Он открыл массивные ворота подмосковного санатория и не спеша пошёл по длинной прямой аллее, которая заканчивалась у главного корпуса. Там располагалась администрация, а значит, должен быть и телефон. Аллея пустовала: до ужина было ещё далеко, и отдыхающие находились на берегу реки или, как и незадачливые пассажиры автобуса, бродили по лесу в поисках грибов и ягод.
Балезин неторопливо шёл, глядя по сторонам, наслаждаясь певучим шумом густых дубов и лип, посаженных ещё, наверное, лет сто назад владельцем имения, в котором теперь располагался санаторий. Весёлый птичий пересвист струился вдоль аллеи.
Когда он обратил взор вперёд, то вдали на одной из лавочек увидел сидящего человека. Минуту назад его не было. До сидящего было далеко, но обладавший отличным зрением Балезин без труда узнал его. Тот, видимо, тоже узнал Алексея, потому что, не отрываясь смотрел в его сторону, как бы говоря: «Ну, подходи, подходи, ты уже засветился».
Расстояние сокращалось. Повернуться и уйти? Этого Алексей конечно ж, не мог себе позволить. Но и мимо пройти он тоже не мог, только, подойдя, присел на лавочку рядом. Они не виделись 12 лет, и Балезин знал, что все эти годы тот, кто сидел рядом с ним, лишь эпизодически появлялся в Москве, работая далеко от неё.
Оба молчали. Вокруг по-прежнему шумели дубы, по-прежнему из их густой листвы доносились птичьи трели.
– Почти как в девятнадцатом, только с точностью до наоборот. Тогда, если память мне не изменяет, я подсел к вам, – грустно улыбнулся Юргенс.
Балезин посмотрел на собеседника. Лицо того было приветливым.
– Всё не можете мне простить… – не сразу выговорил он в ответ.
Ещё в первые годы совместной работы Алексей отметил две особенности в облике Юргенса. Эдуард Артурович всегда носил строгий костюм-тройку и шляпу того же цвета, а ко всем обращался только на «вы». И сейчас, несмотря на тёплую погоду, он не изменил своей натуре: его костюм и шляпа были светло-бежевыми, летними.
Снова молчание.
– Не надоело? – неожиданно спросил Юргенс.
Балезин конечно же понял намёк.
– Зачем задавать вопрос, на который заранее знаете ответ, – вздохнул он.
Лицо Юргенса стало ещё более приветливым.
– Ради бога простите, если задел вас за живое. Но я не сомневался, что работа в службе охраны не ваша стезя. Ваше призвание – разведка и контрразведка, тем более что вы прошли школу Батюшина.
Балезин разом оживился; в упор посмотрел на Юргенса.
– У вас есть сведения о нём?
– Совсем немного. Он эвакуировался из Крыма в 1920-м, ещё до разгрома армии Врангеля, хотя каких-либо действий против красных не предпринимал. Живёт в Белграде, работает на Высших военно-научных курсах. Пишет статьи по истории разведки Первой мировой войны. Против Советского Союза не выступает. Да и как он может себе это позволить, ведь его сын воевал в Красной армии.
– Николай Степанович знал об этом?
– Несомненно, знал.
– Сын жив?
– Нет, погиб, где-то в Средней Азии в боях с басмачами. А вот жена и две дочери живы, здоровы.
Опять замолчали.
– А если… если его попробовать вернуть к нам? – спросил Алексей.
Юргенс глубоко вздохнул:
– Если бы я решал этот вопрос, я бы его решил именно так. К сожалению, сейчас на многих ключевых постах в органах сидят люди, которые в каждом человеке видят в первую очередь врага.
Наступила пауза. Балезин понял, что разговор пора перевести на первоначальную тему.
– Допустим, я соглашусь. Но как быть с Ершовым? Ведь он не просто мой начальник, мы ещё и друзья.
– С Ершовым я уже говорил насчёт вас.
– Вот как?
– Да-да, говорил, и самым серьёзным образом.
– И что?
– Как он будет возражать, когда речь идёт о помощи республиканской Испании. Сейчас вся страна, затаив дыхание, следит за тем, что там происходит. А для нас, людей военных, Испания это полигон, где отрабатывают свои действия, как и фашистская Германия. Впрочем, вы и без меня это отлично знаете.
Балезин задумался, с трудом скрывая внутреннее волнение.
– Может, нам поговорить об этом в кабинетных условиях?
– Нет-нет, – запротестовал Юргенс. – Я кабинетам с некоторых пор доверяю меньше, чем природе. Кстати, вы не заметила мою «эмку»?
Удивлённый Балезин отрицательно покачал головой, а Юргенс даже развеселился.
– Деквалифицируемся, дорогой мой. Я поговорить хотел с вами ещё в пионерском лагере, но не решился – слишком много народу. Тогда я на расстоянии полкилометра решил следовать за вашим автобусом. Когда произошла остановка, я видел, как вы пошли в сторону санатория. Другого более удобного случая и представить сложно. Мне оставалось только быстрым шагом пройти леском наперерез и очутиться вот на этой лавочке.
Теперь уже Балезин улыбнулся, слегка приподнял руки, дав понять, что, как говорится, сражён наповал. Но уже в следующую минуту лица собеседников стали серьёзными.
– Так, значит, Испания? – проговорил Алексей. – И надолго? Мне ведь придётся объяснять жене.
– Точно сказать затрудняюсь, но, скорее всего, до окончания войны. Что касается Ольги Сергеевны, которую я очень уважаю, то не сомневаюсь, что она вас поймёт. Я со своей женой вижусь раз в два года и то недолго. Что делать: такая работа, такое время.
Алексей посмотрел на собеседника. Какая-то скрытая печаль появилась в глазах Юргенса после сказанных им слов.
– Предлагаете снова стать Сержем Дювалем? – не то в шутку, не то всерьёз спросил Балезин.
– Почти… но не Дювалем.
В это время прогудел водитель автобуса, дав понять, что пора ехать. Юргенс и Балезин поднялись. Вместо слов прощания Юргенс тихо произнёс:
– Забегая вперёд, скажу. Будете канадским коммерсантом французского происхождения. Ваш бизнес – торговля оружием. – И чуть погодя добавил: – Как видите, я открыл карты. Так что назад пути нет.
В знак согласия они пожали руки и разошлись в разные стороны, как когда-то вдалеком 19-м. В это время шофёр автобуса снова настойчиво просигналил, и Алексей поймал себя на мысли, что Ольге в Москву он так и не успел позвонить.
Осень 1938-го, середина октября. Ласковое, почти летнее солнце, в золоте деревья, мелькающие из окна вагона. Алексей Балезин, не отрываясь, смотрел на родные просторы. В купе международного экспресса он был один, не с кем было поговорить, отвлечься от нагрянувших мыслей. А мысли были самые разные. Он уже у себя, в России. Скоро увидит жену, детей, с которыми не виделся больше двух лет. Но, с другой стороны, он прекрасно знал, что у него на родине идут повальные аресты, в том числе и среди работников спецслужб. От своего непосредственного руководителя Юргенса он уже полгода не получал никаких вестей. Многие работавшие и легально и нелегально за рубежом срочно отозваны в Москву и назад не вернулись. И его тоже: который месяц пытаются отозвать, но всё находил причины остаться. Неделю назад пришла шифровка, похожая на ультиматум: немедленно возвращаться. И вот он уже в Советском Союзе, в России. Он знал, что дома всё хорошо, дети ходят в школу, Ольга трудится над своими техническими переводами. И всё же предчувствия невесёлые…
Алексей взял подстаканник за ручку, отпил горячий чай. Вдруг подумал, что подстаканник – чисто русское изобретение. Сразу вспомнил покойного тестя. Уж кто-кто, а Сергей Генрихович умел ценить чай. И подстаканник у него был именной – подарок московского градоначальника за поимку воров, ограбивших его дачу.
Но невесёлые мысли не отступали. В чём его могут обвинить? Он сделал всё, что мог, а операция «Перелёт», которую он разработал и осуществил, вообще заслуживает занесения в энциклопедию разведки (если такая когда-нибудь будет создана).
А дело было так. Его фирма по заказу одной ближневосточной страны, поддерживающей нейтралитет, приобрела у известной французской фирмы, занимавшейся продажей вооружения, 12 новых самолётов. Самолёты доставили на приграничный с Испанией французский аэродром, где должны были состояться их лётные испытания. Для проведения испытания на аэродром прибыли лётчики во французской военной форме, а точнее – переодетые агенты особой группы НКВД. Они подняли самолёты в воздух и перелетели на них в Испанию, приземлившись на территории, занятой республиканской армией.
Балезин сделал несколько глотков чая. Поезд замедлил ход, приближаясь к какой-то станции. Нет, он решительно не верит, что его арестуют. Его не за что арестовывать.
Его арестовали прямо на перроне вокзала. А уже через пару часов он сидел перед угрюмым следователем с бульдожьей челюстью и тяжёлым взглядом, который выражал одновременно и ненависть, и чувство превосходства. Чего только он не предъявлял Алексею: и то, что он в прошлом царский офицер, и то, что в конце Первой мировой оказался в немецком плену – а раз так, то обязательно должен быть завербован их разведкой. А как же иначе: ведь тесть его немец, жена наполовину немка. Дополнительно «припаяли» связь с английской разведкой – ведь он пять лет был в Афганистане и Иране, а там у англичан издавна существует широкая агентурная сеть.
– Может быть, я ещё и агент канадской и французской разведок? – иронично заметил Алексей. – Я же был главой кандаской фирмы, поставлявшей оружие Франции.
Балезин любил ранее незнакомым ему людям мысленно давать прозвища. Вот и этого самоуверенного следователя с массивной челюстью он окрестил «Бульдогом». Услышав сказанное, Бульдог прищурился и ехидно произнёс:
– А может быть, и так. Ведь тебя во Францию направил Юргенс?
– Да, Юргенс.
– Враг народа Юргенс, – поправил Бульдог. – Твой Юргенс расстрелян два месяца назад.
Алексей замер. Юргенс Эдуард Артурович… ветеран большевистской партии, один из ближайших соратников Дзержинского – и расстрелян?!
А Бульдог, понимая, что жертву надо добить, открыл ящик стола и сунул под нос Алексею:
– А это ты узнаёшь? Узнаёшь, тварь троцкистская!
Балезин похолодел. Это были часы с именной гравировкой, подаренные ему Петерсом после ликвидации банды К