Возвращаясь из святилища, она проходила по городу Мацуэ. Вдруг видит: у реки собрался народ, и все смотрят на плещущуюся в воде диковинную рыбину, на спине у которой начертаны вписанные в круг знаки родового имени ее отца. Женщина так и ахнула: «Не иначе это дух моего покойного батюшки». Там же, на берегу, стояла божница, и она окропила ее водой из потока. После этого она совершила все подобающие поминальные обряды, а потом отправилась в хижину старого монаха, дабы принять постриг и впредь молиться о спасении всех неприкаянных душ.
Выслушав сию горестную повесть, Бандзан проникся еще большей печалью и сожалением об этой несчастной судьбе.
О том, как обезьяна искупала младенца
Сердце человеческое подобно обезьяне, которая скачет по ветвям пяти желаний[119] и не слышит разносимых ветром звуков колокола, напоминающих о тщете всего земного.
В стране Тикудзэн[120] есть прибрежное селение по названию Канэгасаки – Колокольный Мыс. Миновав его, Бандзан пошел по полю, тянущемуся вдоль горного подножия, и спустя какое-то время набрел на кладбище, над которым стелился печальный дым погребального костра. Большинство из тамошних могил были детскими. Внезапно на глаза Бандзану попалось свежее захоронение, обнесенное бамбуковой оградой, перед которым стояли сосуды с водой и осенними хризантемами, а на поминальной дощечке было начертано: «Обезьяний холм».
«Что бы это значило?» – подумал Бандзан и решил расспросить кладбищенского служителя, чья сторожка находилась рядом. И вот что он услышал.
Неподалеку отсюда, в городе Дадзайфу, жил известный богач по имени Сирасака Токудзаэмон. Была у него дочь О-Ран красоты несравненной. Когда девушке исполнилось шестнадцать лет, молва о ней разлетелась далеко окрест, и все молодые люди сгорали от любви к ней. Среди них был живший в соседнем городке юноша по имени Хамори Дзироэмон. Будучи ценителем женской красоты, он влюбился в О-Ран без памяти и вскоре стал тайно с ней встречаться. Как известно, на свете немало людей, которым до всего есть дело, но со временем даже они притерпелись, и никто их особо не осуждал. Родители же влюбленных ничего не знали и кручинились о том, что чада их, достигнув брачного возраста, все еще не нашли себе достойной пары.
И вот, улучив подходящий момент, Дзироэмон попросил знакомого своей семьи выступить в роли свата и сообщить отцу О-Ран, что он желает взять ее в законные супруги. Тот отправился в дом к Токудзаэмону.
– Вы – известный виноторговец, – начал он, пуская в ход все свое красноречие, – а жених – сын преуспевающего ростовщика. Чем не выгодная партия? О таком женихе можно только мечтать.
Казалось бы, еще немного, и дело сладится. Однако, выслушав его, Токудзаэмон на всякий случай осведомился, какого вероисповедания придерживается жених. Узнав, что тот не является последователем учения святого Нитирэна[121], он пошел на попятную:
– Раз так, то, сколь бы богат и хорош собою ни был жених, я за него свою дочь не отдам!
Сват передал его ответ Дзироэмону, и тогда молодой человек решил сменить веру, хотя по обычаю это полагается делать невесте. Недолго думая, он отправился в храм Мёходзи и стал членом тамошней общины. После этого он вновь послал свата к Токудзаэмону, дабы объявить ему: «Нынче утром Дзироэмон-доно был посвящен в братство святого Нитирэна».
– Эка важность! – произнес в ответ Токудзаэмон. – Ежели вера не впитана с самого рождения, грош ей цена. К тому же у меня есть на примете человек, за которого я намерен сговорить свою дочь.
Услышав от свата эти слова, Дзироэмон едва не лишился дара речи.
– Как же так? – молвил он. – Выходит, все мои надежды рассыпались прахом. Но неужели О-Ран могла дать отцу свое согласие?
И он написал ей письмо, полное жалоб и увещаний, на которое О-Ран ответила:
«Я ничего не знала о намерениях отца. Представляю, как горько должно быть у Вас на сердце при мысли о том, что меня прочат за другого. Отец не желает видеть Вас своим зятем, но из этого вовсе не следует, что мы не можем быть счастливы вместе. Как только я что-либо разведаю поподробнее, сразу подам Вам весточку».
На следующий день Токудзаэмон призвал дочь к себе и объявил:
– Судьба твоя решена, готовься к свадьбе. Я выдаю тебя за Хикосаку, торговца бумагой с Главной улицы.
У бедной девушки сердце так и упало, но она не показала вида и покорно выслушала отца, после чего спешно вернулась в свою горницу и написала любимому записку:
«Только что отец объявил мне свое решение. Нынешней ночью я должна бежать из дома».
Эту записку она тайно переправила Дзироэмону. Тот наскоро собрался и в назначенный час встретил О-Ран у задних ворот ее дома. В полночь влюбленные отправились в путь и, одолев семь верст, под утро добрались до этой деревни, где жил кто-то из их дальних родственников. С его помощью они построили себе маленькую хибарку, на которую ушли все припасенные деньги.
Между тем у О-Ран была ручная обезьянка, которую она очень любила и баловала. Хватившись хозяйки, та, несмотря на ночной час, пустилась за нею следом и через какое-то время нагнала путников. Пожалев зверушку, они взяли ее с собой.
Хотя влюбленные и смогли соединиться, теперешняя их жизнь ничем не напоминала прежнюю. Ютясь в тесной лачуге, убого одетые, они занимались грубой работой – Дзироэмон крошил табачный лист, а О-Ран точила из дерева веретена на продажу, и только глубокая сердечная привязанность друг к другу помогала им преодолевать невзгоды.
Обезьянка тоже забыла о прежнем вольготном житье и, сочувствуя хозяевам, всячески старалась им услужить. Изо дня в день она ходила в горы, приносила оттуда сухие дубовые ветки и сосновую хвою, разводила очаг и согревала им воду для чая. Смотреть на ее хлопоты было и забавно, и трогательно. По вечерам она садилась возле О-Ран и растирала ее затекшие плечи. Бывало, глядя на свою исхудавшую от тяжких трудов хозяйку, она горестно вздыхала, словно тоскуя о прошлом, и из глаз ее катились слезы. В такие мгновения она была похожа на человека, который все понимает, но не может выразить словами. Ее забота и участие умиляли хозяев и скрашивали их печальную жизнь.
Так прошел год, а на следующую осень у них родился сынишка, которого назвали Кикуноскэ. Родители души в нем не чаяли и берегли как зеницу ока. Сравнивая свое нынешнее прозябание с былым благополучием, они сокрушались, что не в силах обеспечить ему достойное будущее, и от этого еще больше жалели его.
Однажды с самого утра, как это заведено у деревенских жителей, соседи устроили чаепитие и пригласили к себе Дзироэмона и О-Ран. Убаюкав сынишку, супруги отправились в гости да и засиделись за разговорами. Обезьянка же тем временем согрела воду и, когда в ней забулькали пузырьки, наполнила кипятком лохань. После этого она раздела младенца и, как всегда делала хозяйка, окунула его в лохань, не догадавшись сперва попробовать воду. Кикуноскэ издал громкий вопль и тут же испустил дух. Услыхав крик, родители примчались домой, вынули своего малютку из купели, а тельце у него красное, как у вареного лангуста, и сплошь покрыто волдырями – во второй раз и не глянешь!
– Что же ты наделала? – заливаясь слезами, воскликнула несчастная мать. – Я бы с радостью отдала свою жизнь, лишь бы снова увидеть сыночка прежним!
– Да уж, даже лютый зверь не смог бы сотворить такое, – вторил ей отец. – Видно, не в добрый час родился наш мальчик… – Но, как ни пытался он смириться с горем, рыдания теснили ему грудь.
О-Ран схватила деревянный меч и кинулась на обезьяну:
– Убийце моего ребенка больше не жить!
Однако Дзироэмон ее остановил:
– Сколь ни праведен твой гнев, теперь уже ничего не исправить. Убив живое существо, ты только помешаешь нашему Кикуноскэ возродиться в краю вечной радости. Обезьяна сделала это не со зла, она всего лишь хотела нам услужить. Разве можно мстить неразумной твари?
Услышав эти слова, зверек молитвенно сложил руки и залился слезами. Убивать его было бы слишком жестоко.
Кикуноскэ похоронили, и обезьянка каждые семь дней приходила на его могилку, возлагала на нее цветы или втыкала вокруг принесенные с гор веточки бадьяна. Впоследствии она стала ходить туда по три раза на день и всякий раз горько плакала. А на сотый день, утром, в полном спокойствии омыла надгробие свежей водой, после чего пронзила горло острой бамбуковой палкой и лишила себя жизни.
Увидев ее бездыханное тело, супруги с горечью молвили: «После смерти нашего мальчика она была единственной нашей отрадой, а теперь мы лишились и этого утешения. Выходит, бедная зверушка так и не смогла простить себе содеянного».
Тронутые силой ее раскаяния, они похоронили обезьянку рядом с Кикуноскэ и, отрекшись от суетного мира, ступили на праведный путь. С тех пор, затворясь в своей хижине, они беспрестанно читают и славят Лотосовую сутру и возносят молитвы по усопшим.
Так рассказал Бандзану кладбищенский служитель.
Заброшенная усадьба
Странствуя по земле Симоса[122], Бандзан оказался в местности по названию Сугаяма и набрел на чью-то заброшенную усадьбу. Протянувшаяся на четыре тё каменная ограда наполовину развалилась, двор зарос сорной травою и дикими фиалками, и повсюду валялись какие-то черепки. Печальное это было зрелище. Не такую ли картину описал Бо Лэтянь в своих стихах: «И земля превратилась в пустынное поле у края дороги, где одни лишь весенние травы растут»?
Неподалеку стояла убогая хижина. Обитавший в ней старик лет восьмидесяти без малого плел соломенные сандалии, как видно, на продажу. В ногах у него стояла глиняная жаровня, тут же дымился скрученный из ветоши фитиль, от которого он прикуривал свернутый в трубочку табачный лист. Об иных удовольствиях он, похоже, и не помышлял. Поглядишь – ни дать ни взять святой аскет.