Он в ярости, говорю я себе. Он действительно, действительно в ярости. Уходим отсюда. — Тебе что-нибудь нужно? — Его тон обманчиво вежлив, а моё самосохранение явно всё ещё спит в постели.
— Да. Мне нужно, чтобы ты был потише. И лучше бы это был не мой помидор.
Он отправляет половину в рот. — Знаешь, — говорит он ровно, жуя, умудряясь говорить с набитым ртом и при этом выглядеть аристократическим продуктом нескольких поколений богатства, — обычно у меня нет привычки просыпаться в 1:28 ночи.
— Какое совпадение. Я тоже не любила бодрствовать до встречи с тобой.
— Но сегодня — то есть вчера — всей юридической команде, которой я руковожу, пришлось работать до полуночи. Из-за того, что пропали некоторые очень важные документы.
Я напряглась. Он не может иметь в виду…
— Не волнуйся, документы были найдены. В конце концов. После того, как мой босс порвал меня и мою команду. Похоже, что-то пошло не так, когда они были доставлены. — Если бы он мог испепелять людей глазными лазерами, меня бы уже давно кремировали. Очевидно, он знает всё о моей маленькой послеобеденной атаке.
— Послушай. — Я делаю глубокий вдох. — Это был не мой момент гордости, но я не твой помощник. И я не понимаю, как это оправдывает то, что ты стучишь по всем кастрюлям в доме посреди ночи. У меня завтра долгий день, так что…
— У меня тоже. И, как ты можешь себе представить, у меня сегодня был долгий день. И я голоден. А это значит, что я не смогу вести себя тихо. По крайней мере, пока не поужинаю.
Примерно десять секунд назад я была зла в спокойной, разумной форме. Внезапно я готова вырвать нож из рук Лиама и перерезать ему яремную вену. Совсем чуть-чуть. Чтобы у него пошла кровь. Я не буду, потому что не думаю, что я буду процветать в тюрьме, но я также не собираюсь отпускать это. Я старалась реагировать взвешенно, когда он отказал мне в установке солнечных батарей, когда он выбросил мои жаренные брокколи, потому что они пахли «болотом», когда он запер меня в доме, когда я была на пробежке. Но это последняя капля. С меня хватит. Чаша переполнена. — Ты что, блядь, издеваешься?
Лиам наливает оливковое масло на сковороду, разбивает туда яйцо и, кажется, возвращается в свое стандартное состояние: забывает о моём существовании.
— Лиам, нравится тебе это или нет, Я. Живу. Здесь. Ты не можешь делать всё, что, черт возьми, захочешь!
— Интересно. А ты, похоже, делаешь именно это.
— О чем ты говоришь? Ты готовишь омлет в два, черт возьми, часа ночи, а я прошу тебя этого не делать.
— Верно. Хотя есть факт, что если бы ты помыла посуду на этой неделе, мне не пришлось бы так шумно её мыть…
— О, заткнись. Не похоже, что ты не оставляешь свои вещи по всему дому постоянно.
— По крайней мере, я не складываю мусор на вершине мусорного бака, как как скульптуру Дадаиста.
Звук, который вырывается из моего рта — он почти пугает меня. — Боже. С тобой невозможно находиться рядом!
— Жаль, потому что я здесь.
— Тогда убирайся на хрен!
Наступает тишина. Абсолютная, тяжелая, очень некомфортная тишина. Как раз то, что нам обоим нужно, чтобы снова и снова прокручивать в голове мои слова. Затем Лиам заговорил. Медленно. Осторожно. Сердито, пугающе, ледяным тоном. — Прости?
Я сразу же пожалела об этом. О том, что я сказала и как я это сказала. Громко. Яростно. Во мне много вещей, но жестокость — не одна из них. Неважно, что Лиам Хардинг демонстрирует эмоциональный диапазон грецкого ореха, я сказала что-то обидное и должна извиниться перед ним. Не то чтобы я особенно хотела, но я должна. Проблема в том, что я просто не могу остановить себя от продолжения. — Почему ты вообще здесь, Лиам? Такие люди, как ты, живут в особняках с неудобной бежевой мебелью, семью ванными комнатами и слишком дорогим искусством, которое они не понимают.
— Такие люди, как я?
— Да. Такие, как ты. Люди с нулевой моралью и слишком большим количеством денег!
— Почему ты здесь? Я предлагал купить твою половину около тысячи раз.
— И я сказала «нет», так что ты мог бы избавить себя от девятисот девяносто девяти из них. Лиам, у тебя нет причин хотеть жить в этом доме.
— Это дом моей семьи!
— Это был дом Хелены, так же, как и твой, и…
— Хелена, блядь, мертва.
Проходит несколько мгновений, прежде чем слова Лиама доходят до сознания. Он резко выключает плиту, а затем стоит полуголый перед раковиной, обхватив руками край стойки и напрягая мышцы, как гитарные струны. Я не могу перестать смотреть на него, на эту гадюку, которая только что упомянула о смерти одного из самых важных людей в моей жизни с такой злобной, пренебрежительной небрежностью.
Я собираюсь уничтожить его. Я собираюсь истребить его. Я собираюсь заставить его страдать, плевать в его дурацкие смузи, разбивать его пластинки одну за другой.
Только вот Лиам делает что-то, что меняет всё. Он поджимает губы, щиплет себя за нос, затем вытирает лицо большой измученной рукой. Внезапно в моей голове что-то щелкает: Лиам Хардинг, стоящий прямо передо мной, устал. И он ненавидит это, всё это, так же сильно, как и я.
О Боже. Может, моё жаркое из брокколи действительно воняло, и мне следовало положить его в контейнер. Может быть, саундтрек «Frozen» может быть немного раздражающим. Может быть, я могла бы расписаться за эту дурацкую посылку. Может быть, я бы тоже не очень хорошо отреагировала на то, что кто-то пришел жить под моей крышей, особенно если бы у меня не было права голоса.
Я прижимаю ладони к глазам. Может, я и есть та самая сволочь. Или, по крайней мере, одна из них. Боже. О Боже.
— Я… — Я ломаю голову в поисках того, что сказать, и ничего не нахожу. Потом какая-то плотина внутри меня прорвалась, и слова вырвались наружу. — Хелена была моей семьей. Я знаю, что ты не ладишь со своей семьей, и… может быть, ты ненавидел её, я не знаю. Конечно, она могла быть очень сварливой и любопытной, но она… она любила меня. И она была единственным настоящим домом, который у меня когда-либо был. — Я осмеливаюсь взглянуть на Лиама, наполовину ожидая насмешки. Язвительного комментария о Хелене, который заставит меня снова захотеть ударить его. Но он смотрит на меня, внимательно, и я заставляю себя отвести взгляд и продолжить, прежде чем я успею передумать. — Я думаю, она знала это. Я думаю, может быть, поэтому она оставила мне этот дом, чтобы у меня было что-то вроде… чего-то. Даже после того, как её не станет. — Мой голос срывается на последнем слове, и теперь я плачу. Не так как я рыдала, как при просмотре «Короля Льва» или первых десяти минут «Вверх», а тихие, редкие, непримиримые слезы, которые я не надеюсь остановить. — Я знаю, что ты, вероятно, видишь во мне какого-то… пролетарского узурпатора, который пришел, чтобы завладеть твоим семейным состоянием, и поверь мне, я понимаю это. — Я вытираю щеку тыльной стороной ладони. Мой голос быстро теряет тепло. — Но ты должен понять, что пока ты живешь здесь, потому что пытаешься доказать какую-то свою точку зрения, или для какого-то соревнования, эта груда кирпичей значит для меня весь мир, и…
— Я не ненавидел Хелену.
Я удивленно поднимаю глаза. — Что?
— Я не ненавидел Хелену. — Он смотрит на свой наполовину приготовленный омлет, всё ещё шипящий на плите.
— О.
— Каждое лето она уезжала из Калифорнии на несколько недель. Как ты думаешь, куда она уезжала?
— Я… она просто говорила, что проводит лето с семьей. Я всегда думала, что…
— Сюда, Мара. Она приезжала сюда. Спала в комнате рядом с твоей. — Голос Лиама звучит резко, но выражение его лица смягчается, чего я никогда раньше не видела. Слабая улыбка. — Она утверждала, что проверяла мои планы по загрязнению мира. В основном, она пилила меня по поводу моего жизненного выбора в перерывах между встречами со старыми друзьями. И частенько надирала мне задницу в шахматы. — Он хмурится. — Я уверен, что она жульничала, но я никогда не мог этого доказать.
— Я… — Должно быть, он всё это выдумал. Конечно. — Она никогда не упоминала тебя.
Его бровь приподнимается. — Она никогда не упоминала тебя. И всё же ты была в её завещании.
— Но… Но, подожди. Подожди минутку. На похоронах… Я думала, ты не ладишь со своей семьей?
— О, нет. Они претенциозные, осуждающие, перформативные засранцы — и я цитирую Хелену. Но она была другой, и я с ней ладил. Я заботился о ней. Очень. — Он прочищает горло. — Я не знаю, с чего ты взяла, что я не заботился.
— Ну, то, что ты не пришел на похороны, одурачило меня.
— Зная Хелену, думаешь, ей было бы не всё равно?
Я думаю о своем втором курсе. Однажды я организовала небольшую вечеринку-сюрприз на день рождения Хелены в отделе, а она просто… ушла. В буквальном смысле. Мы закричали «Сюрприз!» и бросили горсть воздушных шаров. Хелена одарила нас язвительным взглядом, вошла в комнату, отрезала кусок своего праздничного торта, пока мы молча смотрели на неё, а потом ушла в свой кабинет, чтобы съесть его в одиночестве. Она заперлась там… — Окей. Это хороший аргумент.
Лиам кивает.
— Ты знаешь, почему она оставила мне дом?
— Не знаю. Сначала я решил, что это был какой-то розыгрыш. Одна из её хаотичных игр с властью. Например, когда она заставляла тебя смотреть с ней старые сериалы?
— Боже, она всегда выбирала…
— «Сумеречную зону». Даже если она уже знала все поворотные концовки. — Он закатывает глаза. Затем выражение его лица меняется. — Я не знал, что её здоровье так ухудшилось. Я позвонил ей за два дня до смерти, ровно за два дня, и она сказала мне… Я не должен был ей верить.
Моё сердце замирает. Я была там. Я знаю, о каком именно разговоре говорит Лиам, потому что слышала его со стороны Хелены. То, как она отвечала на вопросы и сводила к минимуму опасения человека по ту сторону линии. Она лгала в течение часа болтовни — было очевидно, что она рада звонку, но она не была честна в том, насколько всё стало плохо, и мне было не по себе от этого обмана. Но, опять же, она так поступала со всеми. Она п