Они едва успели разместить свои пожитки, как десятники и ментархи погнали их на построение, после чего рыхлый строй новобранцев отправился на оружейный склад. Там им подобрали низкие чешуйчатые шлемы с нащёчниками и наносниками для защиты лица. Каждый получил в своё распоряжение большой, окованный по краям, овальный сужающийся к низу щит с бронзовым умбоном в середине, и пехотную совню на коротком, всего лишь в рост человека, бамбуковом древке.
Джучибер с любопытством осматривал полученное оружие и доспехи. Совня представляла собой копье, с длинным слегка изогнутым однолезвийным наконечником, которым можно было одинаково колоть и рубить. Примерно чуть выше середины древка находилась оплётка из кожи. Позднее Кендаг объяснил ему, что если держать руку под оплёткой, то совней очень удобно пользоваться как коротким копьём. Если же боец хотел действовать ей как мечом, то он брался за укреплённую кожаными ремешками часть древка.
Кораценовый шлем, по его мнению, был гораздо хуже, чем тот, который он оставил в Барге, а щит, хотя и закрывал тело от подбородка до колен, был тяжёл и неудобен.
Кендаг долго и упорно беседовал с начальником склада, пожилым одноруким ветераном, и за последние четыре золотых ютера купил право взять в долг две тайгетские кольчуги вместо положенных им чешуйчатых панцирей.
Всего их с коттером долг составил восемьдесят четыре ютера с условием, что каждый из них в случае гибели другого берёт на себя часть долга покойного. Казначей сабрака, которого позвали в свидетели залога, согласился удерживать половину их жалования в счёт оплаты до тех пор, пока они не погасят долг за кольчуги.
После этого они вернулись обратно в казарму, которая отныне становилась их домом. Джучиберу, выросшему среди простора вольной степи, больше всего не понравилось то, что приходилось спать в каменном здании. Ему казалось, что массивные стены и потолок давили на него. Поэтому несмотря на все уговоры Кендага, первую ночь он провёл в коридоре возле выхода из казармы. Впрочем, остальные устраивались, кто как мог.
На завтрак и обед давали фасолевую похлёбку или ячменную кашу, ужина как такового не было, ибо считалось, что есть на ночь вредно. Кроме того, каждый день им выдавали по три рисовые лепёшки. Мясо, вино, сыр и другие продукты можно было приобрести у торговцев, которых по утрам впускали на один час к зданию войскового Приказа. Каждый десятый день воинов отпускали в город, правда на новобранцев эта привилегия не распространялась.
Джучибер и Кендаг прожили в казарме, которая постепенно наполнялась новенькими, четыре дня. На пятый день сотники и тагмархи выгнали всех на площадь и построили в колонны. Командиры быстро доложили тайчи сабрака Шибэру о готовности к походу и ворота крепости с протяжным скрипом распахнулись перед ними.
Впереди шла хоругвь кливутов, а за ней, грохоча щитами и бряцая бронёй, тянулась железная змея пехоты, над которой блистал стальной лес совней. Всего тысяча восемьсот тридцать пеших и конных воинов. Следом за войском катился обоз, после которого шла отдельная сотня бойцов, набранная из послушников Братства Богини.
Они быстро миновали городские предместья и пригороды. Широкая, выложенная каменными плитами и брусчаткой, дорога тянулась на закат в сторону невысоких Тыйских гор. Войско шло по дороге среди возделанных полей и ухоженных садов. Здесь, трудолюбивые кулбусы, выращивали просо, рис и овёс. Иногда попадались поля, засеянные ячменём. С огородов, горожане и местные землевладельцы-кливуты получали морковь, свёклу, знаменитую аланьскую капусту и другие овощи.
Ченжеры позволяли кулбусам забирать десятую часть всего урожая или возделывать для себя крохотный клочок поля. По замыслу чиновников и землевладельцев это должно было привязать кулбусов к месту и сделать побеги менее соблазнительными. Хотя, сказать по правде, бежать было некуда.
Каждую весну большинство кулбусов на себе распахивали поля, ибо волы были дороги, и не каждый земледелец мог позволить себе платить подать за их использование. Летом они пропалывали всходы, таскали воду для поливки, оберегали посевы от птиц и зверей.
Это был тяжкий труд. Рукоять мотыги не должна была превышать двух локтей в длину, а ширина бронзового или медного рубила не более ладони. Отступление от установленного размера хоть на палец, выдавало преступный замысел обзавестись оружием, и каралось прилюдным сажанием на кол или сожжением заживо.
На зиму кулбусы оставались в своих обмазанных глиной тростниковых хижинах и фанзах. Впрочем, зимы здесь были относительно мягкие, и от холода умирали считанные единицы.
Иногда недовольный плохой работой землевладелец вешал или распинал кого-нибудь из кулбусов на высоком столбе среди полей. Тело запрещалось снимать под страхом жестокого наказания – оно должно было упасть само. Это делалось для назидания остальным.
Застигнутые проходящим войском земледельцы становились на колени и, накрест прижав руки к груди, склоняли головы, предварительно сняв с них свои соломенные шляпы. Чёрные головы кулбусов торчали, среди колосящихся злаков, словно разбросанные по полям камни.
Несмотря на все объяснения Кендага Джучибер никак не мог взять в толк, почему кулбусы не восстанут и не перебьют своих мучителей. В его глазах смерть в бою была куда легче и почётней, вместо такого мучительного и жалкого существования.
На ночлег войско остановилось у одного богатого поместья. Вдоль дороги были расставлены лёгкие палатки, часть воинов ночевала в сараях и амбарах или под открытым небом. Само имение местного кливута занял тайчи Шибэр с тремя своими тагмархами. Сотники и ментархи оставались вместе с ратниками, следя за порядком.
Едва рассвело, как была дана команда сворачивать лагерь и строиться на дороге. Наскоро проглатывая скудный завтрак, воины спешили занять своё место в строю. Кендаг с некоторым удивлением заметил, что Джучибер довольно сносно ходит в строю и даже ухитряется попадать в ногу с идущими рядом. Н-да, похоже, что этот степняк умеет не только ездить на лошадях.
Ему было невдомёк, что коттеры во многом отличались от остальных своих степных сородичей. Если для Кендага переход отличался утомительным однообразием, то любопытному Джучиберу не приходилось скучать. Он то и дело вертел головой, рассматривая местность и селения, через которые они проходили.
Лишь однажды ему пришлось впасть в задумчивость и испытать некоторое беспокойство. Это произошло, когда они встретили на своём пути несколько повозок местных торговцев. Повозки стояли на обочине, пропуская идущее по дороге войско. Поравнявшись с ними, Джучибер как обычно постарался разглядеть – нет ли чего необычного?
И тут его взгляд нечаянно встретился с взглядом одного из двух возниц, сидевшего на облучке последней повозки. Нижняя часть лица возницы была закрыта чёрным платком, оставляя открытыми только глаза и лоб. Но едва их взгляды соприкоснулись, как Джучибера моментально бросило в жар от охватившего его волнения. Коттер узнал бы эти глаза из тысячи тысяч других. Он готов был поклясться Далха-Котом – это были глаза той разбойницы, с которой он схватился в Пограничье во время нападения на караван Юешэ!
Судя по ответному взгляду, в котором сквозило искреннее недоумение, та тоже была ошарашена этой неожиданной встречей. Будучи не в силах отвести свой взгляд от неё Джучибер невольно сбился с шага.
– Эй, ты смотри себе под ноги.
Сильный тычок в спину отрезвил его. Джучибер чуть ускорил шаг, подстраиваясь под соседей по строю. Он ещё дважды обернулся, чтобы посмотреть на странного возницу. Вскоре повозки заслонили идущие позади ратники, и они скрылись из виду.
– Чего ты там увидел такого? – поинтересовался у него идущий рядом Кендаг. Но Джучибер не ответил. Весь вечер он молчал, про себя вспоминая сегодняшнюю встречу. Надо же, как судила Рысь-Прародительница. Значит не зря тогда, во время схватки он пощадил её, а теперь встретил здесь на далёкой чужбине. Видимо это было неспроста.
На шестой день похода, когда дорога повернула наверх к перевалам, они остановились на короткую днёвку среди роскошных садов. Большинство воинов их тагмы бросились собирать ещё не совсем зрелые персики и абрикосы.
Джучибер, привлечённый тем, что делают остальные, из любопытства сорвал несколько невиданных им доселе плодов. Рассматривая, он поднёс их к лицу. Незнакомый запах приятно щекотал ноздри.
Кендаг, уплетавший ячменную кашу, заметил, что коттер собирается попробовать никогда не виденные им фрукты. Резким движением ладони, он выбил из рук Джучибера абрикос.
– Ты что – он же незрелый. Выбрось их и запомни, не всё, то можно совать в рот, что хорошо пахнет.
– А как же они,– коттер показал рукой на остальных, уплетавших ещё зелёные плоды.
– Ты слушай его, парень. Твой приятель говорит дело,– заметил пожилой наёмник из тайгетов, сидевший рядом с Кендагом.
Джучибер, недовольный тем, что тайгет помешал ему, уступил. Весь день он не разговаривал с Кендагом, но потом признал правоту своего старшего товарища. Вечером, когда встали на ночёвку, большинство воинов не могли спать – их пробил жесточайший понос. Вместо отдыха они, словно птицы, усеяли придорожную канаву. Задницы ратников ровными рядами белели в темноте.
– Если бы не я, то ты тоже был бы с ними,– самодовольно заявил коттеру Кендаг. Тот ему ничего не ответил. Затем, лукаво усмехаясь, тайгет принялся укладываться спать.
Издаваемые облегчающимися людьми звуки и их надрывные стоны не давали остальным уснуть до полуночи, пока раздражённый всем этим тайчи Шибэр не приказал им отойти подальше от стоянки.
– Говнюки! – одним словом выразил свои чувства тайчи, глядя на испытывающих муки новобранцев. Утром он, как ни в чём небывало, велел продолжать поход, только на это раз конница шла позади пехоты. Лунчир, командующий хоругвью, получил приказ, чтобы его всадники плетьми и тупыми концами совен подгоняли отставших воинов, которые по выражению тайчи Шибэра были «слишком утомлены ночным бдением».