Но страна выстояла. Сейчас, к середине 1944 года, положение на фронтах кардинально изменилось – советские войска наступали. Настроение Фёдора Ершова значительно улучшилось. Рана 1941 гола понемногу заживала, но рубец оставался, болел, потому что Ершов понимал: причиной побед на фронтах является не коммунистическая идеология, не классовый подход, не виток мировой революции, а то, что русский солдат грудью встал за свою землю, за родных и близких.
А пролетарии? Почему немецкие рабочие стреляют в русских рабочих, вместо того, чтобы поднять восстание против Гитлера? Где классовая солидарность? Ещё в 1920-м, когда Красная армия потерпела поражение под Варшавой, Фёдор Ершов недоумевал: как так, в одном строю у поляков оказались и вельможный пан, и его холоп? Получалось, национальное сильнее классового? 41-й год это подтвердил. А в 43-м был распущен Коминтерн. Большевизм закончился, и идейный большевик Фёдор Ершов оказался в роли золотоискателя, который несколько лет копал в поисках золотой жилы, а наткнулся на обычный песок. Ершов стал прикладываться к бутылке. Нет, до запоев он никогда бы не дошёл – дела не позволяли, да и сила воли у него была. Но, оставшись один, частенько наливал себе и долго сидел в одиночестве, размышляя о своём. Ещё и отсутствие вестей о единственной дочери давало себя знать, он почти не сомневался, что она погибла. Вот и сейчас, ему хватило трёх рюмок, чтобы опьянеть, хотя сидящий напротив Балезин выглядел почти трезвым.
– Что замолчал? – Алексей прервал раздумья Фёдора и снова задал тот же вопрос. – Сам-то ты как?
Тот наконец ответил:
– Сам? Ловлю диверсантов, дезертиров, раскрываем гитлеровскую агентуру. Сейчас это ещё ладно. А знал бы ты, что в 41-м творилось…
– Да знаю я…
– Что ты знаешь? Ты за кордоном был.
– А у меня такая же профессия, как у тебя, – всё знать, это, во-первых. А во-вторых, я там не на экскурсии был. До сегодняшней встречи с тобой почти полгода в госпиталях провалялся. А задержись я в одном месте на две-три секунды дольше, меня бы и по частям не собрали. Случай! А он, Фёдор, меня хранит всю жизнь.
– У тебя там был явный враг. А каково мне? В середине октября 41-го Москва была неуправляема: паника, погромы, уголовщина распоясалась. Я был начальником патруля, со мной было четверо бойцов. Знаешь, сколько мы расстреляли за две недели?
– Догадываюсь.
– Или дезертиры… Что смотришь на меня? – Ершов налил себе ещё и выпил. – Вспомнил Австро-германскую и прапорщика Ершова, который после ранения не вернулся в полк?
– Такое трудно забыть.
– Молодец, хорошая память. Только там было совсем другое. Я работал в армии по заданию моей партии – партии большевиков. Тебе, беспартийному, это не понять.
– Да где уж мне…
– Не язви, за спины солдат я не прятался, вшей вместе кормили.
Балезин тронул друга за плечо:
– Фёдор, ты что-то завёлся… Давай лучше вспомним, как мы ходили на футбол. Помнишь, как мой «Спартак»…
Но Ершов будто бы и не слышал призывы к миру.
– Тебе, Лёха, ой как просто. Для тебя что царская Россия, что Советская – разницы нет. Так ведь? Я тебя знаю…
– Так. И что в этом плохого?
– А вот для меня есть. Для меня это совсем разные вещи.
Алексей смотрел на Фёдора: весь седой; чёрной, как воронье крыло шевелюры давно нет. А вот глаза те же, цыганские. Но в них весёлый блеск сменился злобой. Вот только на кого?
– Но есть же ещё присяга, – негромко, но твёрдым голосом произнёс Балезин.
– Да пошёл ты!.. – вспылил Ершов и, выругавшись, резко поднялся. – Пора мне, машина ждёт.
Алексей, как мог, попытался его остановить, но не получилось. Когда Фёдор, хлопнув дверью, ушёл, Балезин подошёл к столу, налил водки, выпил, закусив остывшей картошкой и куском курицы. Называется, отметили погоны полковника и орден…
И всё же настроение поднялось. Порой тяжёлое известие, особенно когда оно касается родных и близких, лучше неизвестности. А тут ещё на следующий день пришло письмо от Сергея, и на сердце стало спокойней. Сын писал, что у него всё нормально: воюет, командует артиллерийским дивизионом. Был ранен, лежал в госпитале, но вернулся в строй. Очень скучает по всем.
Алексей тут же написал ответ. О матери, сестре сообщил, что они вот-вот вернутся домой в Москву. О себе и своих делах, естественно, умолчал. Вчетверо сложил исписанный листок, задумался: сын воюет, а он спокойно сидит в тылу… Нет, срочно на фронт!
Часть четвертая. Война после войны
Он не ожидал, что так быстро пролетит время. Казалось, желание скорой победы, желание возвратиться домой к семье делает пребывание на войне бесконечно долгим. А для него всё было наоборот. Почему так? Лишь к концу войны он начал понимать, что причина кроется в сравнении – в сравнении с той первой войной, на которую он двадцатилетним студентом ушёл добровольцем и вскоре, лёжа в грязных окопах под непрерывным огнём немецких или австрийских орудий, понял, что та война – не его война, что он толком и не знает, чего Россия хочет в той войне и за что он, Алексей Балезин, воюет. А мужики – солдаты из его пулемётной команды, тем более не знали, за что воюют, ведь не собирался же немецкий кайзер их жён и детишек сделать рабами, как Гитлер. Солдат дома ждали родные деревни и семьи, а его, Алексея Балезина, не ждал никто. Его премилая тётушка Елизавета Юрьевна вскоре после начала войны отдала Богу душу, а Ольга могла о нём и забыть, ведь она была уже помолвлена с другим. Есть ещё городок, где он родился, на окраине которого могилы его матери и отца. Но он туда не вернулся ни разу, и о его судьбе никто ничего не знал. Вот и приходилось лежать в окопе или блиндаже и проклинать время, которое тянулось так медленно – скорей бы войне конец! Настроение улучшилось, когда его заприметил Батюшин и взял к себе в службу разведки. Балезин понял, что это дело, которое ему по душе. Но долго ли он там прослужил? Всё перечеркнула революция. Ну а потом был Иностранный отдел ВЧК, зарубежные, как их называют – командировки, был Афганистан, Персия, Испания, Швеция, снова Персия – то уже Иран… В перерыве между ними была служба по охране первых лиц государства… Да, ещё, как же можно такое забыть: ликвидация банды Кошелькова. Работа в институте не в счёт, это мирная работа. И вот он пришёл к тому, с чего начал: военная разведка и контрразведка. Может, именно потому и время убыстрилось. И ещё: теперь у него был надёжный тыл – его семья.
Отдельный отряд особого назначения (ОООН НКГБ СССР), куда был направлен полковник Балезин, занимался подготовкой разведывательно-диверсионных групп для заброски во вражеский тыл по заданиям Ставки, Генштаба и командований фронтов. В состав ОООН входили 2 мотострелковых полка, две батареи: миномётная и противотанковая, а также роты: парашютно-десантная, инженерно-сапёрная, автомобильная и рота связи. Поэтому ОООН представлял собой ещё и подразделение, способное решать боевые задачи на фронте и в тылу, территория которого ещё недавно была оккупирована гитлеровцами и где ныне активно действовали банды националистов. Особенно это касалось Латвии, Литвы и Западной Украины.
После того как война переместилась за пределы СССР, ответственность при подготовке разведгрупп резко возросла. Опасности провала и гибели подстерегали их ежеминутно. Действовать приходилось в прифронтовых условиях, часто на территориях, обильно насыщенных гарнизонами и превращённых в сплошную линию обороны, в окружении враждебно настроенного населения. Провалов и потерь было немало, но в целом ОООН поставленную перед ним задачу выполнил. При этом в ряде случаев разведгруппы и индивидуальные разведчики входили в контакт с немецкими антифашистами, представителями польского подполья, ощущали их помощь и поддержку.
Балезин непосредственно руководил подготовкой таких групп, а Интернациональный отряд был предметом его особой заботы.
Сообщение о капитуляции Германии полковник Балезин встретил в Восточной Пруссии. Пили за Победу, орали, стреляли в воздух (даже несколько человек ненароком получили ранения), обнимались и конечно же поздравляли друг друга. Настроение у всех было преотличное и у Алексея тоже. Тем более что он получил несколько писем, из которых следовало, что Ольга и Маринка уже полгода как в Москве, а месяц назад вернулся и Сергей – демобилизовали по ранению. Веселье могло продолжаться ещё долго, но для Балезина оно закончилось уже на следующий день, когда его вызвал командир отряда генерал Орлов, у которого Балезин был заместителем. Отношения между ними были вполне доверительные, если не сказать, дружеские.
– Ничего не пойму, – пожал плечами Орлов, держа в руке вскрытый пакет. – Тебе, Алексей Дмитриевич, приказано прибыть…
Он надел очки, достал предписание и едва выговорил название городка, в который надлежало прибыть полковнику Балезину. И опять пожал плечами:
– Ну, ты извини…
– Да ладно, – отмахнулся Алексей. – Мы люди военные. Приказ есть приказ.
И словно в подтверждение содержания пакета, на столе зазвонил телефон – тот самый, трубку которого даже генералы берут с почтением и осторожно.
– Генерал Орлов слушает.
Через пару минут, выслушав и поблагодарив за поздравление с Победой, Орлов протянул трубку Алексею. Тот взял и услышал знакомый голос Фитина.
Говорили недолго. Генерал следил за лицом своего зама.
– Ну что? – с нескрываемым интересом спросил он, когда Балезин положил трубку.
– Всё нормально кроме одного. Выехать нужно немедленно. Все указания и инструкции получу на месте. А вы, товарищ генерал, – Балезин улыбнулся, – должны обеспечить мне сопровождение.
– Знаю уже. Бери хоть целый взвод.
Через час трофейный «опель» мчался по добротному немецкому автобану, унося Балезина, шофёра и двух офицеров сопровождения к месту, указанному в предписании. Так полковник Алексей Балезин невольно продлил своё пребывание в поверженном рейхе, попав в специальную группу, которая занималась вывозом из Германии оборудования и людей, имевших отношение к созданию атомного оружия. Большая группа, руководимая заместителем наркома Завенягиным, состояла не только из учёных, инженеров и организаторов производства. В неё, естественно, вошли представители спецслужб и армии. Начальник службы внешней разведки НКГБ СССР Павел Михайлович Фитин, принимавший участие совместно с Берией в создании и комплектовании такой группы, конечно же не мог не вспомнить о Балезине, занимавшимся ранее заводом в Рьюкене, где немцы производили тяжёлую воду, и отлично владеющим многими иностранными языками. И, что особенно важно, Балезин был профессиональным разведчиком.