После этого разговора я долгое время совсем неохотно читал евангелие по вечерам и с жадностью набрасывался на те книги, которые давала мне учительница из школьной библиотеки. Но наступило лето, и я стал все реже видеться с учительницей. Отец же без чтения святых не мог прожить и часа. Я привык к своей обязанности перед ним, втянулся.
Начав прикуривать трубку для отца, я наглотался дыма. А кто же в этом случае не научится курить?
24 января
Андрюшу я встретил первым, когда приехал. Присев на корточки возле крыльца сторожки, он строгал лучину для самовара. Узнав, кто я, накинул телогрейку, шапку и побежал, прихрамывая, за церковным старостой.
Вскоре он вернулся и еще с порога стал объяснять, что староста будет сейчас, сию минуту. Тут же выглянул боязливо в окно и обрадовался:
— Сама идет! — сказал полушепотом и еще больше засуетился, бесцельно переставляя вещи с места на место.
Я посмотрел в окно. К сторожке приближалась женщина в длинной юбке, короткой шубейке и черном суконном платке, повязанном по-монашески.
Женщина вошла в сторожку и подняла глаза на иконы. Молилась долго, не спеша, величаво. Все-таки я заметил, как взгляд ее, поднятый к иконам, в какое-то мгновение метнулся ко мне. Кроме любопытства, в этом взгляде было что-то еще — холодное, жесткое.
Помолившись, женщина смиренно подошла под благословение. Я предложил ей сесть и ознакомил с указом епископа о моем назначении настоятелем прихода. Читать указ она не стала: подержав в руках, возвратила.
Завязался разговор, обычный при знакомстве. Я рассказывал о себе, а женщина сидела тихо, смиренно опустив глаза. Было ей лет шестьдесят, но выглядела гораздо моложе. Круглое лицо с чистой немного смуглой кожей казалось бы приятным, если бы не серые с прищуром глаза, которые смотрели на меня колючими льдинками.
Наконец, заговорила собеседница. Носит она монашеское имя Варсонофия, но в приходе все зовут ее по-мирскому — Ольга Ивановна. Церковным старостой состоит десять лет. Работает не покладая рук, все силы отдает на благолепие храма, но приход еще беден, очень беден: всего двести-триста рублей дохода в месяц. Сторожу платит она двести пятьдесят рублей, а сама перебивается кое-как: от нужды подрабатывает вязанием пуховых платков, стеганием ватных одеял.
Разговорившись, Ольга Ивановна отбросила степенность и казалась бы совсем искренной и радушной, если бы глаза не смотрели в упор пристально-холодно.
Как добрая хозяйка, она пригласила затем меня к ужину и ушла первой, чтобы приготовиться к встрече дорогого гостя.
В маленьком домике, — он был собственностью Ольги Ивановны, — царили идеальный порядок и чистота. На пороге встретила нас Марфа, женщина лет сорока пяти, одетая по-монашески. Склонившись в земном поклоне, Марфа припала к моим ногам, а потом помогла раздеться.
Ольга Ивановна пригласила к столу: на нем стояли маринованные грибы, соленья, рыба, картофель — все очень вкусно приготовленное. После был чай с лимоном, печеньем и сухариками. Чувствовалось, что обе пожилые женщины любили вкусно поесть и ни в чем себе не отказывали.
После чаю Ольга Ивановна поведала, что была в самых наилучших отношениях со всеми батюшками, служившими в приходе до меня, всех любила за ласковость и простоту. Особенно тяжко было ей расставаться с моим предшественником, отцом Тимофеем, которого недавно перевели в другой приход. Расхваливая отца Тимофея на все лады, Ольга Ивановна, как бы невзначай, заметила:
— Помнится, вступая в должность настоятеля, отец Тимофей сказал: «Епископ прислал меня проповедовать, а не заниматься хозяйством. С общиной вы справляйтесь, как знаете, а меня подобными делами не беспокойте…» Во все три года так ни разу не спросил о делах общины, — улыбаясь, заключила Ольга Ивановна. А в глазах ее стыло сомнение: будет ли она при мне полновластной хозяйкой прихода? Ведь согласно положению о православной церкви религиозную общину возглавляю я, ее настоятель.
Что ж! Поживем — увидим. Я промолчал, а Ольга Ивановна снова заговорила о своем усердии к храму:
— Бьюсь, как рыба, едва свожу концы с концами…
Слушать ее было неприятно: когда человек назойливо твердит о своей порядочности — ему перестаешь верить!
18 февраля
Вчера я долго не мог уснуть, все раздумывал над жалобами Ольги Ивановны.
На своем веку встречал я много церковных старост, но не знал ни одного из них, кто был бы честен, служил, не помышляя о мзде.
Продажа в церкви свечей, крестиков, просфор, сбор денежных пожертвований на тарелку — все обычно проходит бесконтрольно, все находится в ведении церковного старосты. Кроме старосты, об истинном доходе церкви могут знать только два члена церковного совета и один из них — настоятель. Но и настоятель частенько беспрекословно подчиняется старосте, так как зависит от него материально. Получая денежные подачки, он, как и другой член совета, всячески восхваляет своего благодетеля.
И так — во всех церквах. Я нигде не встречал исключения. Всюду церковные старосты поступают с доходом церкви по своему усмотрению.
Вспоминается такой случай. В кафедральном соборе крупного города долгое время ктитором (старостой) был бывший купец И. А. Павлов. Я подозреваю, что подлинная фамилия у него была другая.
Ктитору было лет под семьдесят, но старость, казалось, не коснулась его крутого высокомерного нрава и давних привычек. Всегда подтянутый, гладко выбритый, старичок любил щегольски одеться и вкусно поесть. Работали же за него другие: свечами в соборе торговал его помощник, а отчеты в епархию писал за него сам настоятель собора — митрофорный протоиерей Борис, прекрасный в прошлом бухгалтер.
Обязанности Павлова заключались в том, чтобы вовремя собрать у своих подчиненных выручку, и, как он сам презрительно говорил, «умело смазать старую колымагу, именуемую церковным советом, если какое-либо ее колесо начинало скрипеть и жаловаться на нужду». При этом себя он никогда не забывал, ни в чем себе не отказывал.
Как-то покупал я продукты в гастрономе, и вдруг одна из продавщиц, не скрывая любопытства, подозвала меня к прилавку.
— Кем работает этот модно одетый старичок? — спросила она.
Я догадался, что интересовалась она Павловым.
— Почему это вас интересует?
— Я знаю, что работает он в церкви, — ответила работница магазина. — Но какая должность может в церкви так высоко оплачиваться, что человек, когда бы ни зашел, покупает две-три головки самого лучшего сыра, самую лучшую колбасу, несколько бутылок дорогого вина и не одну плитку шоколада. Сколько же он получает?
Я сказал, что наш ктитор берет продукты не для себя, а для коллективной трапезы после богослужения. Но я солгал, соблюдая церковную тайну.
Делец Павлов получал всего лишь пятьсот рублей в месяц по ведомости, но бесконтрольно мог пользоваться значительной частью церковной выручки. В постоянной зависимости от него находился настоятель собора отец Борис, да и епископ, ежегодно жаловавший на пышные именины ктитора, был в неменьшем долгу перед хитрым и расчетливым старостой. Попробуй-ка, пожалуйся на казнокрада!
Свечной ящик — один из главных источников дохода. Известно, что епархиальное управление снабжает все церкви епархии свечами по 75 рублей за килограмм. Вырученные деньги от продажи ящика свечей церковный староста обязан заприходовать и в полученной сумме дохода отчитаться. В одном килограмме — 250 свечей. Продают свечу по три рубля за штуку. Таким образом, выручка от продажи одного килограмма свечей должна составить 750 рублей.
Что делает церковный староста? Видимости ради, он покупает в епархии килограмма два свечей и продает их месяца два. Тем временем его приспешники тайком, на рынке покупают почти такие же свечи по 20 рублей за килограмм, и староста пускает их в продажу по три рубля за штуку. Деньги от продажи рыночных свечей составляют личный доход ктитора, а также используются им для подкупа тех, от кого зависят его махинации.
Свечной ящик для старосты — неиссякаемый источник обогащения. Каков бы ни был староста, за ящик он держится зубами и готов скорее загрызть ближнего своего, чем позволить ему посягнуть на власть над ящиком. Снять старосту с должности почти невозможно, так как его всегда поддерживают десятки людей, кормящихся из его рук.
— Поистине, легче отлучить ребенка от груди матери, чем старосту от свечного ящика, — говаривал епископ, у которого я служил.
20 февраля
Ранним утром кто-то несколько раз подходил к двери и осторожно дергал за ручку, проверяя, не заперта ли? То была Ольга Ивановна: едва дождавшись, пока я встану, она принялась угощать меня завтраком. И была так ласкова, так стремилась угодить, что, усмехнувшись, я подумал: заботится, как мать о сыне в утро первой встречи с ним после долгой разлуки.
Однако я заметил, что Ольга Ивановна не на шутку чем-то встревожена. И правда, вскоре она завела разговор о том, чтобы я не всех слушал, не всем верил, потому что в селе очень много людей, которые хотели бы внести смуту в жизнь общины, посеять раздор и вражду между членами церковного совета.
От завтрака я отказался и заявил, что намерен готовить себе сам. Ольга Ивановна метнула на меня недобрый взгляд, поджала губы и ушла.
Вскоре пришла познакомиться с настоятелем псаломщица. Валентина Петровна, — так ее звали, — была маленькой, худенькой и бойкой старушкой. Посидев в сторожке не более двух часов, она наговорила столько, что в памяти всего не удержишь: болтливые, сплетницы среди псаломщиц — не редкость.
Самым интересным в ее рассказе было то, что она состоит в давнишней, непримиримой и взаимной вражде с Ольгой Ивановной: ее она называет не иначе, как бандиткой.
Доходы церкви, сказала она, как и все старосты, Ольга Ивановна расходует по своему усмотрению. В черном теле держит она всех батюшек, а отец Тимофей не раз от ее деспотизма плакал. Домик, что купила Ольга Ивановна года два назад, приобретен, несомненно, на храмовые деньги.