— Я пишу хайку. Вам знакомо?
— Это где природа и жизнь? С кирэдзи[10], 12:5?
— Настоящий художник не признает чьих-то требований! Каждый вправе творить так, как считает нужным! — от обиды шоколад в чашке Манник почти расплескался.
— Вы правы. Я не хотела навязывать свое мнение, простите, — смутилась Танька. Даже такое насилие она считала недопустимым.
— Вы очень учтивы. Позвольте подарить вам вот это творение:
Веселые имена у играющих тучек — Фифа и Фафа!
Радость сменяется восторгом!
Но детство — излечимая болезнь.
— Спасибо, красиво очень, — засмеялась Танька. — А …?
— О! Пожалуйста:
Лекарства в шкатулке слоновой кости,
Пригоршня таблеток в кармане.
У каждого возраста своя бижутерия…
А вот еще:
Пыльные тома на полках.
Что за причуда ‒
Хранить трупы былой услады?
Или так:
Клонятся к закату стрелки часов,
Спешат за Солнцем.
Отстаньте, глупые!
Печально, конечно, но так я вижу. Прошу:
Туча забот накрыла облако мечты,
За утренним чаем подают завтрашнее молоко.
Вот и будущее уже наступило.
— А есть о любви? — Танька чувствовала приближение запаха нафталина.
— Разумеется!
Старый носок — все, что осталось от любимого:
Он слишком спешил на войну.
Кто вспомнит о тебе, Рыцарь?
Ну, какая любовь — такие и стихи, — смущенно оправдывалась Манник. — А вот философское есть:
Поле боя сложили пополам,
Солдаты похоронены внутри.
Стратеги устали. Сыграна партия.
— А вы, Танечка, — немного помолчав, продолжила уже прозой, — не пробовали себя в этом жанре творчества? — удовлетворенная вниманием, старушка прихлебывала все еще приятный шоколад.
— Пока — нет, — ответила, облизываясь. — Но могу попытаться.
Танька зачем-то кашлянула и серьезно продекламировала:
— Спокойствие гречневой каши,
Тихо лежащей на дне неглубокой кастрюли.
Забытая и засохшая. Судьба.
— Она еще и стихи пишет? — вытянулся вместе с лицом техник.
— Ты бойся, чтоб она рисовать не начала! — засмеялся оператор.
— Чего это?
— Тогда для всех она будет рисовать шаржи, а на тебя — карикатуры!
Часть 10
— Нахрен, бля! — за соседним столиком, явно бывший военный читал газету и эмоционально сопел носом. — Вогнали штык-нож в спину командира, — было заметно, что ноздри ворчуна раздуваются все сильнее, а губы кривятся, словно от судороги. — По самую рукоятку, — добавились редкие глубокие вдохи. — Провернули в ране и еще посмотрели, как кровь идет! — изрекающий пожевал во рту сопли и еще сильнее скривил уста.
— Ах, не обращайте внимания! — легко поправила Танькин интерес Манник. — Незаслуженная критика: такое редко, но бывает. Видно, хулители на личности перешли.
— Кто? — заиграло детское простодушие.
— Необразованные рецензенты! Мнят себя потребителями искусств. А творить нужно в первую очередь для кого? А?
— Для кого? — уже больше заинтересовалась Танька.
— Для себя, естественно! Вам уже пора знать об этом, — благосклонно закивала повелительница рифмы, элегантно отправляя в рот кусочек сладости.
— Втихаря, ночами, читать своим бессмертным картинам собственные гениальные сонеты? Сидя в загадочном наряде на тайной винтажной табуретке? Манник, вы уверены, что только для себя?
— Исключительно! Оглянитесь вокруг: все, что вы видите, художники делали, в первую очередь, — для себя. Нравиться?
— И им за это ничего не было? Я хочу сказать, так можно и до абсурда дойти: накалякать какой-нибудь черный квадрат, даже не сильно ровный, и потом умничать, набивая себе цену. Мол, один я понимаю всю глубину и творческий замысел, а вы все лохи недалекие. Ну и прочую ерунду. Писал-то — для себя, если что!
— А это идея! Обязательно воспроизведите подобное! Вы будете бешено популярны! — старушка уважительно посмотрела на собеседницу. — Ах, мне бы ваши годы!
— А что такое старость? Простите…
— Старость — это такое чувство прекрасного, — печально поделилась уборщица за подающими надежды.
— Она нарисует? — встревожился техник.
— Что? Фиолетовые улицы без людей? Или брызги краски с двумя неаккуратными мазками? Нет. Может, и даже красиво, но не нарисует она эту чушь, — уверенно ответил оператор.
— Почему? Интересно посмотреть на такое: квадрат. Да еще черный, — техник руками обвел в воздухе окружность.
— Возьми бумагу и нарисуй, ничего сложного. Можешь даже под линейку, — хохотнул смешливый коллега. — Важен не цвет, а самомнение. Ну и мошенники, которые расскажут, почему все окружающие никогда не станут великими творцами.
— Почему они мошенники? Вдруг и правда художник что-то эдакое хотел сказать своим рисунком!
— Если хотел, почему не сказал? А чтобы продать подороже, такого наплетут — фиг поймешь!
— Что продать? Картину?
— Или себя. Как критика. Беспроигрышный вариант, по-моему!
— То есть, гений художника не в том, чтобы запечатлеть эмоции и переживания…
— А в том, чтобы втюхать любую изображенную бредятину! — подхватил оператор. — Такова реальность!
— И каждый человек — творит? — что-то очень знакомое было в образе. Танька даже оглянулась на дверь кухни — не покажется ли шеф?
— Обязательно! Ну, кроме потребителей, конечно. Они лишь критикуют, самовыражению не научены. Чтобы удерживать внимание на своем творчестве, нужно видеть картину мира отрешенно, а они на такое не способны. Вы согласны со мной? — Манник доверительно наклонила голову, вглядываясь в синие Танькины глаза.
— Вот, и правильно, вроде, а каким-то извращением отдает, — девочка буквально выскользнула из ответа и цепкого взгляда старухи. — Я возьму с собой пару пирожных? Можно? — она не ожидала ответа, просто сложила небольшую горку сладких шариков на салфетку и, аккуратно завернув, встала. — Спасибо вам за интересную беседу, Манник. Очень понравилось, что пишите так, как считаете нужным. Мне пора. Еще один вопрос, если позволите.
— Конечно, спрашивайте, — обрадовалась в ответ.
— Где можно расположиться на ночлег, лагерем?
— Это просто! В той стороне есть поселение творческой молодежи, у них свободные взгляды на мораль и законы, но вреда не причиняют. Я смогла быть полезной?
— Да, еще раз благодарю, и прощайте, — кивнула всегда приветливая Танька.
«Лют, я тебе лакомства набрала! — садясь в седло, Танька провела рукой по холке зверя.
И нам одно… — жалобно попросило Второе Я.
Нам — обойдется. Кто от разговора прятался?
Я тебе хокку сочинила. Честное слово!
Про кашу, — вздохнула. — Пиит оголодавший!
Это очень глубокое творение, не всякий поймет…
Ладно, пока не пойму — есть не буду.»
«А еды у нас и нет больше, — напомнил хищник.»
«Сейчас обувь запасную приобретем и сразу за вкусностями двинем, — пообещала хозяйка.»
Танька не ограничилась парой кед. Обзавелась одной красивой, но непонятной вещицей: на ней была готовая забавная надпись. Прихватила несколько топиков и шортики, разжилась парой спортивных штанов и футболок, и только тогда направилась в сторону пригорода.
«Все равно здесь весело, — сумки велорюкзака были почти пустые и педали крутились легко.
И красиво: видишь, как все разукрашено, — восторгалась Танька.
И плевать, для кого создают красоту, приятно смотреть — вот и здорово! — поддержало Альтер Эго.
Так и нужно оценивать: нравится или нет. Сами же учили Дакси быть честным!
Странное чувство, правда?
Я, кстати, поняла твой хокку…
Ура! Идем за жрачкой! Вот магазин, тормози.»
Кроме консервов и воды, Танька не удержалась от полезного меда. Зато из ненужного заграбастала круг дивно пахнущей колбасы, две банки варенья и продолговатые фрукты неизвестного вкуса. Пришлось имитировать огромные усилия по перетаскиванию покупки к велосипеду.
«Мы как это все съедим? — недоумевала Танька.
Лучше спроси, как мы это делить будем, — увидело очевидное подсознание.
Это с кем? — не совсем поняла себя.
Слышишь, как Лютый слюнки глотает?
Так! Я тоже колбаски хочу! Лют, имей совесть!»
«Совесть у помощника дьявола?.. — задумался котенок. — Только больше никому не говори, хорошо?»
«Можно подумать, у меня, кроме тебя, есть собеседники, — вес в сумках был распределен, оставалось вопросительно посмотреть на помощника.»
Часть 11
Мешать творческим порывам чужой юности Танька не хотела. Решила поставить свою палатку в стороне от стойбища молодняка, на невысоком берегу местной реки. Бор без подлеска, запах цветущей травы и негромкие птицы, — дивное место. Собрать здесь валежник для костра оказалось непросто, пришлось углубляться в лес и на хрупких детских плечиках тащить к стоянке большой ствол.
«К этой колоде да дровосека… — пыхтела Танька.
Мы сейчас быстро управимся, вот увидишь! — оптимизму Альтер Эго можно было позавидовать.
Цепной пилой-то? Карманной? Не смеши меня.
Я тебе покажу: ставим бревно вертикально…
Ты что задумала?!»
Выброс энергии произошел бы и без слов присоединения[11]. Но, на свою беду, Танечка хотела красиво нарубить дров: от удара маленького кулачка бревно разлетелось щепками в разные стороны. Ствол живого дерева, которое использовалось как испытательный стенд, упал в обморок, переломившись под натиском инфантильной удали.