Трактир «Чёрный ворон» во времена царя-батюшки ничем особенным не отличался. Трактир был двухэтажный; его первый этаж предназначался для всех. Здесь располагались кухня и буфет, за которым хозяин, чернобородый мужик лет пятидесяти, с недоверием поглядывал вокруг. Здесь, на первом этаже, располагалась небольшая площадка-сцена и конечно же столики, за которыми восседала самая разношёрстная публика. Сновали половые в белых, не совсем чистых фартуках. Всюду витал табачный дым; пахло кислым и жареным. Разговорный гул не смолкал ни на минуту.
Второй этаж располагался на антресолях и был не для всех. Вход сюда по лестнице заканчивался плотной дверью, которую всегда можно было закрыть изнутри. На втором этаже лучше дышалось, не так громко слышна была музыка, а несколько столиков за счёт перегородок стояло изолировано друг от друга, но так, что всё происходившее на первом этаже, включая сцену, было хорошо видно через редкие деревянные перила. И ещё: в глубине этажа были отдельные нумера, в которых до революции веселились с женщинами купцы и чиновники средней руки. Более почтенная публика развлекалась в других местах. Ныне, в 1919 году, второй этаж «Черного ворона» принадлежал только блатным: ворам, бандитам, мошенникам, шулерам всех мастей и прочей уголовной нечисти. Но в этот вечер на втором этаже было всего три человека: Янька Кошельков, его ближайший телохранитель Юсуф – восточный человек, который без промаха стрелял и бросал ножи, и ещё один подельник некто Сёма Кислый. Кислый из окна следил за улицей и подъездами к трактиру. Несколько часов назад Юсуф и Кислый незаметно присутствовали в лавке Вербицкого, наблюдая за разговором Балезина с Кошельковым и готовые стрелять в любой момент.
Яков Кошельков восседал за столом, на котором красовались две бутылки Мадеры ещё дореволюционного разлива и закуски, достаточно солидные для нынешнего голодного времени. Рядом примостился Юсуф. Янька спокойно курил, поглядывая через перила на входную дверь трактира. Но это спокойствие было мнимым. Он усиленно соображал. Что-то в этой истории с французом его всё время настораживало. Уж слишком всё гладко получается. А может, Хорёк ссучился и мусора привёл? Или чекиста? Не похоже… И всё-таки что-то в нём не то… За свои двадцать восемь Янька-Кошелёк разного люда повидал, в том числе и иностранцев. А этот вот… как его… Дюваль ни на кого не похож. Когда Хорёк с Французом ушли, он из предосторожности решил не рисковать: оставил записку, а сам тайным ходом вместе с Юсуфом и Кислым вышел из этого нагромождения лавок. Здесь, в «Чёрном вороне», спокойнее. Если что, можно свалить тоже через потайной ход. Но француз, француз…
Если он сейчас появится, то, похоже, настоящий. Тогда можно дальше с ним корешить, толкнуть ему что-нибудь за валюту.
В это время от окошка отскочил Кислый.
– Едут!
Янька бросился к окну. Со второго этажа хорошо было видно, как у входа в трактир притормозила повозка, из которой вылезли Балезин, Архангельский и Вербицкий.
– А это что за фрайер, вон тот, лысый? – насторожился Кислый; выражение его лица говорило о том, что он пытается вспомнить, где его видел.
– Оценщик француза, – успокоил его Кошельков, и сам вроде бы тоже успокоился. Отлегло.
– Юсуф за ширму! Кислый за дверь! – скомандовал он. – Если шухер – сами знаете, что делать.
Первая, закрытая на засов, дверь вела с антресолей вниз; вторая тоже вела вниз, но на кухню. Там, естественно, был выход во двор и ещё один выход прямо на соседнюю улицу, о котором знал только Кошельков.
Когда они вошли в трактир и стали подниматься по лестнице, Балезин весь внутренне напрягся. Зрение у него было отличное, и, несмотря на задымление от табачных выхлопов, он хорошо видел Кошелькова за перилами антресолей. Янька здесь! А раз так, он, если что-то заподозрит, выстрелит первым. Значит… значит, жизнь Алексея Балезина оборвётся на двадцать пятом году в этом вонючем трактире. И Ольги больше он уже никогда не увидит.
Стучали ноги о скрипучие ступени, а мысли возникали разные: вернись, ещё не поздно. Можно не рисковать – сесть за свободный столик и ждать. Повод можно найти. А Отман с Ершовым должны подойти с минуту на минуту. Но нет, русский офицер пасовать перед бандитами не должен! Рискнём!
Дверной засов Кошельков открыл сам. Лицо его не выражало ни радости, ни удивления.
– Прошу к столу.
Извиниться за перемену мест он не пожелал. Более того, стоило им всем четверым сесть за стол, как Янька, почувствовав себя хозяином положения, перешёл к делу:
– Деньги при вас? – глянул он в упор на Алексея.
– При мне. А холсты?
В ответ Янька достал небольшой тубус и вынул из него то, что собирался продать. Довольный своей откровенностью, он переспросил:
– Так с вами деньги или нет? Я не вижу ни портфеля, ни саквояжа.
В ответ Балезин ехидно улыбнулся:
– А вы уверены, что кроме нас, четверых, так сказать два-на-два, здесь никого нет? По-моему, там, – он кивнул в сторону ширмы, – кто-то ещё.
Подобного вопроса Кошельков не ожидал и на секунду растерялся. Но тут же понял, что проиграл и что ему придётся отступить.
– Выйди, Юсуф, – скомандовал он. – Побудь за дверью.
Из-за ширмы вышел крепкого сложения, наголо бритый мужчина неопределённого возраста. Пришедших он удостоил звериным взглядом. Но команде хозяина подчинился. Алексей вспомнил детство, рынок в их небольшом городке. Там среди прочих торговал кавказец, очень похожий на Юсуфа. А они, мальчишки, забегая туда, неизменно подкрадывались к его лотку, на котором красовались разные фрукты и орехи и норовили что-нибудь стянуть. Хозяин, понимая, что оплаты за съеденный товар не будет, выскакивал и вслед улепётывающим пацанам свирепо орал: «Ухады! Зарэжу!»
Теперь уже Балезин в упор смотрел на Кошелькова.
– Учитывая, что у этого господина, – кивнул он вслед Юсуфу, – на поясе под рубахой наган, возникает вопрос: для кого он предназначен?
Выпустив струю дыма и прищурившись, Кошельков ответил вопросом на вопрос:
– У вас удивительная проницательность, Дюваль. Скажите честно, где вы служили или служите?
– Скажу, но в другой раз. Потому что на мой вопрос вы так и не ответили.
Янька продолжал курить, попыхивая ароматной папиросой.
– Дюваль, мы с вами не дети. Сделка у нас серьёзная. Как тут без охраны…
В это время на первом этаже заиграла музыка. Полный, чем-то похожий на Вербицкого, мужичок пел хрипловатым голосом:
Заходят мальчики, все в пиджаках
Нага-наганчики у них в руках.
Как бы в унисон блатной мелодии Кошельков осторожно сказал:
– Вот видите, Дюваль, даже в песне без наганчика нельзя. Сознайтесь, у вас он тоже где-нибудь поблизости лежит?
– Как, впрочем, и у вас, Кульков. Ведь вы всё время держите правую руку в кармане пиджака. Судя по всему, у вас там тоже наганчик? Что касается меня, то ходить с деньгами по нынешней Москве без оружия по меньшей мере опрометчиво.
– Кстати, о деньгах. Я вам холсты предъявил, но вы мне валюту так и не показали.
Алексей поднялся и распахнул френч. Его талию опоясывал специально изготовленный пояс (изобретение Отмана), в кармашки которого были вложены небольшие пачки долларов и франков. Взяв одну из них, он протянул Кошелькову:
– Можете полюбопытствовать. Настоящие. И, что важно, – он добавил то ли в шутку, то ли всерьёз. – Если вздумаете в меня стрелять, можете пробить купюры.
Снизу по-прежнему гремело:
Манишка белая– сплошной крахмал
А жизнь голодная – пустой карман.
Кошельков молчал, жадно глядя на пачку франков в руке Балезина. Тот положил их на место, застегнул френч; сел на стул, который специально слегка сдвинул в сторону. Теперь он мог одновременно наблюдать и за входом в трактир, и за дверью, ведущую вниз на кухню, за которую был выставлен Юсуф.
Мы молодчики, да мы налётчики
Кошелёчки-кошельки, кошелёчики!
Пение на первом этаже завершилось под восторженные крики посетителей трактира.
Вербицкий посмотрел на Кошелькова и едва заметно кивнул в сторону сцены, как бы говоря: про тебя поют. Но, встретив в ответ суровый взгляд, мигом притих.
Страсти слегка улеглись, и Архангельский принялся анализировать картины. Кошельков и Вербицкий следили за ним. Алексей же непрерывно и незаметно водил взглядом то на вход в трактир, то на дверь. Ну, где же Отман с Ершовым? Неужели его записка не дошла до цели?
Борис Михайлович, как и Алексей, прекрасно понимал, что надо тянуть время. Он медленно водил лупой по рассматриваемым холстам, иногда утвердительно кивал, иногда что-то шептал, беззвучно разговаривая с самим собой, пожимал плечами.
– Долго ещё там? – недовольно спросил Кошельков.
– Потерпите. Скоро только кошки родятся, – парировал Архангельский.
Алексей пытался внутренне собраться, успокоиться, но не получалось. Он поймал себя на мысли, что, работая нелегалом в Риге и Варшаве, даже в самых сложных ситуациях чувствовал себя уверенней. Но почему, почему у него нервы зашалили именно сейчас? И вдруг он понял: причиной тому Сергей Генрихович. Если операция сорвётся, то ему, как и Ершову, не миновать трибунала. Это значит, что Ольга, не так давно лишившаяся мужа, потеряет ещё и отца – единственного ей близкого человека. Этого она не перенесёт.
Ситуация усугубилась тем, что в трактир вошли трое жиганов и, вольготно уселись за свободный столик. Перед ними, как перед хорошими знакомыми, суетился половой. Один из парней слегка помахал в сторону антресолей, на что Кошельков – и от Алексея это не ускользнуло – также едва заметно махнул в ответ. Теперь они с Архангельским остались вдвоём против нескольких бандитов. Но где же, где же наши?
– Всё, кончаем! – грозным тоном выговорил Кошельков.
И в это время на пороге трактира показался бородатый человек в парусиновой толстовке. Это был Отман.