У всех монашенок особое пристрастие к сплетням. Они любят вмешиваться в личную жизнь людей, делая вид, будто «болеют» о случившемся. Они подсказывают, советуют, как поступить, и тут же разглашают по всей округе самое сокровенное, что доверил им взволнованный человек.
Они снабжали сплетнями и меня. Остановить их фальшивую исповедь священник не может: то будет нарушением таинства. И все-таки мне не раз хотелось записать на пленку магнитофона насквозь фальшивые признания монахинь и выставить их на всеобщее прослушивание.
И будь моя воля, я даже повесил бы табличку:
«Монахиням вход воспрещен!»
5 марта
Снова заходила Валентина Петровна. Она как всегда оживлена и чрезмерно болтлива.
— Все с нетерпением ждут вашей службы, — сообщила приятную новость.
Я завел разговор об Андрее Петровиче Зубареве, похвалив его за серьезность.
Валентина Петровна лукаво посмотрела на меня и сказала:
— А знаете, ведь он — колдун!
— Как колдун? — удивился я.
— Колдун и знахарь, — подтвердила псаломщица. — Он лечит от всех болезней и заговаривает.
— Как же он лечит? — полюбопытствовал я.
Валентина Петровна рассказала, что к Зубареву обращаются по разным причинам: когда нужно парня к девушке приговорить, когда «разговорить», то есть внести разлад в любовь и дружбу близких людей, когда нужно «отчитать» от порчи и сглазу, вылечить «младенческую» болезнь у детей и по всякому другому поводу. Чаще всего к нему приезжают из дальних деревень.
— И вот еще чем он знаменит, — заметила словоохотливая старушка. — Кто бы ни обратился к нему, он, впервые видя человека, называет его по имени, определяет возраст и вполне точно говорит о симптомах болезни, которой страдает больной.
Я был поражен. Никогда бы не подумал, что такой солидный и, как мне показалось при первом знакомстве, развитой человек, как Андрей Петрович, занимался подобными фокусами.
Рассказ об Андрее Петровиче не давал мне покоя.
Утром я расспросил о Зубареве Андрюшу, и тот привел несколько случаев успешных исцелений от порчи и дурного глазу, которые якобы произошли с некоторыми монашенками.
— А каковы у него отношения с Ольгой Ивановной?
— Приятственные, — искренне определил Андрюша. — Ничего плохого меж ними никто не замечал.
— А давно ли Андрей Петрович колдует?
— Год назад. Как приехал, вскорости и слух прошел и начали к нему ходить люди, — пояснил сторож.
Странно, почему же так зло отзывается Андрей Петрович об Ольге Ивановне? Это верно, что сам он хочет стать старостой. Но к чему ему церковные доходы, если он неплохо зарабатывает знахарской практикой? Совместить же обе должности невозможно.
В полдень забежала Ольга Ивановна. Она предпринимает усиленные попытки привлечь меня подарками. Развернув сверток, она достала новый подрясник.
— Вот уже лет двадцать храню, — возведя глаза к небу, промолвила Ольга Ивановна. — А зачем храню — не знаю. Остался подрясник от одного монастырского иеромонаха: заказал, а сам преставился. Куда же мне его теперь?
Подрясник пришелся мне впору, и я предложил ей деньги. Но Ольга Ивановна отказалась.
— Расходы на него я не несла. А хлопоты свои в счет не ставлю.
Послушать ее медоточивые речи — мать родная не бывает милей. А ведь тигрица, право, тигрица!
Между прочим, я спросил:
— Правда ли, что Андрей Петрович колдун?
Ольга Ивановна усмехнулась чему-то и неохотно ответила:
— Те, кто ездят к нему, говорят, что помогает. А там — кто его знает…
И завела разговор о другом. Я же подумал: завтра схожу к Андрею Петровичу и все разузнаю.
7 марта
Вчера была моя первая служба. Она прошла хорошо. Говорят: было много народу. Наверно это так и есть, хотя половина церкви пустовала.
Среди молящихся большинство — старушки. С ними трое детей семи-девяти лет. Стариков было мало, а молодежи не заметил совсем.
Старушки во все глаза следили за каждым моим движением, оценивали. Время от времени, наклоняясь к уху соседки, кто-нибудь из них делал замечание по моему адресу.
Верующие в храме всегда делятся на три категории.
Первая — постоянные посетители, не пропускающие ни одной службы. Ходят они в церковь затем, чтобы следить за порядком, за всем наблюдать, без всякой надобности подсказывать молящимся, где и как надо стать, куда подойти. Во время службы они нередко вступают в пререкания между собой, доказывая правильность того или иного обряда.
Такие не прочь покритиковать батюшку, заметить ошибки в чтении, фальшивые ноты в хоре. Стоят они всегда впереди всех, чтобы лучше было видно и слышно. Иногда занимают места позади свечного ящика и тогда критически оглядывают каждого входящего, пытаясь понять, зачем пришел человек. Заметив робкого, тотчас берут его в плен: разъясняют, советуют, подсказывают. Оставив одного, снова рыщут глазами в толпе, выискивая другого новичка, нуждающегося в их совете.
Такие обычно не молятся. Им некогда. Они с нетерпением ждут конца службы, чтобы обменяться впечатлениями, обмыть косточки прихожан и священника.
Ко второй категории относятся люди, попавшие в церковь по нужде. Это люди средних лет, которые в угоду богомольным родителям торопятся совершить какой-либо обряд: крестины, похороны, поминание. Такие тоже не молятся. Им до службы дела нет. Они стремятся как можно быстрее исполнить свою требу и отправиться во-свояси.
Третья категория — истинно верующие. Они чинно стоят посреди храма, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, а, помолившись, тихо уходят домой.
Но таких мало. Их единицы. Во время первой службы я не увидел ни одного. И это меня удручает.
Заметил я и то, что храм наш очень беден: нет в нем необходимой утвари и облачений. Оконные рамы настолько стары, что сквозь дыры врываются потоки холодного воздуха. Как же халатна Ольга Ивановна к своим обязанностям!
А вот и она сама: после службы подошла ко мне, полная восторга и радушия, сказала, что прихожане остались мною весьма довольны, а сама она умилена несказанно. Еще бы! Ведь я ни единым словом не обмолвился, что видел в продаже рыночные свечи!
Но я твердо решил: напишу об этом епископу.
10 марта
Наконец, я осуществил задуманное.
Андрей Петрович встретил меня радушно. Живет он вдвоем с женой в небольшой избе, разделенной перегородкой на две половины: первая — кухня с русской печкой, вторая — горница. В чистой комнате — красный угол, заставленный иконами. Столик под иконами застлан парчой. На нем разложены какие-то старые книги. Перед столиком на полу — чистый цветастый коврик.
Стараясь быть как можно более приветливым, я объяснил, что зашел разогнать тоску. Никого-то из знакомых у меня здесь нет, а дома сидеть одному крайне тягостно.
Пробыл я у Андрея Петровича около двух часов и не заметил, чтобы этот «колдун» чем-либо отличался от нормального человека. Напротив, он любил заниматься хозяйством: имел корову, откармливал свинью, разводил кур, кроликов, любил ухаживать за пчелами, и во всех этих делах проявлял трезвый ум, хозяйскую сметку и расчет. Об «основном» же своем занятии хозяин речи не заводил.
Наговорившись вдоволь обо всем, я спросил:
— Слыхал, будто, помогаете вы в исцелении?
Зубарев насторожился.
— Не то, чтобы помогаю, а так… молюсь. Приходят ко мне, просят: помолись о здравии. Я им в утешение какую-нибудь молитву и почитаю. Это вот, — он указал на одну из книг на столике, — псалтырь, это — акафистник, а та — молитвослов. Вот и все…
— И приезжают к вам издалека?
— Как приезжают, так и уезжают, — Зубарев отвернулся с неудовольствием. — Одни только разговоры. Не мне бы о том говорить, не вам бы слушать…
Видя, что откровенный разговор не состоялся, я стал прощаться. Кстати, я так и не разглядел жену Андрея Петровича — Дарью Осиповну. Во время нашего разговора она сидела в полутемной кухне — маленькая, вся в черном. Лица ее я не видел, голоса не слышал, только по шороху чувствовал, что к нашей беседе она внимательно прислушивалась.
Ушел я от Андрея Петровича с тягостным чувством. Похоже, что он — жулик, но как его разоблачить?
Как плохо быть среди людей одинокому: не с кем посоветоваться, некому высказать свои сомнения. А вокруг меня — я это видел, — кипела бурливая жизнь, полная радостных предчувствий, надежд и глубокой веры в торжество свободного труда. И все, даже верующие, когда они не бывали в храме, жили какими-то размашистыми помыслами и делами, боролись и побеждали, радовались и печалились, и только я один стоял в стороне от этой жизни. Горько!
12 марта
Утром подкатил к сторожке грузовик и вывалил дрова для храма. Из кабинки вышла Ольга Ивановна, расплатилась с шофером и принялась вместе с Андрюшей перетаскивать дрова в сарай. Чувствовалось, она старалась показать себя рачительной хозяйкой.
Мне было жаль старика. Поднимая вместе со мной самые большие поленья, он быстро выдохся и тяжко дышал. Но Ольга Ивановна наотрез отказалась нанять людей для колки дров, подчеркнув, что церковь бедна и каждую копейку надобно беречь.
— Пришлю вам плотника, отец Константин, — пообещала она прощаясь.
Вскоре пришел и плотник, средних лет, веселый мужчина, пахнущий смоляной стружкой.
— Тут, значит, такое дело, — сказал он, чтобы сразу внести ясность. — Пришел я к вам не по вере, а из-за заработка, потому что дом начал строить и мне копейка лишняя во как нужна…
Степан Лукич, так звали плотника, оказался бойким на слово и скорым на дела. Проворно соскабливая с рамы изъеденные шашелью места и подгоняя к ним новые планки, он говорил без устали. Мысли его, живые и взволнованные, то и дело обращались вокруг вопросов планирования.
— Теперь, понимаешь, дело круто пойдет, — просвещал меня Степан Лукич. — Теперь колхоз что решит, то и будет, а не что укажут барышни в райзо. Если, скажем, кок-сагыз у нас не родит, на кой же черт нам землю им занимать. Говорили: план требует. Брехня! Не может государство того плана требовать, от которого ни шиша дохода нет. Так я говорю?