «пещерной болезни», содержащийся в помете летучих мышей...

Не дает мне покоя и этот «Эн Бэ» с его загадочным планом. Я все больше склоняюсь к мысли, что зал «Осьминог» существует и путь к нему — через завал (может быть, искусственный) “Борисовской пещерки”. Но зачем этот человек стремился проникнуть любым путем в недра яйлы? Кто он такой?»

Тревожные минуты

Услышав сигнал тревоги, Боря скрывает волнение и, передавая веревку Лене, старается говорить спокойно:

— Становись на пост... Костя вызывает меня к себе... Если дерну один раз, значит, возвращаюсь, если два… Нет, два раза не будет! Жди.

Снова озерко будоражат расходившиеся волны и пронизывают потоки ярких лучей. Опять с затаенным страхом наблюдает Лена «заглатывание» дорогого ей человека пещерным сифоном. И вот девушка — впервые в своей жизни — остается совсем одна, в окружении холодного камня и молчаливой тьмы. Маленькая лампочка на потолке едва побеждает мрак.

Постепенно внимание ее сосредоточивается на сигнальной веревке.

«Почему она дергается? И все на одном месте... Вероятно, им очень трудно».

...Да, все оказалось сложнее, чем думали. В Симферопольском водохранилище было иначе: там можно было двигаться во все стороны, кроме дна, и сопротивляюсь только вода.

В сифоне же сразу началась схватка с двумя стихиями — зыбкой и твердой. И, право, трудно сказать, какая из них коварней!

Выступы твердого известняка торчат в сифонах повсюду. Они цепляются на каждом шагу, давят на спину, на грудь. А тут еще вмешивается вода — засасывает куда-то вверх и тормозит, ослабляет движения. Хуже того, леденит тело, когда каким-либо выступом из скафандра выжат спасительный воздух. Два извечных врага — вода и камень, забыв старые распри, объединяются в трубах сифонов, чтобы не пропустить вторгшегося к ним человека.

Строго рассчитывая движения, Боря упрямо ползет и плывет в то узкое место, где безнадежно застрял Снежков: баллон с кислородом зацепился за верхние выкупы, да так неудачно, что Костя не может двинуться и взад, ни вперед.

Боря немедленно достает молоток. Несколько сильных ударов — и задний выступ отбит. Костя получает возможность двигаться. Переднюю преграду долбят уже вдвоем.

Друзья увлеклись работой и не заметили, что сигнальная веревка попала в узкую, зазубренную по краям щель. От непрерывного дерганья она вся измочалилась и держится на пучке волокон...

Наконец, Боря ловким движением вгоняет крюк в образовавшуюся трещину. Еще два удара — и путь открыт! Остается пролезть под низко нависшим сводом, чтобы всплыть в воде нового крупного озера, начинающего этот сифон. Подплыв к берегу, туристы снимают шлемы и спешат осмотреть подземелье. Их сердца наполняет гордость — вот она, Страна Неизвестного, где им прокладывать первые следы!

Снежков, теряя обычную сдержанность, торопится дальше, но Коваленко напоминает ему:

— Это же только разведка... Надо предупредить Лену...

Рывок! Перетертая веревка рвется, и Боря падает на руки Косте. Сначала оба смеются, потом Коваленко мрачнеет:

— Погоди... Лена начнет выбирать сигнал и... Мне нужно спешить!

Боря вернулся вовремя: видя, что веревка оборвана, Лена надела скафандр и собиралась привинчивать шлем. Увидев Борю, она заявляет:

— Дежурить я больше не буду, пойду туда же, куда и вы. Помоги мне собрать вещи... Незачем делать разведки, мы сейчас же пойдем вперед. В этих рюкзаках все приготовлено к большому походу.

Путешествовать стало еще труднее: ко всем неудобствам, на которые щедры сифоны, прибавились резиновые рюкзаки. Они, как нарочно, цепляются за каждый выступ и упруго тянут назад. Увлеченная борьбой с непослушным мешком, Лена нечаянно нажимает клапан и выпускает из скафандра воздух. Ледяной холод под земных вод тотчас же сковывает ее движения. На восстановление тепловой изоляции уходит немало времени.

Внезапно из-за подводной скалы вырывается ослепительный свет: это заждавшийся Костя спешит им навстречу. Его манжеты и ободки калош окутаны браслетами серебристых пузырьков воздуха, избыточного при данном давлении воды. Лена освобождается от «несносного мешка» и теперь продвигается ловко и быстро. Вынырнув по ту сторону каверзного сифона, она спешит на берег, снимает шлем и достает из-под манишки фотоаппарат. Ей удается уловить момент, когда друзья выползают на сушу, волоча за собой мешки. Девушка щелкает затвором и восхищается:

— Вот это снимок! Вы были похожи на вымерших земноводных далекой геологической эпохи, за которыми гонятся еще более страшные «чудища» — ваши мешки! Ну что бы вы тут делали без меня?

И правда, втроем все идет веселее. Сборы в далекий, неизвестно где кончающийся путь занимают десяток минут. Вместо того чтобы забросить мешки еще на какую-то промежуточную базу и вернуться в Краснопещерскую, друзья решают идти с тем, что есть, до конца.

— Зажигать фонари будем по очереди. Начинай, Лена, — командует Костя.

Лена направляет луч своего фонаря вверх по реке. Возникает длинный, понемногу суживающийся коридор, в своем окончании круто поворачивающий вправо. Чтобы легче было брести по речке с ее неровным и скользким дном, друзья берутся за руки и смело шагают вперед. Их маленькие фигурки становятся все меньше и меньше, четко рисуясь на освещенном фоне, — трое, идущие плечом к плечу.

А что на свете может быть лучше, чем друзья, идущие рядом!

В стране неизвестного

Их путь кажется бесконечным. Уже который раз ныряют они в предательские сифоны, карабкаются по уступам больших водопадов, обходят щели, доступные для воды, но не проходимые для человека. Еще чаще попадаются ложные тупики, в которых сужение хода перекрыто стенкой натеков. В таких случаях возникают длительные задержки: осторожно и в небольших дозах применяется взрывчатка, пускаются в ход саперная лопатка или молоток-топорик, ставятся опознавательные знаки «КБЛ» — по начальным буквам имен. Пройдено два километра, но по трудности они не сравнимы с обычными двадцатью.

Друзья устали. Однако после небольших передышек они устремляются снова вперед. «Там, где в туризме устают и сильные, продолжают путь ловкие и хорошо тренированные люди. Сноровка и тренировка — альфа и омега туризма». Эти слова Владимира Васильевича часто приходят на ум, убеждая, насколько он прав. Пригодился и богатый запас снаряжения, особенно капроновая лестница с дюралевыми перекладинками. Очень выручают скафандры.

— Представляете, сколько холодных душей приняли бы мы без них! — хохочет Боря, с размаху ступивший в воды идеально прозрачного, а потому совершенно невидимого озерка. — Нет, Хозяюшка Красных пещер, нас ничем не возьмешь!

Но природа испробовала далеко не все: главный туннель приводит к замысловатой ловушке — шарообразному залу, дно которого, в форме чаши, залито водой. Речка льется сюда из круглой дыры, как раз посреди купольного свода, необычным «трубчатым» водопадом. Обходных путей ни одного. Значит, надо подниматься без всякой опоры, да еще навстречу потоку, под которым вода в озерке кипит, как в котле!

Решение приходит не сразу.

— Братцы! — говорит Боря. — Я взял складное удилище, — думал рыбку половить в подземных озерах... Используем его как подъемный кран.

Тотчас к верхней перекладине лестницы прикрепляется якорек-«кошка» с тремя загнутыми крючьями, а перекладина — к раздвижному удилищу. Надев шлемы, все трое сооружают под водопадом помост из камней, прямо против верхнего «люка». Но протолкнуть лесенку с «кошкой» не удается: вода гнет гибкое удилище, а струи, заливающие шлем, мешают смотреть. Впервые приходит уныние. Неужели возвращаться по той же дороге?

Когда Лена и Костя окончательно опускают руки, Борю охватывает особая — спокойная и сосредоточенная — злость. Чем выше ее накал, тем зорче смотрят глаза, лучше соображает голова и точнее работают руки. Огромная внутренняя собранность побеждает инерцию природных сил — якорек зацепился! Коваленко тут же повисает на лестнице, придавливая ее всей своей тяжестью. Глаза сквозь шлем выразительно говорят: «Быстрее! Не зевать».

Костя и Лена с трудом поднимаются вверх против сталкивающих струй водопада, затем вытаскивают на веревках мешки. Последним в отверстии показывается Боря. Его лицо сияет радостью.

Потолочную дыру тут же прозвали «Люком Коваленко»!

Второе серьезное препятствие поджидает туристов на пятом километре пути: это подлинный тупик, где воды главного русла просачиваются непроходимыми трещинами в толще скалы. Обходный путь еще сложнее: он приводит к зияющей пропасти, которая не оставляет никаких проходов по сторонам. Спуск в нее обескураживает даже Борю: двадцатиметровый канат, привязанный к тридцатиметровой лесенке, далеко не достает дна. И все же, воодушевленные предыдущей победой, друзья решают не отступать.

— А что если перебросить нашу лесенку через пропасть вон на тот выступ? Ведь здесь не более четырех метров, — предлагает Снежков.

— Нет, Костя, не на выступ, а за него. Тогда тот конец лестницы мы сможем перетянуть веревкой обратно и сделать двойной подвесной мост.

— Боря прав, но как забросить лесенку? — размышляет Лена. — Удилище имеет в длину максимум три метра... Ага, добавим дюралевый треножник моего фотоаппарата.

Осторожно перебравшись первым через жуткую пропасть, Костя выпрямляется и изрекает:

— Ум — хорошо, а три лучше. Назовем переправу «Победа трех»!

За провалом снова пошли туннели и лазы, крутые подъемы и еще более трудные спуски. Лабиринт подземной реки все еще не укладывается в воображении, километры продолжают казаться чересчур длинными, а время очень стремительным. Если бы не часы, компас да часто применяемая рулетка, можно было бы потерять всякое представление о времени, направлениях и расстояниях. Угловатые петли подземного русла в плане часто накладываются одна на другую. Боря вынужден сдвигать их набок, связывая места разрывов пунктиром. И все же получается такая картина, что художник всерьез побаивается, как бы не заблудиться в собственном чертеже.

Молодые исследователи стараются быть точными: азимуты определяются не компасом, а буссолью, размеры отдельных залов и коридоров-туннелей измеряют не только в длину, но и в ширину. Высоту они отмечают с помощью тридцатиметрового шпагата, меченного узелками и поднимаемого вверх водородным шариком. Литий для добывания водорода и водород находятся в «бездонном мешке» у Бори вместе с десятками других очень нужных, но довольно тяжелых вещей. И, конечно, несмотря на выдающуюся силу, он не смог бы нести такой груз весь путь, если бы не Лена. Ловко орудуя иглой, она зашивает снизу свой запасной свитер, а к крепко зашитым углам его прикрепляет пару стальных карабинов. Получается мягкий и емкий рюкзак, лямками которого служат... рукава с пришитыми к ним карабинами. Когда путь идет посуху, Лена берет в свой «свитер-рюкзак» почти половину Бориного груза и стойко несет его, не жалуясь на усталость. В свою очередь Боря не раз переносит оба резиновых мешка, если, например, Костя занят у водопада наведением очередной переправы. Все трудности потому и преодолеваются, что они не могут противостоять дружбе. Неизвестность вынуждена сдавать свои позиции одну за другой.

То и дело туристы сталкиваются с неизведанным.

— Ребята! Смотрите, мутное озеро... Уж не умывался ли кто с мылом?

— Нет, Лена, это не мыло, — смеется Снежков. — Это пленка из тончайших кристаллов кальцита, своего рода «плавающий сталактит».

— Костя, — доносится голос издалека. — Записывай: «Третий верхний приток». Видишь, снова течет с потолка.

— Это что! У меня, брат, «Нижний приток»: вода бьет снизу и прямо в русло клокочущим фонтаном...

Снова, в который раз, фотоаппарат Лены, авторучка Кости и карандаш Бори спешат увековечить находки. Радость познания — самое возвышенное из всех человеческих чувств — движет их сердцами, волнует умы.

Лабиринт уже не пугает. Наоборот, с каким-то сожалением они начинают подумывать о том, что скоро конец. Ведь с каждым метром подъема все ближе плато Долгоруковской яйлы с ее озерком Провалье. Заблудиться никак нельзя: в их распоряжении такая путеводная нить, какую еще не догадалась дать путникам ни одна Ариадна, — подземная речка.

Костя едва успевает записывать все чудеса окружающего мира: фантастические нагромождения крупных обломков, часто имеющих форму каких-то животных, сталагмиты в виде скульптур или башен, наплывы вроде грибов или шлемов, сталактиты-сосульки и выступы-соски, свешивающиеся с потолка, ветвистые и шаровые образования — «кораллы», своеобразные натеки, выпирающие с округлых боков туннелей и похожие на бока тощей коровы.

От записей его отрывает Лена:

— Ребята, идите сюда. Тут большая ванна и коллекция чашечек, одна лучше другой... Смотрите, как они идут террасками во все стороны от подножья этого сталагмита. Постойте, где я видела что-то похожее? Ах, да! На картинке, изображающей конусы гейзеров.

— И не удивительно, — отзывается Костя, — и там и тут они созданы той же водой, насыщенной двууглекислой известью. Когда такая вода попадает в пустоты или на поверхность земли, где мало углекислого газа, двууглекислая известь распадается с выделением этого газа, а оставшаяся углекислая известь, плохо растворимая в воде, выпадает в виде осадка. Ясно?

Наиболее поразительны и по контрасту и по красоте удивительно тихие и прозрачные озера, расположенные буквально рядом с журчащими или грохочущими водопадами. Одно из них — белесоватое и овальное, как человеческий глаз, с темным зрачком-островком посредине — понравилось больше всего.

— Стоп, бродяги! Сделаем обеденный привал. Боря, расстилай скатерку! Лена, выкладывай еду. Впечатлениями мы сыты по горло, пора насытить и желудки.

Бутерброды, приготовленные Леной, вызывают смех: слои масла и пастилы много толще, чем сам хлебный ломоть (хлеб под землей в большом дефиците). «Сухой паек» запивается кружкой горячего шоколада, приготовленного на брикетах сухого горючего. Такого бездымного топлива — на всякий случай — девушка запасла много.

Костя убеждается еще раз, что их спутница — не только хороший фотограф и прекрасный завхоз, но и опытный повар. А главное, человек, который умеет создавать удобства в самой, казалось бы, неуютной обстановке. Все так и спорится в ее руках!

Покончив с обедом, друзья берутся за другое важное дело: давать названия встретившимся на пути объектам. После недолгих, но бурных споров на плане Бори и в тетради Кости появляются интригующие слова: «Лаз следопытов», «Мыльное озеро», «Трубчатый водопад», «Тройной сифон», «Гейзерный конус». Водоем, у которого сделан привал, по предложению Бори получает название «Подземное око».

Так как спать еще никому не хочется, проходит предложение Лены устроить коллективную читку книги «Десять лет под землей».

«Три бесценные свойства Кастере делают его работу такой успешной и ценной, — читает Лена отзыв ученого Эдуарда-Альфреда Мартеля. — Во-первых, смелость (подчас чрезмерная), с которой он преодолевает препятствия, останавливавшие его предшественников... Во-вторых, строгая последовательность и методичность в планировании работы и в выполнении начатого дела... В третьих, суровая самодисциплина, помогающая ему учиться и опираться на тех, кто может учить. Большая радость помогать человеку, одаренному такими качествами».

Богатства горного Крыма

На очередном привале Костя рассказал друзьям о богатствах горного Крыма.

— Наш Крым — настоящая копилка природных богатств. Мнение о его геологической и иной бедности кануло в Лету. Не буду останавливаться на керченских и сивашских месторождениях железных руд, на Сиваше, про который еще академик Ферсман сказал: «Это такая солеварня, какой в мире нет!» — или на некоторых нефтяных скважинах, действующих сейчас в степном Крыму. Отмечу лишь горную часть полуострова.

Здесь добывается в последние годы почти четверть цементного сырья по всей Украине и свыше трети строительного камня всех видов (от рыхлого ракушечника, режущегося пилой, до крепчайшего диорита). Запасы этого камня практически неисчерпаемы. Бешуйские угли теперь используются в химической промышленности, а крымские глины дают огнеупоры, кирпич, черепицу, гончарную посуду и краски. Песчаники, мел, песок и галька находят самое разнообразное применение.

Очень ценны и те мраморовидные известняки, в окружении которых мы путешествуем. Это не только великолепные флюсы для очистки руды, сырье для производства прекрасной извести, но также хороший бутовый и облицовочный камень, материал для распределительных щитов электростанций и многого другого. Рисунок крымского мрамора изящен и прихотлив из-за остатков заключающихся в нем кораллов. Отшлифованная поверхность его отличается сочетанием теплых серо-желтоватых тонов с ярко-красными, пламенеющими, или красно-коричневыми, угасающими. Последние, например, можно видеть в вестибюлях станций московского метро «Красные ворота» и «Комсомольская».

Но, друзья, в настоящее время меня увлекают не столько твердые минералы, хотя бы и редчайшие, сколько один жидкий, всю ценность которого многие и не представляют...

— Что же это?

— Вода.

— Ну уж, вода...

— Именно вода! Ведь без нее немыслим весь мир живых организмов: их тело преимущественно состоит из воды, только с ней возможно у них главное таинство — обмен веществ. С водой же связано все разнообразие растительного и животного миров и основные запасы атомного горючего нашей планеты. И в этом отношении ей могут позавидовать не только Луна, но и Марс. Я уже не говорю о Венере с ее атмосферой, полной ядовитых веществ и бедной водяными парами. Вода — вот главное богатство Земли!

Подумайте — это единственный минерал, который встречается нам в повседневной жизни во всех своих фазах: твердой, жидкой и газообразной. В виде льда он сковывает Антарктиду, Гренландию — всю эту «кухню погоды». В жидком виде, как великолепный растворитель, вода переносит, откладывает и как бы создает наново многие минералы во всем разнообразии их кристаллических форм, более того, она входит в состав минералов важной составной частью и как катализатор ускоряет химические реакции. Обладая большой теплоемкостью, вода, покрывающая семьдесят пять процентов земной поверхности, запасает нам солнечную энергию и переносит космическое тепло от экватора к полюсам потоками мощных течений.

Вода же в виде паров пронизывает всю атмосферу, и служит тем одеялом, которое предохраняет Землю от быстрых потерь теплоты излучением в мировое пространство; зимой, кроме того, она утепляет почву снегом, а реки и северяне моря — льдом. Она же пронизывает всю верхнюю кору нашей планеты, поднимаясь из недоступных глубин. Вода вездесуща — она и внутри и вне нас. Вот что такое во-да!

— Костя! Да ты просто гимн сочинил самой обыкновенной воде. Вот уж не думала, что на Земле у нас с водой так хорошо!

— Нет, Лена, далеко не все хорошо: в одном месте ее чересчур много, а в другом явно не хватает. И незачем ссылаться на Сахару и Гоби. Крым, буквально плавающий на воде, задыхается от ее недостатка. И если проблема орошения крымских степей в основном решена — с севера пришел Днепр, а с юга — Салгир, — то Южный берег все еще испытывает острую нужду. Строительство крупных водохранилищ и даже грандиозного туннеля, перебрасывающего воду с северного склона главной гряды на южный, решает проблему частично.

Напрашивается вывод: не довольно ли учитывать одни лишь поверхностные воды? Не пора ли добраться до тех геологических недр, где по-настоящему рождаются реки? Мы должны научиться использовать эти воды и управлять течениями подземных рек. Здесь тоже нечего ждать «милостей от природы»!

Приведу вам такой пример. В 1927 году после сильного девятибалльного землетрясения в Крыму поток самого мощного источника главной гряды, дающего начало Салгиру, внезапно ушел куда-то, и тысячи симферопольцев остались без воды. Хорошо, что образовавшаяся трещина была обнаружена недалеко от начала водопровода. А что если бы эта утечка возникла в центре плато Чатырдага? Неужели осталось бы только смириться и беспомощно опустить руки? Как мы миримся пока с несправедливым выпадением осадков!

— Почему же никто не ищет этот поток? — почти одновременно воскликнули Боря и Лена.

— Наоборот, ищут, но не так-то просто найти! Попытка проникнуть к подземному руслу через грандиозную пасть Бездонного колодца не оправдала надежд: не хватило стального троса, мешал камнепад... Наконец, в 1959 году спуск еще двух спелеологов на нейлоновых тросиках позволил не только преодолеть стометровый отвесный колодец и почти такой же наклонный туннель, но дойти до огромных залов, заканчивающихся заиленными тупиками. Пока еще нет уверенности, что расчистка какого-то хода приблизит к желаемой цели.

— А есть в Крыму наземные пресные озера? — поинтересовалась Лена.

— Нет, за исключением трех болотцев и искусственных водоемов. Но я уверен, в подземельях гор скрываются идеальные водохранилища с чистой и всегда прохладной водой, не засоренные ничем, как это бывает с наземными. Отсюда, особенно во время засух, можно было бы брать дополнительно тысячи кубометров воды; этот расход в зимний период пополнится быстро. Но, кроме Кизил-кобы, в Крыму никто не видел подземных потоков, да и здесь еще не нашли больших водоемов. А они есть, они должны быть непременно!

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Потому что во время ливней кизил-кобинские родники редко и ненадолго мутнеют (так говорил Владимир Васильевич). Следовательно, в недрах яйлы они имеют огромный отстойник-водохранилище. Найти его — лучшее, что мы можем сделать в своей экспедиции. Такой подарок Крыму неоценим! Вы представляете? Крытый водоем, на сооружение которого не нужно тратить миллионы рублей...

— Послушайте, троглодиты, — вскакивает Лена, посмотрев на часы. — Не будем отказываться от наземных привычек: скоро полночь, пора и поспать до вос... Фу ты, никак не привыкну к этой бессолнечной жизни! Если бы вы знали, как мне хочется глянуть на зеленую травку!..

Первая подземная ночевка на надутых скафандрах проходит великолепно — спать и тепло и мягко. «Утром» отдохнувшие батареи дают более ровный и сильный свет. Проверив фонари и снаряжение, Костя укладывает вещи, Лена готовит завтрак, а Боря подсчитывает пройденный путь:

— Ого, позади уже пять километров! Это же рекордная цифра по Советскому Союзу... Лена, что ты там смастерила? Пельмени? Цэ дило трэба розжуваты. Костя, бросай все, я за себя не ручаюсь...

После завтрака — снова в поход.

— Итак, в бой с чудищем тьмы! — восклицает Костя.

— Наш меч, — продолжает его мысль Лена, — вот этот сверкающий луч!

— Наш щит, — заключает Боря, — дружба!

Зал исландского шпата

— Боря, где ты пропадал?

— Да так просто...

— Я видела, он лазил в эту дыру.

— Зачем?

— Да видишь ли... говорить или не говорить?

— Говорить! — одновременно заявляют Костя и Лена.

— Так вот... полез я, значит, туда. Ну, труба как труба — узкая, грязная. Все как полагается. Добрался до одной симпатичной комнатки, хоть ордер выписывай! Тут тебе «кресла», там «диван», на потолке «люстра», а под ней «стол», застеленный «скатертью»... Честное слово! Смотрю, а посредине торчит сталагмит — один-одинешенек. Я и подумал: совсем как зал «Осьминог». Начинаю считать ходы, а их восемь...

— Ура-а-а!

— Подождите, послушайте до конца...

— Молчим, молчим.

— Так вот... Начинаю обходить сталагмит. Вижу: лежит на полу желвак... Увесистый, еле поднял. Положил его, значит, «на стол» и почистил от грязи. А он весь желтый, словно из раковинок...

— Желтый?

— Как желток... Вот я и решил посмотреть, что там внутри? Поднял над головой да как ахну. Желвак — на две половинки. А в середине-то, братцы, такая красота! Вот посмотрите.

— Боря, дружище! Да знаешь ли ты, что принес?

— Я думал, будешь ругаться, зачем, мол, разбил?

— Так это же кристаллы совершенно прозрачного и притом почти не трещиноватого исландского шпата! Наибольшие залежи его находятся в Исландии и у нас в СССР, например в Крыму — на горе Кастель, близ Алушты, на мысе Алчак, у Судака и в других местах. Он очень редок, ценится на вес золота. Но приходится перерабатывать тонны породы, покрытой желтой коркой выветривания, пока удается найти хоть один вот такой кристалл.

— А чем же он ценен?

— Способностью поляризовать солнечный свет: колебательные движения происходят тогда не беспорядочно, по всем направлениям, перпендикулярным лучу, а только в одной определенной плоскости. Помните, еще в школе нам объясняли устройство поляризационного микроскопа?

— Что-то не помню, — признается Боря.

— Это микроскоп для исследования структуры кристаллических веществ в тонких шлифах, рассматриваемых в поляризованном свете. От обычного он отличается тем, что в нем имеются поляризатор и анализатор из склеенных канадским бальзамом призм (николей) исландского шпата, где происходит двойное преломление лучей. Применяется такой микроскоп не только для изучения минералов и горных пород, но и для исследования технических продуктов — шлаков, огнеупоров, цементов...

— Здорово!

— И это еще не все. Специальные поляриметры с призмами Николя применяются для моментального определения концентрации сахара в растворе, при тонких медицинских анализах и в военном деле.

— А в чем же проявляется двойное преломление? — заинтересовалась Лена.

— Проще всего показать это... Берем разлинованную бумагу. Вот так... Кладем кристалл на линию. Теперь смотрите. Я начинаю вращать кристалл по часовой стрелке.

— Линия раздваивается! Ого, еще больше... Снова сужается... Опять одна!

— Это потому, что я повернул кристалл на сто восемьдесят градусов. При дальнейшем вращении все повторяется. Так что поздравляю тебя, Боря! Если это даже не зал «Осьминог», то клад ты нашел несомненно... А ну пошли, друзья, посмотрим на месте.

Первым к круглому отверстию хода, расположенного почти под потолком, поднимается Боря, используя малейшие неровности скользкой стены. Надежно закрепив капроновую лестницу, он сбрасывает ее вниз. Несколько минут — и все уже в узком, грязном туннеле, который после продолжительного ползания приводит туристов в довольно просторный зал.

— Ой, ребята! Смотрите: действительно, и стол, и скатерть, и люстра... — восторгается Лена.

— М-да... Федот, да не тот... — бормочет Костя. — Посмотрим-ка план «Осьминога»... Хотя это только набросок по памяти...

— Можешь не сомневаться, — обижается Боря, — у меня глазомер что надо!

— Видишь? На плане зала все восемь ходов ответвляются с одной стороны, а здесь — с двух сторон. Да и восьмой ход больно похож на нишу. Так оно и есть.

— Ну и ладно, — отзывается сконфуженный Боря, ему больше всех хотелось найти этот проклятый зал. — А все-таки...

— Если ты еще не нашел «Осьминога», зато открыл «Зал исландского шпата». Так и запишем в схеме и в дневнике. Где же желвак? Ага, вот его половинки... Чудесно, чудесно! Друза музейного типа... Смотрите, как хорошо выражено ее радиально-лучистое строение! Причем ближе к поверхности кристаллы мелкие и мутные, но в середине настоящий исландский шпат... А ну-ка возьмем половину. Сдадим в Музей землеведения.

— Откуда взялась эта друза?

— Давай, Лена, подумаем... Ну да, так и есть. Видишь, наверху выступают еще две группы кристаллов, а между ними глубокая ямка? Друза свалилась оттуда. Вода, которая растила кристаллы, позаботилась и об их освобождении... А вот и еще выступы. Да здесь просто лаборатория по изготовлению исландского шпата! Замаркируй ее, Боря, получше. Кто-кто, но я приду непременно...

— За шпатом?

— Нет, меня увлекает другое. Я попытаюсь открыть тайну образования таких совершенных кристаллов. Подумайте сами: вместо того чтобы искать этот редчайший шпат, не проще бы изготовлять его искусственно? Как мы растим уже кристаллы алмазов, рубинов и других драгоценных камней... Это был бы мощный толчок к развитию оптической, да и другой точной промышленности!

Продолжая движение по той же реке, путешественники наталкиваются на, казалось бы, непреодолимое препятствие: кроме узеньких щелей-сифонов, нет никаких обходных путей.

— Раз есть щели, значит есть что расширить, — помолчав, говорит Костя.

— Но как? Взрывчатка у нас в такой упаковке, что в воду не сунешь.

— Окунем патрон в растопленный стеарин. Ведь у нас же есть свечи... Кажется, целая пачка.

— А ведь верно! Костя, доставай! Они в твоем мешке; Лена, давай котелок!

На втором десятке минут Боря заканчивает работу.

— Сейчас будет взрыв. Бежим в этот грот: там кровля надежная.

— А если завалит выход? — беспокоится Лена.

— В гроте есть запасной лаз... Все предус...

Фразу обрывает мощный, но глухой и раскатистый взрыв.

Наступает напряженная тишина...

Дружба требует жертв

Владимир Васильевич тревожится все больше и больше. Прожив жизнь в борьбе и труде, он жестоко страдает от вынужденного безделья, клянет плохо повинующиеся ноги и без конца думает:

«Почему нет никаких известий? Ведь мы же условились, что сразу по окончании разведки они напишут письмо или позвонят... Что с ними? Как бы узнать и помочь?»

Его состояние не ускользает от друзей по палате;

— Вас что-то беспокоит, Владимир Васильевич! — спрашивает Петров. — Признавайтесь!

— Ага, — поддерживает Ваган. — Мы ходим в кино, на пляж. А он какой хитрый, скажите, пожалуйста! Один да один сидит в палате. Ну нет, Ваган еще похитрей. Сегодня говорю: «Что-то наш сосед загрустил. Пойдем, джан, захватим его с наличным».

— Да не «с наличным», а с поличным... Эх, Ваган! Когда ты станешь говорить по-русски, как нужно?

— С такой учитель, как ты, Петров, разве станешь? Почему ты знаешь армянский язык? Потому что я говорил с тобой дня и ночью... А у тебя слова нада клещами таскать!

— Ну, хватит, хватит... Учись вот у Владимира Васильевича... Сейчас он нам объяснит...

— Вы правы, друзья, — говорит растроганный Колесниченко. — Волнуюсь я неспроста: мои питомцы из кружка «Юные следопыты» штурмуют Красные пещеры Крыма в тех местах, где никто не бывал.

— И далеко ушли? — сразу же заинтересовался Петров.

— Думаю, километров на десять... По моим расчетам, они уже должны закончить поход; ведь у них прекрасное снаряжение. Но вестей никаких нет. Боюсь, как бы чего не случилось. Как жаль, что не удалось установить радиосвязь: даже короткие волны оказались не в силах пробить толщу известняков, насыщенных там солями железа.

— А что, если поможем? — предлагает Петров. — Ведь я геолог, по пещерам скитался уже не раз. Пойдешь, Ваган? Срок наших путевок истекает через три дня, но мы можем уехать досрочно.

— В пещера? Какой-такой пещера? Никогда не видал! Интересно? Тогда пойду... Трудно? Все равно пойду. С другом куда хочешь пойду. Дружба требует жертв!

— Ну вот и отлично! — радуется, как ребенок, Владимир Васильевич. И, не удержавшись, подробно рассказывает об экспедиции своих учеников.

— Вай, как интересно! Лучше кино! — восклицает Ваган. — Скажите, пожалуйста, какой смелый народ! Как посмотреть хоть одним глазком? А? Петров, поедем сегодня ночью? Зачем откладывать? У нас так говорят...

Группа особого назначения

Ваган, с детства любящий все таинственное и романтичное, немедленно окрестил себя и Петрова «группой особого назначения». Владимир Васильевич рассказал им о знаках «Эн Бэ» и порекомендовал попытаться пройти через «Борисовскую пещерку», убрав завал. Он же снабдил неожиданных помощников довольно подробной картой окрестностей пещерки, вычерченной в свое время Борей.

Советы Колесниченко, карта, а также буква «Б», выцарапанная когда-то юным туристом на стволах и скалах, облегчили дело. В полдень следующего дня Петров и Ваган уже сидели в глубокой впадине входа, наслаждаясь заслуженным отдыхом. И как вовремя! Небольшой ветер, так удачно подталкивавший в спину на трудном подъеме, сменился неистовой бурей. Затем разразился ливень. Все заволокло водной завесой, прорезаемой стрелами молний.

Зато в пещерке благодать: сухо, темно и почти тихо. И все же Ваган ворчит, поглядывая на выпачканную рубашку и туфли, носки которых теперь явно стремились задраться кверху.

— Это такой пещера? Скажите, пожалуйста! Что тут хорошего: сидишь, как крючок!

Но Петрову некогда слушать брюзжание друга: он занят осмотром пещерки. Световое пятно его электрического фонарика сначала задерживается на стенке, где сгустком крови алеет значок «Эн Бэ», потом медленно ползет по завалу. Сделав несколько плавных, зигзагообразных движений, узенький луч проскальзывает в щель между нижними глыбами, где неожиданно заблестел никелированный продолговатый предмет.

Петров гасит фонарик. Вместо него он зажигает свечи, извлеченные из просторных, закрывающихся на пуговицы карманов брюк. Затем приступает к работе, легко ворочая глыбы. Ваган, молча наблюдавший за странными действиями товарища, тоже включается в работу. Блестевший на свету предмет оказывается металлической трубкой с двумя туго снимающимися крышками. В трубке лежит план подземных ходов, начерченный тушью на плотной бумаге.

От надписи «вход» и стрелки, указывающей на север, начинается главный, коленчатый коридор, пересекающий самого себя несколько раз. Развертываясь путаным узором и повышаясь, он идет в основном на северо-восток и заканчивается у жирной, извилистой линии, по-видимому, подземной реки. Вытекает она многочисленными ручейками из крупного водоема, данного на плане частично.

Самое значительное расширение хода, также нарисованное не полностью, имеет форму, похожую на кальмара: с шестью короткими и двумя более длинными «щупальцами». На «голове» кальмара темнеют пятна, словно два глаза (пятна меньших размеров, стрелки и знаки вопросов рассыпаны на плане повсюду). Недалеко от «глаз», у кружка с надписью «сталагмит», стоит крестик и знак «Эн Бэ»; такой же знак поставлен в начале главного коридора.

Петров, закурив папиросу, долго рассматривает план и заключает:

— Хорошо, что взяли рюкзаки, костюмы и свечи на туристской базе... Давай одеваться!

В пути, сверяясь то с планом, то с густо расставленными на стенках стрелками, Петров все чаще покидает своего неповоротливого друга, чтобы «пошарить в окрестностях». Чувствуется, что это не новичок в пещерах. Как настоящий спелеолог, он идет легко, пригнувшись, и не пропускает ничего интересного:

«Гм... похоже на кости пещерного медведя. Вот и отпечатки... Отметим на плане...»

В другом месте задержка еще продолжительней. Петров даже встает на колени — и замирает. Не посвященному в тайны подземного мира находка, вызвавшая такое волнение, вряд ли покажется значительной: в своей широкой ладони он держит шарики. Величиной они от горошины до лесного орешка, цветом — от охристо-желтых до молочно-белых и розовых. Это оолит, или пещерный жемчуг.

Водопад, создавший редчайшие перлы, уже пересох. И потому, что вращающиеся движения струй давно прекратились, жемчужины уже не имеют присущей им строго сферической формы: одни покрыты наростами, другие приросли к полу. И все-таки это жемчуг, драгоценный жемчуг земли, ценящийся значительно выше, чем обычный жемчуг морей.

К тому времени, как Ваган добирается к месту находки, Петров уже спрятал лучшие экземпляры и опять на ногах:

— Быстрее... не отставай!

«Не отставай. Скажите, пожалуйста!.. Ой, будет шишка на лбу... Опять ползать? Эх, Ваган, Ваган! Зачем ты пошел с таким человеком? Как я тогда сказал? Дружба требует жертв?.. Черт бы ее побрал!»

Последнее, мысленное, восклицание относилось, конечно, не к дружбе, а к очередной колонне, о которую он стукнулся затылком...

— Вай-вай! Чего ты полез? Чтоб тебе провалиться в...

Фраза, обращенная к сталактиту, осталась незаконченной, так как провалился, к сожалению, сам Ваган. Хорошо, что яма неглубока, и неудачник выбирается из нее без посторонней помощи. Но его красный свитер окончательно принимает глинисто-желтый оттенок, а туфли совсем исчезают под слоем грязи. Вернувшийся из разведки Петров застает вконец разъяренного спутника, честящего разом все мерзкий «пещера» и тех, кто их «повыдумывал».

— Константин Александрович, делай, что хочешь, не пойду! Что я — летучий мышь или змея? Я простой человек, техник-строитель. Ползать не могу, летать не могу. Зачем я тебе?

— Хорошо, Григорян, возвращайся. Но будь осторожен — замечай следы, смотри на стрелки… Я пойду сам... Не впервой... — сердится Петров.

Странные следы

Последствия подводного взрыва были ошеломляющими: речка исчезла, скрывшись в нижние горизонты, свод бывших сифонов рухнул всей массой, приоткрыв грот сказочной красоты. В его свежих изломах засверкали зеленые флюоресцирующие огоньки.

— Природа открывает нам зеленую улицу, — шутит Боря. — А ну-ка полный вперед!

Но в душе его таится невеселая мысль:

«А что если мы не первые? Ведь какой-то человек нырял в сифон и добрался до зала, похожего на осьминога... Может, мы заблудились? Почему этот зал не встречался нам до сих пор?»

И тут его осеняет:

«Попытка проникнуть в сифон, конечно, не удалась: ведь шланг водолазной маски был оборван. Да и выступы в сифоне не сбиты. Значит, «Эн Бэ» проник в лабиринт каким-то другим, вероятно сухим, путем. Вот бы найти этот ход!»

Предположения Бориса, которыми он поделился с друзьями, подтвердились на шестнадцатом километре пути, после двадцатого по счету сифона: на высокой террасе, не затопляемой даже в половодье, показались следы. Так как в пещерах нет ни дождя, ни ветра, следы хорошо сохранились, и Коваленко сумел их «прочесть»:

— Шагал высокий, но не очень тяжелый... вероятно, худощавый человек. Он прихрамывает на левую ногу... Вышел этот человек из бокового хода. Вот и значок «Эн Бэ», а под ним — тюбик масляной краски.

— Боря, иди-ка сюда. «Эн Бэ» выходил на разведку не только вниз по реке — до сифона, но и вверх. Только...

— Туда, вверх, шаги сравнительно мелкие, спокойные... А обратно — крупные, да и размеры их разные... Каблук с силой вдавливался в глину. Человек бежал... Что его могло напугать?

Все трое тревожно всматриваются вдаль. Однако впереди не видно ничего движущегося, кроме торопливой реки; не слышно и подозрительных звуков.

— Просто, не выдержали нервы «Эн Бэ», — решает Снежков.

— Ух, как я испугалась!

— Напрасно. Он был один, а нас трое. Костя, пошли по следам. Не такый страшный черт, як його малюють!

Два фонаря гаснут, горит лишь один — у Бори. Четкая цепочка следов исключает поиски нужного направления, да и шел, видно, опытный человек. А вот обратно... Спотыкался... Даже упал.

Еще сотня метров, и впереди вырисовывается преграда. Она похожа на спину вымершего ящера, перегородившего необычайно высокий здесь туннель поперек. Вблизи — это монолитная стена с откосом, напоминающая плотину; высота ее метров двадцать! По трещинам в толще «плотины» сочится вода. И всюду между ленивыми струйками белеют какие-то нити, сплетающиеся в кружева.

— Да ведь это же гифы! Грибные гифы! — радостно восклицает Костя. — Очень примитивные, но все же растения. Первые на нашем пути...

Разведчики недр поднимают головы, Боря выключает свет: в темноте обостряется слух. Теперь вода не просто шумит, а звенит на все голоса.

«Вот так звучала она когда-то, когда нас не было. Так будет звучать и тогда, когда нас не будет, — настраивается на философский лад Костя. — Проходят годы... Капля льется за каплей, а в результате разрушается даже и камень. Горы и те не вечны... Они рождаются, стареют и погибают. Что же говорить про человека! Вечно одно лишь движение, не-прерывное становление форм... И верно ли мы поступаем, когда проводим резкую грань между живой и “неживой” природой?»

Приумолк и Боря. Он думает: «Какие приключения и находки ожидают нас за этой стеной?» У Лены на уме свое: пугающие и одновременно влекущие к себе опасности. Она подумывает, что нельзя больше спать беззаботно, как прошлой ночью. Нужно, чтобы на всякий случай горел «ночничок» на запасной батарее.

Когда Боря включает фонарь, он освещает изменившиеся лица. Как много можно иногда пережить за какие-то доли минут!

Отвратительные чудовища

Преграда преодолевается с молчаливой решимостью. Ее штурм завершается важным открытием: вот она, Костина мечта! На несколько сот метров в длину и до полусотни в ширину разлились перед ними воды неслыханного для Крыма пресного озера, созданного природой. Густо голубеющий под светом оттенок воды говорит о значительной глубине, а детали прибрежного дна — о прозрачности. Сверхчёткие отражения скал и зеркальный отблеск поверхности водоема, на которой иногда вскипают подозрительные волны, поражают наших исследователей.

Первой очнулась Лена. Тонкое обоняние девушки улавливает запах гнили, а слух — какие-то шорохи. Боря смеется над ее страхами:

— Не чувствую! Вероятно, у меня насморк и в ушах заложило. — Но, взглянув на тревожное лицо подруги, решает осмотреться. Яркий свет его фонаря нащупывает на берегу рубчатый шар, в полметра диаметром. Он постепенно разворачивается. Сомневаться нельзя: перед ними подземное животное...

По устройству надвигающихся друг на друга колец и по размерам оно похоже на южноамериканского броненосца. Но броня его так прозрачна, что просвечивает кишечный канал, набитый чем-то черным... Страшилище, по-видимому, не имеет глаз и находит себе дорогу с помощью щупальцев. Множество ног, выглядывающих из-под панциря, с трудом несут неуклюжее тело...

Пятясь назад от кошмарного чудовища, Лена спотыкается и вскрикивает. Но это — всего лишь ветка, торчащая в темном, почти черном, иле.

— Откуда она? — удивляется ей Костя, едва ли не больше, чем отползшему чудищу.

Заинтригованные, следопыты втроем освещают берег. Всюду валяются ветки, полусгнившие стебли и листья трав. То, что сначала приняли за те же гифы, оказалось удивительным лугом. Это была трава-альбинос с белыми и совершенно прозрачными стебельками. Но тщетно они тянутся вверх — к каменному небу пещеры; эликсир жизни — хлорофилл не вырабатывается без солнца. Им остается одно — погибнуть, далее не распустив листья, не покачнувшись под дуновением свежего ветерка.

И всюду среди этих гниющих на корню трав копошатся мерзкие твари, похожие на броненосцев.

Лена, подумывая об отступлении, направляет луч света назад и немеет, не в силах вымолвить слова...

...По самому верху природной плотины бежит еще более ужасное существо вроде громадного скорпиона — с клешнями на передних ногах и бронированным туловищем, утончающимся к хвосту. Отдельные членики панциря разрисованы темно-коричневыми полосами. Окраска головогруди и пяти пар ног янтарная, да и все тело просвечивается, как янтарь. Животное явно без глаз, но каким-то удивительным образом реагирует на свет, спеша поскорее укрыться. На гифах чудовище ловко хватает клешнями что-то вроде бескрылой мухи или жука и исчезает в расщелине...

— Бежим! — срывающимся голосом говорит Лена. — Скорее бежим!

— Бежать нельзя. Здесь надо с оглядкой...

— Вы идите, а я буду охранять вас с тыла! — решительно заявляет Костя и выхватывает из пояса молоток-топорик.

В тайных лабораториях природы

Отступление проходит удачно. Удаляясь от «плотины» природного водохранилища, друзья постепенно замедляют бег и, наконец, останавливаются возле своих вещей, сложенных кучкой у бокового входа. Здесь, выбрав место чуть пониже верха террасы, все трое усаживаются в кружок.

Костя достает из рюкзака книжку, подаренную Владимиром Васильевичем, и перелистывает ее.

— А я-то думал, что нет упущений в подготовке похода, — огорченно говорит он. — Если бы мы знали о подобных животных, не пришлось бы бегать от них.

Действительно, на одной из страниц возникает только что виденное страшилище. Оказывается, это лжескорпион (обизиум таврикум).

— «Безобидное животное, — читает Костя, — питается мухами и другими обитателями пещер».

Все дружно смеются.

— Смотрите, тут сказано и о бронированном чудище. Это... мокрица (титанефес альбус). «Как и все ее наземные сородичи, пещерная мокрица совершенно безвредна и питается гниющими остатками».

— Что ни говорите, а они противные, — заявляет Лена.

— Но почему, — вслух соображает Боря, — все они слепые и почти без окраски?

— Потому что в кромешной тьме все это ненужно. Среда активно воздействует на организмы, и такие изменения, как, например, утрата глаз или пигментация, улавливаются естественным отбором и закрепляются наследственностью. Такая «переделка» организма происходит не сразу. И можно сказать с уверенностью, что гипертрофированная мокрица — более давний обитатель Красных пещер, чем лжескорпион, еще не расставшийся с окраской и способностью реагировать на свет.

— Допустим, — соглашается Боря, — но почему в книжках говорится о мелких животных, а мы встретили таких громадин?

— По-моему, дело здесь вот в чем. Водоем... Кстати, его надо как-то назвать!

— «Водоем Константина Снежкова».

— Ну, это ты зря.

— Нет, не зря. Записывай, Лена!

— Так вот водоем является главным регулятором влаги никогда не пересыхающей Кизил-кобинки и ее первоклассным отстойником: сквозь толщу «плотины» фильтруется только чистейшая вода...

— Постой, постой, — уже размышляя про себя, бормочет Костя.

— А почему же мелкие отверстия в теле «плотины» не закупориваются кальцитом? Ага, здесь близко до поверхности яйлы, и в водоем попадает много веточек, листьев и прочего. Следовательно, вода в озере богата углекислотой и органическими кислотами, образующимися при гниении. Поэтому процесс отложения кальцита уравновешивается процессом растворения его. И так на протяжении тысячелетий.

— Опять «тысячелетий»!

— Ах, если бы я могла так рассуждать...

— Очень просто, — поворачиваясь в сторону Бори и делая вид, что не слышит восклицания Лены, продолжает будущий ученый. — Смотрите сами: сталактитовое убранство вокруг стало не в пример пышнее. Чего стоят эти колонны! А ведь каждый год на них откладывается тончайшая пленка кальцита, измеряемая долями миллиметра. И разве не веет от таких мощных стволов дыханием тысячелетий?

— Ты объясни лучше насчет крупных животных, — не сдается Боря.

— Итак, озеро богато органическими остатками, которые, в конце концов, оседают и переходят в ил. Колебания уровня, например, во время дождей настолько значительны, что постепенно вокруг водоема образовалась обширная, может быть единственная в Крыму, область питательного ила, служащего пищей многим животным (вспомните круги на воде: это могут быть рыбы протей, похожие на угря с лапками, и многое другое). Не спеша, в исключительно благоприятных условиях среды природа сумела выпестовать здесь не пигмеев, а великанов...

Пока ребята спорят о размерах и раскраске встретившихся им животных, а затем делают необходимые записи и зарисовки, Лена возится со сковородой.

— Отдаю свою голову мокрицам, если не пахнет котлетами из свежего мяса! — восклицает Боря.

— Так это же сублимированный фарш[7], — догадывается Костя. — Лена, умница, где ты достала? А ну, приступим. Прекрасно, изумительно! Вот вам пример, что значит вода. При сублимации мясо теряет ее полностью на три четверти веса. Но достаточно через долгие годы вернуть эту воду, и вот вам, пожалуйста. Лена, нельзя ли еще поподжаристей?

Древняя легенда

Пообедав, все укладываются на надутых скафандрах.

— Знаете, что страшнее всего? — спрашивает Костя, поглядывая на потолок. — Землетрясения, и особенно здесь, под землей. Кажется, еще никто не описывал их, но, право, я не хотел бы стать «очевидцем». Очаги этих землетрясений лежат под дном Черного моря. Но местные жители продолжают утверждать, что толчки идут от Чатырдага.

— На этот счет есть интересная легенда, — перебила Лена. — Мне ее Владимир Васильевич рассказал. Чатшрдаг в переводе «Шатер-гора», но и Тырке с некоторых обзорных точек тоже напоминает скалистый шатер, только поменьше. Есть и другое сходство: во время сильного ветра в ответвлениях чатырдагских да и кизил-кобинских пещер слышаться странные звуки, похожие на приглушенный вздох.И еще одно: главные потоки, образующие Салгир, идут от Чатырдага и Тырке-Долгоруковской яйл. Словно там бьются, пульсируют два огромных сердца крымской земли, доставляющие ей живительную влагу. И вот как в прошлом объясняли все это.

...Давно, очень давно — так, что трудно даже сказать, было то или не было, — родился в Алуште в бедной семье чудо-ребенок. Пятилетним он уже лихо гарцевал на лошади и сжимал в руках железные подковы.

Вырос мальчик, выросла с ним и его слава. Приезжали помериться с ним силой и из Турции, и из Ирана, и из далекой Индии. Никто не осилил его! Даже смерть боялась и не подступала к нему: у богатыря — это знала лишь мать — была белая кровь.

Пришло время, и родился в семье еще мальчик. Быстро подрос он, красив и статен, и стал похож на старшего брата. Жили они дружно и часто ездили в лес, на охоту, по-размять богатырские плечи.

Не гнушались братья простого народа, и любили их многие не столько за силу, сколько за доброе сердце и светлый ум. Обездоленные шли к ним со своими жалобами и не получали отказа. Хмурились богачи, да что поделаешь с богатырем? Но смирялись они только для вида и тут же, уступая одним, теснили других. И так запутывали свои темные дела, что трудно было понять, кто прав, а кто виноват.

Не ужились защитники бедных в Алуште, переехали в лес. В самой гуще его, среди столетних дубов, разбили шатры. Высоко поднимались их острые вершины, далеко видны были всем беднякам. Распрямлялись люди, согнутые нуждой, и улыбка освещала их лица. Есть еще правда на этой земле!

Но неправда, как повилика, оплела Крым: выдернешь один побег, вырастет другой. «Почему это?» — думал старший богатырь и решил, что все зло — от неба: там живет защитник богатых, с ним и мериться силой.

И однажды кинул в небо призывный клич!

Загремел с неба неслыханный гром, засверкали невиданные молнии. Черные тучи сошлись у шатров и надолго скрыли их от людских взоров. И тогда впервые закачалась земля, повалился высокий лес. Рухнули многие дома богачей, но и беднякам остались руины.

Долго клубились черные тучи. А когда разошлись, то стало видно: стоят среди гор два скалистых шатра: один высокий, другой поменьше. Хлынули от них большие потоки и, слившись, образовали Салгир...

И стали рассказывать тогда старики, что если пробраться в самую глубь чатырдагских или кизил-кобинских пещер и чутко прислушаться, то можно различить глубокие вздохи еще и до сих пор живых богатырей. А когда старший, набравшись силы, пробует встать, то и вздрагивает тогда земля на всем полуострове!

— Очень интересно, — зевая, говорит Костя. — Однако давайте ляжем, нам не мешает выспаться перед новым, может быть решающим, переходом. То, что здесь проходил человек, не должно успокаивать, тем более, что он какой-то... необыкновенный.

— Да, этот «Эн-Бэ» — молодец! — сразу оживляется дремавший Боря. — Лазить одному в таком лабиринте... Прямо-таки второй Кастере!

«Но почему он один? Как это... не по-советски!» — думает Костя.

Наводнение

В пещерах события протекают медленнее, чем на земле, и, главное, скрытно. Вот и сейчас спящие мирным сном друзья не подозревают, что наверху закончился ливень, про который метеорологи скажут потом: «Не было такого за сотню лет». Разве им видно, что тихие крымские речки, выйдя из берегов, превратились в подобие кавказских, прыгающих «с косматой гривой на хребте»; что скромный ручей Соботкань, не довольствуясь узеньким ложем, затопил всю центральную котловину яйлы, и у понора озерка Провалье кружится страшный водоворот!

Не сразу сказывается в недрах земли увеличение поверхностного стока. Пройдет еще немало времени, пока в лабиринте пещер возникнут озера, нальются бесчисленные провалы и наполнятся трубки ходов — все резервы подземной реки. Тогда берегись, оставшийся в Красных пещерах турист! Скорее беги в безопасное место, пока, переполнив последнее на пути озерко, речка не вырвется из Нижнего зева и не станет прыгать среди хаоса глыб к водопаду, превращаясь в ревущий и вспененный смерч!

Ужасны наводнения наземных рек, когда гибнут леса и сады, рушится вместе с домами берег и плавают трупы погибших. Еще страшнее половодья подземных рек, но их мало кто наблюдает, а тот, кто видит, редко уходит живым. На земле еще можно бежать или плыть, можно надеяться на быструю помощь. Но что делать там в глубине, когда оба выхода закрыты водой, а вокруг — несокрушимые стены?

Остается слушать рев разъяренной стихии, смотреть, если еще не погас фонарь, как вода поднимается все выше и выше, до середины груди... До горла... До носа... И вот уже остаются считанные глотки воздуха, сжатого под куполом свода... Свет гаснет, и все исчезает. Нельзя даже проститься с тем миром, в котором ты обитал. Провожатых совсем немного: холод, сырость и тьма...

Катастрофа застигла друзей врасплох. «Водоем Константина Снежкова» пополнялся почти незаметно. Нарастающий шум ручейков, стекавших с высокой скалы-«плотины», как бы убаюкивал спящих. Наступление идет исподволь: здесь резвые струйки еще только вгрызаются в щели, там расширяют старые ходы. Из фонтанирующих скважин сначала вылетают мелкие камни, затем большие куски. Громадная глыба, веками стоявшая в центре «плотины», дрожит под страшным напором. Вот она чуточку сдвинулась с места... Еще немного... И лавина жидкого минерала с грохотом валится вниз, разбиваясь на тысячи брызг и покрываясь клочьями пены.

Перепрыгивая через крупные глыбы, сдвигая большие и таща за собой мелкие, вода мчится вниз по туннелю, налетая на стены, подпрыгивая под потолок, чтобы потом в бессильной злобе сплестись в схватке сама с собой, как дракон, кусающий собственный хвост.

Что может быть яростнее ярости взбунтовавшихся вод!

Страшная находка

Солнце клонится к западу. Его все еще жгучие лучи находят лазейку в кроне кустов и проникают в «Борисовскую пещеру», где у самого входа спит безмятежный Ваган. Проснувшись от навязчивой солнечной ласки, он потягивается и протирает глаза.

— Ах, как хорошо спал! Как в санатории... Все-таки хороший штука — пещера: хочешь — от дождя спрячешься, хочешь — от солнца. Ну, пойдем умываться. Помнишь, на руках ходил, пальцем в воду ступил? Зачем далеко? Совсем близко!

Вскоре в глубине хода появляется блуждающий огонек.

— Почему нет вода? Куда делся, скажите, пожалуйста? Ага, когда я лез из пещера, вода был вправо, теперь нада влево. Постой, что за ход? Давай полезем. Свечка погасла... Ничего, потом зажжем. О-о-й!

После короткого вопля наступает полная тишина. Затем со дна ямы, куда неожиданно скатился Ваган, начинают раздаваться слова вперемежку со стонами:

— Куда приехал? А-а-ах! Где спичка? О-о-ох! Где свечка? Э-э-эх!

На дне ямы разливается слабый, дрожащий свет. Ваган ощупывает себя и быстро успокаивается.

— Ничего, круглый, мягкий! Хорошо падал. Молодец, Ваган! Теперь поглядим кверху... Вай-вай, как высоко! Ничего, вылезем... Поищем вода.

Напившись, пленник с большим любопытством рассматривает свою «камеру одиночного заключения»: ходит и тычет свечкой во все углы. В одном из них...

Нет, Ваган не был трусом, но кто бы не испугался такой находки?

...На сухом песчаном полу лежит труп человека, почти скелет. Одежда истлела или висит клочьями.

Череп, туго обтянутый кожей, свернут набок. Зубы оскалены зловещей улыбкой, вместо носа и глаз, — провалы. Слабый, тошнотворный запах вытягивается наружу ощутительным сквознячком. Сквозь трещины в потолке проникает рассеянный свет.

Кровь, хлынувшая к сердцу Вагана, медленно возвращается в мозг, согревает похолодевшие конечности. Но прежде чем бежать, человек тянется к скелету и берет наиболее уцелевшую вещь — полевую сумку.

Теперь — на волю! Бешено работая локтями и коленками, он вырывается из карстовой ловушки и пробирается к выходу. Здесь вынимает из сумки тетрадь в крепком переплете. На первой странице ее — значок «Эн Бэ» и надпись наискось крупными буквами:

 «Дневник Никанора Болтина».

Три врага

Друзья вскакивают на ноги после первого же падения вод, качнувшего пол. У всех одна мысль — землетрясение! Но дрогнувший камень кажется не таким опасным, когда доносится голос главного врага. И вот уже вздыбившийся, мутный вал, не давая опомниться, валит их с ног и тащит к сифону.

Захлебываясь от вездесущей воды, Боря и Костя пускают в ход все свое хладнокровие и уменье пловцов. После короткой, но ожесточенной схватки с вероломно напавшим противником они вырываются из водяного плена. Затем, взойдя на террасу, бредут к спасительному «ночнику»: Лена зажгла его, боясь нашествия со стороны встретившихся им страшилищ. Могла ли она думать, что на них нападет враг куда страшней и опасней. Привычка делать «на всякий случай», вызывавшая шутки обоих друзей, на этот раз спасла им обоим жизнь.

«Но где же Лена?»

Коваленко срывается с места, чувствуя новый прилив энергии. Снежков не идет на поиски: он сильно ушибся о камень и теперь сидит, схватив голову руками и покачиваясь от ноющей боли. Если бы не выступы резиновой шапочки, похожей на шлем танкистов, он мог бы погибнуть.

Лена нашлась на месте ночлега. Первый же, самый высокий, вал зашвырнул ее вверх на скафандре, как на резиновой лодке. Все остальные валы, вскипавшие ниже, уже не смогли дотянуться до упущенной жертвы. Уцелели и главные вещи, сложенные по-хозяйски на верх террасы. Только один из мешков, с капроновой лестницей, исчез безвозвратно. Обрывки обоих скафандров, застрявшие возле сифонов, были пойманы Борей.

Надо бы рассмотреть уцелевшее, но фонари не горят: видно, испортились лампочки. Слабенький свет меркнущего «ночника» — вот и все их оружие против второго врага спелеологов — темноты. С необычной в его характере спешкой Коваленко открывает мешок, где в вате завернут «аварийный запас» (по совету все той же Лены лампочки — на всякий случай — были положены в оба мешка).

Свет есть! Перебраться в боковой ход нетрудно. Но как быть с холодом? Третий враг подземных туристов становится главной угрозой, и, кажется, от него не уйти. У Лены скафандр еще цел и одежда почти суха. Плохо Косте и Боре: их резиновая одежда порвалась, а костюмы пропитаны холодной водой. Судорога все больше сводит суставы, зубы выбивают мелкую дробь. Но нет, сдаваться нельзя!

С помощью Лены из поясов отслуживших свой век скафандров извлекаются инструменты, со спин снимаются кислородные установки. Все оставшееся вместе с поясами, книгами, скатертью — всем, что может гореть, складывается в кучу. Несколько усилий — и над плиткой сухого горючего начинает плясать огонек. Но костра он разжечь не в силах: кучка отсыревших вещей только дымит...

— Кислород... в баллонах… — подсказывает Костя.

С кислородным дутьем дело пошло иначе. И вот уже яркий огонь — первая из стихий, прирученных человеком, — пляшет в мрачной пещере, изливая тепло и свет. Лена, чтобы не стеснять друзей, удаляется за поворот коридора. Оба раздеваются догола, выжимают костюмы и с силой растирают тело, подставляя его огню. Потом подсушивают одежду и надевают поверх запасного белья. У догорающего костра успевает погреться и Лена.

Теперь, когда все сухи, голод утолен «неприкосновенным запасом», а фонари светят в полную силу, ничто не кажется страшным. И трое снова идут вперед!

Подземные дворцы

Боковой ход, как и предполагал Боря, был давно покинутым руслом подземной реки. Минувший ливень почти не сказался в верхних этажах Краснопещерского лабиринта. После переходов вдоль действующей речки легко угадываются сухие теперь сифоны, умолкшие водопады и опорожненные водохранилища. Одни только натечные чашечки хранят иногда, как невыплаканные слезы, чистую влагу подземных пустот. Местами пол сияет, как снег, чаще он гладок и скользок, как лед; встречаются и мягкие образования, размазывающиеся под ногами, как паста.

Но не пол привлекает здесь внимание пещерных туристов, их поражают пышно декорированные стены и великолепно отделанные потолки. Вот где, совсем по Бажову, находятся истинные «чертоги Хозяйки»! Веренице ее покоев позавидовал бы любой королевский дворец.

Как очарованные странники, проходят следопыты подземные залы, один лучше другого. Первый из них получает название «Колонный зал». Его архитектура так величественна и необычна, что Костя приходит в восторг:

— Какой замечательный стиль! Куда там готике..

— Если бы я была архитектором, то обязательно построила так хоть одну из станций киевского метро. Но как назвать этот стиль?

— Я бы назвал его «асимметричным», — заявляет Боря, жадно осматривающий зал глазами художника.— Смотрите, как все здесь различно и в то же время действительно выдержано в каком-то стиле... Из всех народов одни только арабы, а затем караимы применяли так называемые «сталактиты» в качестве архитектурных украшений. Но у них все выглядит чересчур симметрично и... совсем не так! Да, природа — великий мастер, и, главное, она неистощима в своих творениях!

Следующий зал подтвердил справедливость Бориных слов. Его стены и потолок были расписаны в «китайском» стиле, но в такой свободной манере, с такими вариациями, какие не в силах пока придумать ни одно человеческое воображение. Куда ни глянь, видны крылатые драконы, причудливые бабочки и невиданные цветы. Лучшее, что было в «Китайском зале», назвали «Беседкой». На тонких стройных колоннах ее, расположенных почти по кругу, легко покоилась остроконечная «крыша», вроде тех, что венчают китайские пагоды.

Наводнение, продолжающие подстерегать их холод и тьма — все позабыто. Пещера кажется им приветливой, раскрывшей последние свои тайники. Забравшись в «Беседку», Костя с жаром декламирует слова Фауста о природе:

Одни слегка скользят по ней

Холодным взором удивленья.

Но я могу в ее таинственную грудь,

Как в сердце друга, заглянуть!

После подъема по широким мраморным ступеням и прохождения под величественной аркой «Парадного входа» открывается еще один зал, похожий на раскрытую пасть. И так как с потолка свешивается множество сталактитов, похожих на китовый ус, зал получает название «Китовая пасть». Пробираться в каменной чаще оказалось возможным только по дорожке «Эн Бэ».

— Смотрите, а вот и он! — испуганно восклицает Лена, указывая на затененную нишу.

Три мощных луча, направленных разом, освещают в ней сталагмит высотою с человеческий рост и удивительно похожий на те «каменные бабы», которые ставили половцы в причерноморских степях. В углубление наверху его «шапочки» с легким звоном па-дают капли с еще более своеобразного длинного и плоского сталактита, тут же прозванного «Дамоклов меч». Лена просвечивает его лучом, и друзья не могут налюбоваться: он полупрозрачный, искристый, с волшебной игрой полусвета и полутеней.

Если кончик этого «меча» еще не дотянулся до своего сталагмита, то неподалеку были сливающиеся и совсем уже слившиеся пары, образующие колонны. Впервые все стадии их образования были представлены очень наглядно.

Костя торопит Лену:

— Делай побольше снимков! Какие виды получит наш Музей землеведения, какие виды! Да, попутешествовали мы не зря. Жаль, Владимир Васильевич не видит этого!

Следующий зал пересекают вдоль и поперек пласты гипса и других жильных месторождений. Это привело к образованию самых загадочных и хрупких произведений подземной природы: каменных цветов на полу и геликтитов — сверху. Кристаллизационные силы побеждают в них тяготение. В результате, вместо обычной «сосульки», получается нечто вроде ветвистого дерева, иногда обращенного корнями вверх. Чаще всего от основного ствола геликтита отходят все более утончающиеся веточки, заканчивающиеся «бутонами» или «цветами», например в форме колокольчиков. Иногда эти причудливые образования вытягиваются в длинные нити или тонкие, колючие иглы и тогда образуют нежнейший узор, похожий на тот, который рисует мороз на стеклах окон. Некоторые нити гибки настолько, что их можно намотать на палец, другие так хрупки, что при малейшем прикосновении разлетаются, издавая тонкий, жалобный звон.

Лена умоляет:

— Боря, поосторожнее! Разве тебе мало прохода, проложенного «Эн Бэ». Смотри, сколько он раздавил (нет, выковырял зачем-то!) каменных цветов. Мне определенно не нравится этот человек: он не ценит, не понимает красоты.

— Верно, Лена! — откликается Костя, садясь на своего любимого конька. — Красоту нужно беречь. И не только для нашего поколения. Мы обязаны не только искать, но и сохранять открываемые ценности. А эти пещеры, вероятно, — единственные в своем роде... Мне кажется, что на примере одной только Кизил-кобы можно изучать минералогию пещер. А ведь она, как говорил Ферсман, еще не написана.

Зал «Осьминог»

Красоты главного хода достигают небывалого эффекта в новой карстовой полости, открывшейся пресыщенным взорам подземных туристов. Это был «Зал Великанов»! Три мощных луча фонарей, слившись в одном пучке, не смогли пробить всю толщу той темноты, которая заполнила здесь подземелье. Водородный шарик, подвешенный на стометровой катушечной нити, повис где-то в пространстве, не достав потолка.

Феерическое зрелище представляют и целое и детали. Легкий туман, переливающийся в ярком свете, напоминает о северных сияниях, а клубы пара, вылетающие из рта, еще более усиливают представление о холодной, полярной ночи. Пол сверкает перед ними обманчивой «ледяной» гладью; как айсберги, вмерзшие в лед, искрятся натеками громадные глыбы, тогда как камни меньших размеров очень напоминают торосы. Да и потолок над ними кажется глухим заполярным небом, в которое не вернулось солнце и которое навсегда покинули звезды.

Окружность зала по подсчету шагами близка к километру. На пройденном туристами кольце природа, по выражению Бори, «устроила выставку своих достижений». Чего стоит одна только «Сцена», по сторонам которой ниспадают тяжелые складки пышного «занавеса» с красной оторочкой внизу, в глубине красуется чудесный «задник» с рельефными изображениями гор и каких-то немыслимых кустов и деревьев; все завершается «вазами», поставленными впереди «рампы», и чудо-колоннами по сторонам. Лена, взойдя на «Сцену», пытается спеть шутливую песенку, но эхо, отразившееся от невидимого потолка и от стен, пугает ее, вызывая лавину оглушительных звуков.

Костя высказывает предположение, что зал служил главным хранилищем вод, пока его не сменил «водоем Снежкова». Создан он колоссальным гидродинамическим давлением и последующими обвалами потолка. Стекались сюда подземные воды через шесть ходов, все с одной стороны, а вытекали через поноры двух провалов, разделенных небольшой перемычкой. Стоя на этом головокружительном «мостике», отмеченном стрелками «Эн Бэ», Боря восклицает:

— Братцы, так это же зал «Осьминог»! Его «глаза» — вот эти провалы, а нужный нам сталагмит...

Оглянувшись, все вскрикивают: центральный столб, принятый вблизи за колонну, не доходит до потолка. Это великан-сталагмит высотой метров двадцать! Его составляют десятки изящных ваз, опрокинутых книзу и постепенно уменьшающихся кверху.

— Лена, быстрее копию плана! Боря, давай буссоль! Эх, никак не успокоится стрелка... Пошли сюда... Еще немного... Вот здесь!

Среди глыб открылся колодец. В него спускалась... восьмиметровая веревочная лестница, закрепленная сверху. Так как пояс сгорел на костре со скафандром, Боря обвязывается двойным беседочным узлом[8] и, передав конец страховочной веревки Косте, немедленно приступил к спуску. Вскоре слышится его голос:

— На стенке какая-то надпись... Не разберу. Вроде не по-русски... Что? Да лезь сюда, Лена. Лестница крепкая. Если что — подхвачу на руки!

Нетерпение часто опережает осторожность. Лена, забыв про «всякий случай», смело спускается вниз.

— Мэм... то... ори… Кажется, латынь.

— Латынь?

Бросив конец веревки на первый же подвернувшийся камень, Костя приступает к спуску, и, когда до дна остается не более метра, лестница обрывается. Боря сбит падающим Костей, но оба отделываются только ушибами.

«Молоток и крючья!» — проносится в голове Коваленко. Но рука, по привычке шарящая по пояснице, не находит нужных предметов. Вещи там — наверху!

— Ме-мен-то мо-ри... «Помни о смерти», — медленно переводит Костя, чувствуя, как озноб пробегает по телу, и сжимает ледышкою сердце.

Тщательно обшаривая дно колодца, друзья находят только рюкзак, набитый камнями, да узкие щели, ведущие вглубь и доступные разве что ящерке. Итак, все пути отрезаны. Они без средств к спасению, без пищи, которая рядом и все же недоступна.

«Сможем ли мы выбраться? Или это конец, мучительное, медленное умирание... Мементо мори — помни о смерти...»

Костя смотрит Боре в лицо: оно серьезно и сосредоточенно. Этот не сдастся. А Лена? Сумеет ли она выдержать?

Снежков переводит взгляд. Лицо Лены искажено страхом...

— Смотрите туда... — одними губами произносит она, показывая наверх. В отверстии колодца появляется едва различимая тень, потом — чье-то лицо...

Дневник Никанора Болтина

Ваган сидит у входа в «Борисовскую пещерку». Его посуровевшие глаза не отрываются от пожелтевших страниц, испещренных угловатыми, неровными буквами.

«1 июня. Какой счастливый день! Наконец-то, нашел новый, еще никому не известный ход в лабиринте Красных пещер. Вы-бравшись из него, я тщательно стер все следы, которые могли бы выдать это открытие. Не удержался от одного: на стенке поставил свою монограмму «Заметь хорошо!» Этот значок скоро будет известен многим. (Кто догадается, что «Эн» и «Бэ» — Никанор Болтин!)

1 июля. Прошел месяц со дня моего открытия, но я еще не знаю, где же конец пещеры? А сколько находок за эти дни! Придет время, я их выложу сразу. Мое имя — Никанор Болтин! — затмит Кастере и многих других. Ника, по-гречески, значит победа!

15 сентября. План почти всех ходов закончен, сделан и хороший чертеж. Бросив бестолковую тактику прежних дней, я добился многого с буссолью и рулеткой в руках; жаль, нечем было измерять высоту потолков, прикидывал «на глазок». Исследования закончились открытием гигантского зала, похожего в плане на великана-кальмара: шесть щупальцев покороче, два — подлиннее. (Один — никаноровский ход, другой — идет от провалов.) Под самый большой сталагмит зала перенес собранные сокровища и спрятал в укромном местечке. Здесь моя штаб-квартира.

Надо бы переночевать еще раз, но я не могу огорчать маму. Она слишком тревожится во время моих частых отлучек из Симферополя. Да и в институте косо глядят на меня, как на прогульщика. Приходится изворачиваться, лгать... Это тяжело! И все же я никому не оставлю что-то доделывать... О себе могу сказать то же, что Кастере: «Работа в одиночестве — мое любимое занятие и самое волнующее изо всего, что мне пришлось испытать: она требует абсолютной уверенности в себе».

Ваган торопливо листает тетрадь. Останавливается:

«1 июня. Сегодня годовщина моих исследований. Институт окончен, направление на работу — в Алтайский край — получено. Остаются 25 дней, которые я потрачу на завершение всех открытий. (Маме сказал, что уже еду. Вещи сдал как багаж.) Начал с зала «Кальмар». Обойдя его снова кругом, обнаружил едва заметный проход, закупоренный слоями натеков. Не пойму, что преобладает во мне: радость или огорчение? Ведь у «Кальмара» теперь не восемь, а девять «щупальцев», да и времени на обследование нового хода осталось немного...

2 июня. Ночевал в пещере, в сухом местечке. Никак не могу прийти в себя от восторга. Какие чудесные залы — лучшие на всем пути! Сколько открытий! Главное — подземная речка. Может быть, это истоки Зуи? Не позже как вечером 25 июня сделаю доклад в Крымском отделении Географического общества. А на следующий день сдам экспонаты в музей. Пусть посмотрят Аня и многие, на что способен Никанор Болтин! То, что сделано мною одним, под силу лишь специальной экспедиции.

Не смог отважиться лишь на одно: пойти по течению речки. Как только увидел нависающий свод, за которым скрывался сифон, так и повернул назад. Я хорошо помню свою первую попытку, когда разорвавшийся шланг водолазной маски чуть не стоил мне жизни. А этот холод подземных вод... Бр-р-р! Его достаточно испытать только раз. Что бы ни говорил Кастере, такие приемы, как ныряние в сифоны, очень рискованны. Это счастье, что ему на пути не встретился непредвиденный случай, нелепый и неотвратимый...»

В конце дневника почерк почти неразборчив: буквы разных размеров беспомощно цепляются друг за друга, съезжают со строк. Кое-где видны бурые, засохшие пятна...

«15-18 июня. Мое пророчество сбылось неожиданно скоро. У входа я заметил лазейку. Небольшой взрыв для расширения лаза вызвал неожиданные последствия — завал коридора. Руки были разбиты настолько, что не могли держать карандаш. Пришлось подождать, когда заживут пальцы. Завал так велик, что разобрать его не под силу. Спрятал под ним ценнейшую вещь — план всех ходов в футляре. Потом окровавленными пальцами, сцепив зубы от боли, протолкнул авторучку с сохранившимся планом зала «Кальмар». Найдет ли кто? Поймет ли, что это значит?.. Буду надеяться... «Когда смогу, напишу подробную записку», — решил я тогда. Но...

На другой день стал искать обходные пути и упал в глубокую яму! Все попытки вылезть безрезультатны: я сломал ногу. Это конец! Прости мне, мама, что скрывал свои подземные поиски. Прощай и ты, Аня! Я снова теряю тебя и теперь навсегда...

...июня. У меня жар. Когда начинаю бредить, окружают чудовища. Я бегу, падаю в яму и снова прихожу в себя от страшной боли... Me... мен.. то.. мори! Шутка обернулась против меня. Это расплата за мое легкомыслие и индивидуа... Аня права... Нашедшего дневник прошу обнародовать: пусть никто не идет путем Кастере... Пока в сознании, спешу предупредить: берегитесь скорпионов! Их много! Реч... стен... спасит... опять... как тяжело!

Ma... ма...»

Григорян закрывает дневник и, сунув его за пазуху, ползет в глубь пещерного хода:

«Эх, Ваган, Ваган! Разве можно бросать товарища? Может, его укусил скорпион? Или он сломал себе ногу? Скорее, Ваган!»

Друзья познаются в беде

Яркий луч Бориного фонаря, направленный вверх, ослепил незнакомца, склонившегося над краем колодца. Он отшатывается в сторону. И тут же раздается его низкий, повелительный голос:

— Выключите фонарь... Я посвечу сам.

— Кто вы такой? — так же твердо выговаривает Снежков.

— Ваш друг... юные следопыты... Не удивляйтесь, меня направил Владимир Васильевич... Прозываюсь Петров. Константин Александрович. В годы войны командовал отрядом разведчиков... Теперь снова мирный геолог, изучаю пещеры... Анкетных данных достаточно?

Насмешливый оттенок вопроса и ласковые интонации голоса действуют убедительнее слов. Свет в колодце гаснет. Петров достает карманный фонарик и светит вниз.

— Сидим в ловушке? Бывает... Сам сидел и запомнил на всю жизнь... Есть у вас вторая веревка? У меня, к сожалению, тонковата...

Петров не спеша зажигает две свечки и устанавливает их в трещины ближайших камней. Затем достает капроновую веревку и привязывает ее за сталагмит.

— Готово! На пробу дайте этот рюкзак. Сами отойдите в сторону, — Петров потянул вверх рюкзак, найденный в яме. — Эге, тяжеловат. Килограммов сорок! Теперь вылазьте по одному. Будем знакомиться... Борис Коваленко? Очень приятно! Елена Кузнецова? Отлично! Третий, конечно, капитан, — капитан спасается последним — и зовут его? Снежков Константин... Рад, очень рад! Владимир Васильевич много рассказывал о вас.

— Константин Александрович, а как же вы добрались сюда?

— У меня есть любопытный план. Смотрите. Найден в пещере, куда привел меня знак «Б», выцарапанный с чрезмерным усердием. (Боря краснеет). В пещерке, расчистив завал, пошел по плану. Чертеж подтверждает главную мысль моей диссертации: трещиноватость горных пород и тектонические процессы играют решающую роль в формировании карстовых полостей. Растворимость пород, количество и скорость прохождения грунтовых вод, базис эрозии и прочее — это второстепенно.

В разговор включается Снежков. Посыпались специальные термины, ссылки на авторитетные источники, цитаты и сопоставления.

— А как же клад? — недовольно тянет Лена.

— Ах, правда! — подскакивает усевшийся на рюкзак Костя.

Никогда, даже в минуты наибольшей тревоги, сердца друзей не бились так, как в эту минуту. Позднее Лена призналась, что, глядя на медлительные движения рук Петрова, она готова была зубами перегрызть шнурок таинственного рюкзака!

Рюкзак оказался набит торбочками из крепкой клеенки, камнями музейного типа и металлическими коробками разных размеров. Каждый пронумерованный экспонат имел подробную этикетку; места взятия всех образцов аккуратно отмечались на схеме.

Первая же коробочка изумляет своим содержанием.

— Пещерный жемчуг! Ого, получше, чем у меня! — не удержался Петров. — А это что там за чудище?

— Панцирь лжескорпиона. Это маленький, мы видели метровой длины... А вот и панцирь мокрицы. Где он нашел? — удивляется Костя.

— Каменные цветы! А я думала, что он уничтожал их... Смотрите, как хорошо упакованы... А в этой коробке? Какая прелесть! Похоже на настольную лампу с матовым колпачком... А вот вам настоящий букет эдельвейсов. Нет, у «Эн Бэ», видно, тонкий вкус.

— Братцы! — не выдержал Боря. — Дайте мне слово! Ведь это по моей части: фотографии рисунков первобытного человека! А вот и статуэтка... Осторожнее, она необожженная!

— Ну, это уж в моей компетенции. Кристаллы исландского шпата! — торжественно выговаривает Снежков. — Лучше тех, что нашел Боря.

Все молча склоняются над длинной коробкой с ватными гнездами, в которых сверкают кристаллы. В наступившей тишине опять зазвенела музыка капель. Потом послышались такие необычные звуки, что все оглянулись. К ним приближалось не видимое из-за камней пыхтящее и свистящее существо. Неловкие шлепки по грязи и невнятное бормотанье были еще более загадочными и необъяснимыми. Друзья переглядываются, но Петров продолжает оставаться спокойным:

— Забыл вам сказать, что я здесь не один... Это мой старый друг Ваган Григорян... Техник-строитель... Любитель поболтать хотя бы с камнями... Очень неловок... В пещерах он в первый раз и все-таки... отважился пойти один, в таком лабиринте. Для него это подвиг... Или он тоже заразился «пещерной болезнью»? Сейчас узнаем...

Из-за глыбы выходит Ваган. Он грязен настолько, что похож на заиленный сталагмит, сдвинувшийся с места:

— Здравствуй, дорогой! Рука-нога целы? Скорпион не кусал? Ух, как я бежал! Падал, вставал, снова бежал! Смотри, грязный какой! Здравствуй, товарищи! Ах, какой молодой народ! Друзья Петрова? Значит, мои друзья! Рука не даю... Грязный рука... Ничего, зато душа чистый. Смотри, что принес?

Дневник вслух читает Петров под хлюпанье Григоряна, умывающегося над «ванночкой». Закончив чтение, Константин Александрович говорит глухим, изменившимся голосом:

— Человек вне коллектива — не человек! Я тоже лазил, «как Кастере», и внутренне этим гордился... Пытался даже доказать самому себе «право на одиночество»: во время войны сгорел мой дом... Сгорели... жена и дети... Это... опалило мне душу! Я стал сторониться других... Могу только сказать в оправдание, что спелеология, которой я занимаюсь, — наука немногих и спорт одиночек... Тем более приятно встретиться здесь, на такой необычной «туристской тропе», с молодым коллективом. В вашем обществе я помолодею… Принимайте меня... в следопыты! Согласны? Рекомендую еще одного! Чем не следопыт? Впервые в пещере и сумел пройти по следам...

— Заявление в письменной или устной форме? В устной? Я с дорогой душой! Сначала, правда, ругал пещера. Теперь вижу, замечательное дело... Приезжайте в Армению, милости просим! У нас пещер много-много, только я не ходил, дурак был. Эх, какой дурак!

Пятеро рук сплетаются в братском пожатии. Взглянув на дневник, Петров продолжает:

— «Победитель»... Он просто не знал, что по-русски «Ника» значит изнанка, выворотная сторона. Тот, кто отходит от коллектива, может лишь никнуть, клониться к земле... Но мы выполним твое завещание, Болтин: обнародуем этот дневник... Безопасность движения должна стоять в туризме выше всего... Незачем и в нашу эпоху приносить каменным молохам человеческие жертвы...

— У нас так говорят в народе, — вставил Ваган: — «Человек, у которого много друзей, широк, как степь; человек, у которого нет друзей, узок, как ладонь»!

ПОСЛЕСЛОВИЕ