Однажды я завел с ним такой разговор.
— Ну, Григорий, как чувствуешь себя?
— Слава богу, вашими молитвами живу.
— Скажи, что дает тебе странничество?
— Тело-тлен, душа — извечна, — ответил заученно Григорий. — Ходя по святым местам, я тружусь для своей души…
— Пусть будет так, — заметил я. — Но, уйдя из дома, ты нарушил самый святой долг на земле: долг отца перед семьей…
Григорий покачал головой и ничего не ответил.
— Ты прожил с женой двадцать лет. Попрощался ли, когда уходил? Или она об уходе не знала?
— Догадывалась, — сказал он негромко.
— И что же она? Бранилась, возражала?
— Нет, не ругалась. Только уговаривала остаться, может, как-нибудь и обойдется…
— Что обойдется?
Григорий увильнул от ответа.
— Да, это… Ну, вот, что с душой у меня…
— А не жалко тебе их?
И снова, как заученный урок, проговорил:
— Жалко-то жалко, да и о душе забывать нельзя.
— Слушай, Григорий, — сказал я решительно, — хватит тебе по свету бродить. Возвращайся домой. Хочешь, я помогу денег достать на билет? Возьмись-ка с Андрюшей поколоть дрова, а я уговорю Ольгу Ивановну дать тебе столько, чтобы хватило на дорогу. Согласен?
Ответил как-то вяло:
— Согласен.
— Ну и хорошо! Приходи завтра пораньше, я велю Андрюше приготовить пилу и лишний топор для тебя.
На том мы и расстались. На следующее утро я выглянул в окно и искренне обрадовался. Григорий возился с поленом возле сарая и разговаривал с Андрюшей. А старик-сторож суетился вокруг широкого в плечах детины, пытался половчее подсобить.
Успокоенный, я сел к столу и снова занялся проповедью.
Вспомнилось, как любил говаривать владыка Феофан:
— Священник, не читающий проповедей, нелающему кобелю подобен. А нелающего кобеля добрый хозяин держать не станет.
Чтение проповедей им строжайше вменялось в обязанность каждому батюшке.
Проповедь произносится так. Сначала я читаю по-древнеславянски стихи из евангелия, в которых рассказывается, скажем, о страданиях Иисуса Христа. Затем пересказываю прочитанное своими словами и делаю вывод:
— С великим терпением перенес Христос страдания и нам завещал терпеть…
Подобная проповедь весьма распространена среди батюшек. Я не хотел ее повторять, хотя и собирался прочесть первую свою проповедь на второй день пасхи.
Полистав евангелие, я решил остановиться на притче о виноградарях, которая, как мне казалось, наиболее соответствовала настроению прихожан.
О чем рассказывала эта притча?
Некий хозяин посадил виноградник, обнес его забором, выкопал колодец, построил башню, а потом оставил плантацию виноградарям и уехал.
Когда пришло время убирать виноград, хозяин прислал своих слуг за виноградом. Виноградари плодов не отдали, а, избив слуг, прогнали их.
Больше прежнего прислал хозяин слуг за виноградом. Но и с ними поступили так же. Наконец, послал хозяин к работникам своего сына, рассчитывая, что рабы постыдятся тронуть его. Но виноградари убили хозяйского сына, решив, как говорится в притче, завладеть наследством…
Как истолковать эту притчу? — над этим следует подумать священнику.
Я ищу ответа в самом евангелие.
Что должен сделать с непослушными виноградарями хозяин плантации? — спрашивает своих учеников Христос.
«Говорят Ему: злодеев сих предаст злой смерти; а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои».
Весьма откровенная защита хозяина! Вряд ли после этого станут рабы-виноградари работать на своего господина. Они скажут ему: работай сам или пусть твой виноградник зарастет чертополохом. Но это грозит бедой: придут в запустение многие поля, которыми владеют хозяева. Нет, так толковать не годится. Не потому ли Христос отверг предложение учеников, что в нем обнажалась мораль крепостников?
Он сказал: «…отнимется от вас царство Божие, и дано будет народу, приносящему плоды его».
Обманется тот, кто подумает, будто и в самом деле евангелие ратует за то, чтобы отнялось у хозяев и воздалось работникам. Главная мысль совсем иная, хотя и высказана загадкой: «…камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла».
Судя по притче, камень — это собственность, которую, отлучившись, бросили ее хозяева, названные строителями. Собственность эта пригодилась впоследствии и хозяину и работникам, тем, которые трудились на ней. И хоть вывод из этой загадки туманный, иносказательный, понять его можно.
«И тот, кто упадет на этот камень, — говорится далее в писании, — разобьется; а на кого он упадет, того раздавит…»
Подставим к слову «камень» слово «собственность» — что получится? Не трогайте собственность, поставленную во главу угла существующего рабовладельческого строя (евангелие писалось в пору рабства), ибо кто замахнется на собственность, о нее разобьется, а на кого она ополчится — сокрушит. Словом, как ни крути, а тем, кто трудился, быть обязательно битыми! Хитро же написано, право!
Следуя премудрости евангельской, как должен был я рассудить тяжбу, подобную той, что случилась у хозяина с работниками. Я бы сказал хозяину:
— Успокойся! Собственность твоя священна и закон на твоей стороне, ибо, как в писании сказано, виноградарями сделано то, что не может быть оправдано законом Моисеевым.
Работникам бы я сказал:
— За то, что растите вы плоды, воздастся вам в царстве небесном. Но плоды вы все-таки хозяину отдайте, поскольку в писании сказано: «Бедные мира избраны быть богатыми верой, а не плодами своего труда».
Я предвижу, что обманутые виноградари возразили:
— Но ведь мы же вырастили эти плоды!
— Зато плантация чужая…
— Неправильно это! Мы будем жаловаться в суд!
В лучшем случае я остановлю их словами из евангелия: «Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки».
И еще добавлю в назидание:
«Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо…» Нет, проповеди у меня снова не получилось! За такое толкование притчи в старину меня бы немедля сделали расстригой, да еще бы и в острог угодил. Да и нынче от епископа не избежать нагоняя.
Я пробежал глазами выписки, которые сделал из писания. Кому они нужны? Ведь земля, и посевы, и плантации, — все сейчас народное достояние. Нет больше в нашей стране хозяина, на которого гнули спину работники. Поднятый некогда высоко камень собственности сброшен вниз, оказался он совсем не крепким, как описывали его богословы, он рассыпался впрах.
Молодым колхозникам, воспитанным советским строем, просто непонятны притязания хозяина к виноградарям, как о том рассказывает притча. Многие из них, приезжая в новое село, находят для себя и дом и виноградник, заботливо созданные для них руками соседей, односельчан. Им говорят:
— Живите счастливо, трудитесь честно. Пусть и ваш труд приносит людям радость.
Правда, у старожилов колхозников все еще есть приусадебные участки, а на них — старые сады, виноградники. Они по привычке называют эти виноградники «моими», и кое-кто может еще поступить с соседом по старому закону собственности, то есть так, как поступил евангельский владелец плантации со своими работниками. Но нынче это зовется пережитком. А вдоль обочин дорог, в сухой и выжженной солнцем степи все растут и растут молодые сады и виноградники, плоды которых — всенародное достояние…
Было три часа пополудни, когда я оторвался от труда, так ничего и не написав. На дворике перед сторожкой было тихо. Андрюша сообщил, что Григорий бросил колоть дрова еще в полдень и куда-то ушел.
— А много ли сделал?
Андрюша неопределенно пожал плечами и пробормотал:
— С ним не наработаешь. Он такой…
— Какой?
— Ленивый, без меры всякой.
— Это с непривычки. Завтра, небось, поднажмет, — сказал я.
В восьмом часу утра я увидел возле раскрытого сарая Андрюшу.
— Ну как? Сегодня рано начали?
— Где там! Еще не начинали. Григория-то нет, — ответил сторож виновато.
Прошло еще два часа, а странник все не шел.
Тогда я послал Андрюшу за ним. Вернулся старик совсем испуганным.
— Ушел он, батюшка, на рассвете. Забрал вещички и пошел. Хозяйка сказывала, будто, сон ему приснился, что зовет его к себе человек, одетый в черное. Пальцем, будто, поманил и скрылся. Неужто сам угодник за ним приходил?
Вот тебе и Григорий. Не захотел честным трудом копейку добывать, разленился, избаловался на чужих харчах. И брехать научился ловко. Угодник, видишь ли, позвал! Да на что он святому, такой лодырь?
Сколько же их еще бродит вокруг церквей и монастырей, живут они за счет легковерия, наивности и доброты простых и отзывчивых людей. Живут паразитами, не зная ни забот, ни обязанностей. Они — спасаются! От какого же греха, как не от труда, который стал им в тягость?
Горькие мои размышления прервал Андрюша. Он вошел в сторожку, держа в руках небольшую матерчатую сумку, задернутую тесемкой.
— Сумочку эту повесил странник вчера на верею вместе с телогрейкой, — сообщил старик. — Уходя, телогрею надел, а сумку, видать, второпях оставил. А в ней бумаги…
Я выложил из котомки содержимое: четыре ученические тетрадки, сложенные вчетверо. Две из них чистые, одна полностью и вторая наполовину исписаны именами, поставленными столбиком: по одному имени в строчку. Через неопределенные промежутки столбик был отчеркнут жирной чертой. Сбоку стояла пометка: имя, фамилия и отчество и рядом сумма каких-то средств. Против первого столбика стояла надпись: Варвара Осиповна Мальцева — 8 рублей.
— Мальцева? — переспросил Андрюша. — Это из нашего села: крайний дом направо…
И следующие имена принадлежали жительницам нашей деревни, — их всех Андрюша знал наперечет. Мне стало ясно, что Григорий записывал в эту тетрадку имена умерших родственников для поминовения в монастыре, куда держал путь. Отметку о суммах, дарованных на свечи и пожертвования, он делал для солидности, чтобы прежде времени кто-нибудь его не разоблачил в жульничестве.