Павел Михайлович Фитин стоял напротив Алексея. Тот, понимая, что ему сейчас сообщат нечто важное, поднялся со стула.
– Товарищ Балезин, мы вам верим, – бесцветные глаза Фитина едва заметно блеснули.
Алексей замер и вдруг почувствовал, что кружится голова…
…Через два дня Алексею Балезину вручили постановление о пересмотре дела.
Замечено, что если выходящего за тюремные ворота узника никто не встречает, то первым делом он устремляет взор на небо, как бы отмечая этим для себя, что на свободе оно совсем другое. 6 января 1939 года в середине дня Алексей Балезин тоже вглядывался в морозное синее небо Москвы, жмурясь от солнца и белоснежных сугробов. Свиданий с родными и передач ему не разрешали. Правда, после получения постановления о пересмотре дела, этого можно было бы добиться, хотя бы для того чтобы Ольга принесла ему тёплые вещи. Но Алексей не хотел её тревожить: пусть его освобождение будет для неё и всей семьи рождественским подарком.
Однако осенние пальто, шляпа и ботиночки, а также отсутствие перчаток быстро дали себя знать. Спустя каких-нибудь пять минут вышедший на свободу Балезин уже поёживался от холода.
Тяжёлая рука опустилась ему на плечо, и Алексей, невольно вздрогнув, обернулся.
– Фёдор?! Чёрт… Ты для меня всегда появляешься…
– …в нужное время и в нужном месте, – усмехнулся Ершов, протягивая полушубок и шапку. – Давай-ка надевай, а то «дуба дашь».
Облачившись в тулуп и зимнюю шапку, Балезин повеселел. Ершов тем временем аккуратно сложил его осеннее пальто и шляпу в большую сумку:
– Держи свои европейские наряды.
Алексей взял сумку:
– Спасибо, Фёдор, спасибо. Но как ты узнал?
– Секреты фирмы…
– От твоей службы, похоже, ничего не скроешь.
– Я уже на другой службе.
И только тут Балезин обратил внимание на то, что Ершов стоит перед ним в гражданском одеянии, что он заметно похудел и осунулся.
– Я теперь, не поверишь, директор музея.
– Что-что?
Ершов недоверчиво посмотрел по сторонам:
– Слушай, чего мы тут на морозе… Пойдём, рядом есть одна забегаловка. – И рассмеялся. – Ты же голодный, до дома не дойдёшь.
В небольшой закусочной народу почти не было. Они расположились за дальним столиком. Фёдор заказал водки, салат и по порции пельменей. Балезин жадно налёг на еду, а Ершов с оттенком грусти рассказывал о себе. Его арестовали в июле 38-го. Но через месяц освободили. Начальник личной охраны Сталина Николай Власик поручился за него перед самим вождём, ведь они все трое участвовали в 19-м в обороне Царицына. Обошлось… Правда, за месяц он успел сполна вкусить все «прелести» ежовских застенков. В прежней должности его не восстановили, но он надеется на справедливость.
Ослабленный организм Алексея плохо справлялся с порциями водки, и его, обычно сдержанного, понесло:
– Послушай, Фёдор, – прервал он его, – я никак не могу понять: ну, ладно, я царский офицер, беспартийный, в Гражданскую не воевал. Но ты же большевик с дореволюционным стажем! А Юргенс? А Петерс? А мой сосед Шофман? Он тоже член партии, в наркомате возглавлял большой отдел… А сотни, тысячи таких же коммунистов – какие же они враги? А простые люди – их-то за что?
– Послушай, давай тише.
Но у Балезина после выпитого окончательно развязался язык:
– Вот в 1913 году отмечали 300-летие Дома Романовых. Так вот, за годы правления этой, как её называют, «кровавой» династии казнено не больше тысячи человек. А что сейчас? Сколько в день казнят по всей матушке России? Кому нужно такое людоедство?
– Алексей, хватит!
– А коллективизация? За её годы было репрессировано порядка 5 миллионов крестьянских семей. А если средняя крестьянская семья, это 6—8 душ, то помножь-ка… у тебя с умножением всё в порядке?
– Лёха, прекрати! – почти прокричал Фёдор.
И чтобы хоть как-то угомонить разгорячённого Балезина, Ершов полез во внутренний кармани достал что-то завёрнутое в белую плотную бумагу.
– Держи. Спрячь подальше до лучших времён.
– Что это?
– Не раскрывай, дома раскроешь.
Но Балезин и не думал слушать. Раскрыв пакет, он обнаружил ту самую фотографию, на которой Ольга с отцом и дядей стоят на Красной площади. Он удивлённо посмотрел на фото, потом перевёл взгляд на Фёдора:
– Так это ты?
– Да, я. Я знал, что идут повальные аресты, сам через них прошёл. А после освобождения недели за две до твоего приезда мы с женой зашли к вашим в гости на чашку чая. Я попросил у Ольги посмотреть фамильный альбом и незаметно вынул фотку. Я ведь её у тебя раньше видел и знал, кто на ней изображён.
Алексей молчал, обхватив голову руками. Потом тихо произнёс:
– Фёдор… ты же мне жизнь спас… Если бы эту фотографию нашли… Прости меня, я тебе тут наговорил…
– Да ладно, проехали… – Ершов тронул друга за плечо. – Спрячь подальше. Впрочем, можешь и вообще уничтожить.
Балезин ещё раз всмотрелся в фотографию. Потом аккуратно завернул в ту же самую плотную бумагу и сунул в карман.
– Вот тут ты неправ. Её уничтожать никак нельзя. Чует моё сердце, что она мне ещё пригодится.
… Когда они вышли на улицу и стали прощаться, Алексей извиняюще произнёс:
– Слушай, ты мне не одолжишь немного денег? Сегодня канун Рождества.
– Ты что, отмечаешь этот церковный праздник?
– Ольга его очень любит. Так что уж извини, но я не могу без рождественского подарка.
Жизнь Алексея Балезина наконец-то вошла в спокойное русло. Правда, произошло это не сразу. Дело в том, что Ольги дома не оказалось, её положили в больницу с тяжёлым воспалением лёгких. Когда Алексей открыл дверь, Серёжка и Маринка с радостными криками кинулись отцу на шею, ведь они его не видели больше двух лет. Немного успокоившись, начали наперебой рассказывать про маму, про школу, про их житьё-бытьё. Комната Шофманов была опечатана, там никто не жил, и они вдвоём домомничали в большой квартире. Еду им приносила Татьяна Александровна – Таня, подруга Ольги.
Стоило Алексею появиться в палате, где лежала Ольга, как её дела сразу пошли на поправку – иногда положительные эмоции бывают лучше любых лекарств. Вскоре её выписали.
Если дома у Балезина было всё хорошо, то относительно работы дела обстояли намного хуже. Он не раз наведывался в кадровое управление, и каждый раз ему отвечали одно и то же: «Ждите». Ждать-то он ждал, но понимал, что надо и семью кормить. А раз так, придётся устраиваться на какую-нибудь работу. Вот только куда?
И опять, как это бывало раньше, в жизнь Алексея Балезина вмешался случай. Как-то днём он сидел на лавочке в небольшом скверике, что неподалёку от дома, и думал о своём. Пригревало солнце, пахло весной. Неожиданно на лавочку подсели две девушки. Они были заняты каким-то переводом, часто переходя с немецкого на русский. Алексей краем глаза наблюдал за ними и тихо улыбался, вспоминая себя студентом, представляя, что это, наверное, студентки из финансово-экономического института, что поблизости, и что со временем его сын и дочь будут вот так же пыхтеть над конспектами и переводами. У девушек что-то не получалось, они нервничали, поглядывая на часы. И Балезин не выдержал:
– Простите, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он по-немецки.
Девушки переглянулись, как бы не веря услышанному, а потом уставились на него. Алексей переспросил, но уже по-русски.
Нужные «тысячи» – как обычно называют студенческие задания по иностранному языку – он перевёл им из какой-то немецкой газеты в считанные минуты. Девушки несколько раз поблагодарили его и довольные убежали, очевидно, на занятия.
Через пару дней Алексей вновь встретил девушек. Они вежливо и осторожно уже сами попросили им помочь. Балезин присел на лавочку и стал им переводить, сопровождая комментариями по технике перевода. Девчонки ему приглянулись, они напоминали Ольгу и Татьяну в молодости, только, как говорится, с точностью до наоборот: та, что светловолосая, была худенькой и стройной, а тёмненькая выглядела толстушкой.
– Как хоть вас зовут, красавицы? – улыбнулся Алексей.
Оказалось, беленькую зовут Ирой, а её подругу Катей.
– Очень приятно, а меня зовут Алексей Дмитриевич.
Как и в прошлый раз студентки от души благодарили, но не уходили, а виновато поглядывали куда-то в сторону. «Что с ними?» – подумал Балезин. Разгадка наступила в следующую минуту.
– А вы с французского перевести можете?
Балезин невольно обернулся. Перед ним стоял молодой человек среднего роста в больших роговых очках. Нос и щёки парня украшали заметные веснушки.
– Это наш комсорг Коля, – пояснила беленькая Ирина.
– Николай Петрович, – деловито добавил парень.
Алексей слегка прищурился от солнца. Студенты ему явно нравились.
– Значит, Николай Петрович не желает самостоятельно осваивать язык Бальзака и Гюго? – сдерживая усмешку, спросил он.
– Почему не желаю? Желаю, – буркнул тот, кого представили комсоргом. – Только вот что-то не получается. У нас в школе иностранный язык плохо преподавали.
– У нас – это где?
Парень назвал небольшой приволжский городок.
Алексей задал ему несколько вопросов по-французски. В ответ комсорг Коля бурчал что-то невнятное. «Из тебя француз, как из меня эфиоп», – подумал Балезин, и это его изрядно развеселило. Пришлось помочь и ему.
А после началось… Студенты начали дружно наведываться к Балезину, ловили его, где только можно: в скверике, во дворе и даже в подъезде дома. И если бы только эти трое… Число желающих получить перевод «на халяву» измерялось численностью студенческой группы, а то и более. И всё новые лица. Видимо, с иностранными языками у студентов дела обстояли неважно. Сначала Балезина это забавляло, ведь ему ничего не стоило прочитать и перевести колонку текста из французских или немецких журналов или газет. Но вскоре должность тайного общественного переводчика стала его злить. И он решил, что с этим пора кончать. Завтра он скажет студентам, что надо работать своей головой.