— Ну, мне пора. Ждут меня другие дети…
С Григорием апостол встречался чаще других, и всякий раз убеждал его идти в Почаевский монастырь, поклониться останкам святых.
— Мир велик, — наставлял он Григория, — не единой суетой может просуществовать человек. Если дашь обет молиться за других, то везде встретишь людей, готовых помочь страннику…
Вняв его призыву, Григорий после отъезда старца взял в руки палку и пешком двинулся на запад, ко Львову. С тех пор и ходит. Сначала непривычно было странствовать. Но потом освоился, понравилось: ни скуки, ни лишений, ни нужды он в своей скитальческой жизни не чувствует.
Когда Григорий ушел, я подумал:
«Как же легко сбить человека с толку, заставить его бросить дом, семью, работу, стать бродягой».
Встретившись позже с Ольгой Ивановной, я рассказал ей о Григории. Но она все знала лучше меня.
— Всякий по-своему спасается, — заметила холодно. — А его послушание — странничество — самое тяжелое. Оттого и жалеют его люди…
15 апреля
Шла последняя неделя перед пасхой — время наиболее кипучей деятельности Ольги Ивановны. Она наняла рабочих, чтобы привести в порядок подходы к церкви, покрасить наличники на окнах, посыпать речным песком дорожки и площадку перед папертью.
Ее суета несколько нарушила сонное течение моей жизни, и невольно вспомнились предпасхальные дни, проведенные в канцелярии епископа.
Затишье там наступало недели за три до праздника. Все дела и ходатайства обычно откладывались «на после пасхи». Приостанавливалась и почта: не поступало писем-жалоб на священнослужителей, прошений от церковных советов об удалении неугодных им батюшек.
Служил я в епархии секретарем владыки Феофана. Был он крут характером и обладал удивительной способностью вытягивать деньги там, где, казалось, не было возможности это сделать. Для этого он использовал малейший повод, всякое, даже не дело, а дельце.
Ко времени его приезда в кассе епархии не было ни копейки наличными, а на текущем счете в банке всего лишь двадцать шесть тысяч рублей. Через месяц на текущем счете оказалось 130 тысяч рублей да столько же наличными в кассе.
Собирая дань с верующих, священники нередко жалуются на то, что церковь облагается большим налогом. Однако это чистейшая ложь, так как любая община верующих получает от государства в бесплатное пользование храм и все церковные ценности. Как и всякое гражданское учреждение, церковь платит государству лишь налог со строения, земельную ренту и страхование от пожара. Все эти платежи представляют незначительную часть общего дохода и, рассчитанные на уплату в четыре срока, уплачиваются обычно в начале года полностью.
Средства церкви образуются от продажи свечей, просфор, лампадного масла, крестиков, иконочек, ладана, поминаний, от сбора денег на тарелку во время богослужений. Продажа подобных вещей не облагается налогом.
Весь доход церковь расходует на собственные нужды — оплату услуг церковного совета, который занимается хозяйственной жизнью общины, оплату священника, сторожа, уборщицы и т. д. Но кроме того, каждая церковь ежемесячно вносит в епархию денежный взнос на содержание московской патриархии. На эти цели самый незначительный мелкий приход вносит по 200–300 рублей, а городские церкви платят по 10–20 и более тысяч ежемесячно.
Управляющий епархии — епископ в свою очередь вносит на счет патриархии не менее 25 процентов от суммы, получаемой с церквей.
До прихода в епархию владыки Феофана церкви частенько задерживали взносы, ссылаясь на необходимость произвести ремонт или приобрести утварь, платили взносы не полностью. Владыка сумел поставить дело иначе. И началось это с первого знакомства с настоятелями.
Обычно священники являлись ко мне, и я вел их наверх, в покой владыки. Открывал дверь и смиренно произносил:
— Благословите, владыка!
Я пропускал вперед прибывшего, называл его имя и занимаемое место, и тот склонялся перед епископом в поясном поклоне.
Вместо приветствия вошедшему, владыка поворачивался ко мне и спрашивал:
— Сколько эта церковь должна?
Ответ я готовил заранее.
Тогда владыка говорил оторопевшему батюшке:
— Ну вот что, батюшка, бог вас благословит. Поезжайте-ка домой да привезите всю сумму задолженности сполна и еще за полгода вперед. Сделаете так, чтобы не вы, а мы были вам должны, тогда и поговорим с вами, познакомимся…
И отворачивался от вошедшего, давая понять, что никаких разговоров больше быть не может. Я уводил огорошенного батюшку вниз.
Через недельку или ранее того батюшка снова появлялся в канцелярии епархии, притихший, настороженный. Здоровался со мной и шепотом спрашивал:
— Примет ли?
Тем же тоном спрашивал его и я:
— А деньги привезли?
Настоятель кивал головой и делал попытку улыбнуться, но улыбка получалась какая-то кислая.
Я докладываю о пришедшем владыке, и тот говорит:
— Примите деньги, выпишите квитанцию, а тогда введите ко мне…
Потом мы с батюшкой поднимаемся наверх и входим в просторный кабинет епископа. Я кладу на стол книжку квитанций и пачку денег, и владыка радушно встречает посетителя, словно в первый раз видит.
Обласканный любезностью, батюшка, однако, рано начинает радоваться, ибо не пройдет и минуты, как епископ снова огорошит его:
— Вот вы, отец настоятель, погасили весь долг и уплатили взнос за четыре месяца вперед. Это весьма похвально. Значит, есть средства. По скольку вы платили до сих пор? Три с половиной тысячи в месяц? Маловато. С этого месяца будете платить по четыре с половиной…
Заметив, что настоятель делает попытку что-то возразить, владыка перебивает:
— Знаю, знаю, что трудно. Да и нам не легко. Молитесь, господь поможет…
И посетитель уходит от владыки снова расстроенный, смятенный.
Слух о крутом нраве епископа вскоре дошел и до дальних приходов. Священники не торопились знакомиться с владыкой до той поры, пока не погасят задолженности перед епархией. Однако восемь приходов, самые отдаленные, оставались должниками — в них долгое время не было священников.
Однажды из дальнего прихода недели за две до пасхи приехала делегация верующих — три пожилых женщины. Заглянув в книгу приходов, я установил, что взнос этой дальней церкви 200 рублей в месяц, а за четырнадцать месяцев, в которые отсутствовал священник, долг вырос до 2800 рублей.
Обо всем этом я доложил владыке. Он вышел в канцелярию сам, чтобы побеседовать с ходоками. Женщины наперебой стали просить его дать к пасхе священника.
— Ну вот что, — заявил он, — сначала погасите всю задолженность, а потом я вам дам священника…
На лицах женщин появилось выражение сосредоточенности, раздумья. Я же подумал про себя: откуда владыка возьмет священника? Их ведь не хватает на все приходы. Разве что за наказание переведет кого?
Одна из женщин, самая бойкая, спросила:
— За что же нам платить? Ведь службы почти полтора года не было.
Владыка посмотрел на нее сурово:
— А разве вы за службу платите? — У вас есть община, у общины есть церковь, которую она должна содержать. Вот и платите задолженность…
На том разговор и закончился. Ходоки подобрали свои котомки и отправились в обратный путь.
Не прошло и недели, как женщины вернулись, оживленные, радостные. Со мною поздоровались, как со старым знакомым. Стали рассказывать:
— Стали мы ходить по домам, собирать на церковь. Денег давали мало, все больше вещами, продуктами: кто меру зерна отсыплет, кто — картошки, кто — курицу вынесет, а кто скатерть… С таким добром к владыке не придешь. Собрали мы все это, да на толкучку вывезли. А там подумали, будто мы краденое продаем… Страху натерпелись! Но все обошлось, слава богу. Отпустили нас в милиции, только посмеялись над нами.
— А деньги привезли?
— Как же! Сполна. Да еще и на проезд хватило.
Я пересчитал привезенные деньги, сложил по купюрам, выписал квитанцию и направился к владыке.
Владыка принял деньги, расписался в квитанции.
— Скажите им, чтобы ехали домой. Как только будет свободный священник — пришлю.
— Вряд ли они поедут без священника, — осторожно заметил я. — Они намерены его увезти с собой…
Владыка недовольно поморщился.
— Идите…
Я сошел вниз и постарался, сохраняя суровый тон епископа, передать его слова ходокам. Какой тут поднялся шум.
— Подай-ка нам владыку.
— На что нам его квитанция?
— Нельзя нам без батюшки ворочаться…
Положение у женщин и в самом деле было критическое. Они боялись возвращаться домой без священника, так как верующие, собрав деньги на церковь, ни за что не поверили бы, будто в епархии им не дали священника. Тем более, что за всеми тремя женщинами давно укрепилась слава торговок старьем на толкучке. А долго ли таких упрекнуть в мошенничестве?
Пришлось мне снова вызывать владыку. Еще с порога он накричал на женщин.
— Сказано вам, что священника пришлем, как только объявится. Сейчас свободного нет. Батюшка — не крест, его не вытащишь из-за пазухи. Вы деньги уплатили? Квитанцию получили? Ну и отправляйтесь домой, а мы за вас помолимся…
Не дожидаясь, что скажут ходоки в ответ, владыка круто повернулся и пошел наверх. Тяжело заскрипели под его ногами старые половицы.
Женщины, оцепенев, стояли несколько минут молча, потом засуетились и стали собираться. Одна из них, вздохнув, вытерла слезу, другая покорно склонила голову, а третья, та, что была бойчее всех, швырнула на пол квитанцию и плюнула на нее:
— А провались ты со своим священником, лихоимец!
16 апреля
Дня три ко мне никто не приходил. Даже Андрюша, занявшись уборкой двора, в сторожку почти не заглядывал. В одиночестве я размышлял о судьбе Григория.
Как рассказывали прихожане, ходит странник по домам, ведет благочестивые беседы с хозяйками, которые принимают его с почестями, как подвижника. Он и сам рекомендует себя богомольцем, и между прочим предлагает свои услуги: помолиться угоднику о близких, поставить свечку, а они, то есть верующие, пусть дадут кто сколько может в пожертвование на Троицко-Сергиевскую лавру. И ему дают.