Меня очень смущают яйца. Нарисуй на яйце лицо — и оно превратится в идеальный череп. Цвет у яйца странный, не могу вспомнить в природе ничего похожего, кроме человеческой кожи. У яиц может быть совсем разная текстура, смотря как их приготовишь. Для домашней пасты их требуется сотня. Мягкие, липкие, нежные и в то же время склонные к самоубийству. Никогда не оставляйте яйцо на столе без присмотра.
Мы с напарницей разбили «младенца» в последний день. Меня не волновала итоговая оценка, я просто старалась его не трогать, а она положила яйцо в пластиковый стаканчик и время от времени на него поглядывала.
В конце концов она его уронила. Помню ее раздраженное выражение лица.
— Учительница заставит нас мыть пол. И точно не поставит пять с плюсом.
Я даже не взглянула на желтую сопливую лужицу. Мне хватило звука, с которым яйцо разбилось. Внутри у меня что-то оборвалось. Дома я безутешно плакала, мама и тети пытались меня утешить, а бабушка Бьянка даже купила упаковку яиц, с которыми я могла обращаться как с младенцем.
Когда я увидела яйца, меня стошнило прямо в постели.
А потом мы собирали с учительницей капсулу времени.
Учительница добыла серебристого цвета капсулу, похожую на те, в которые кладут лекарства, только большую. Она раскрывалась пополам, а когда закрывалась, то по форме напоминала… яйцо.
Мы сложили в капсулу несколько предметов, которые нашли в классе: коробку мелков, фенечку, сплетенную с учителем на уроке труда, несколько рисунков, письмо для учеников начальной школы из будущего, которое мы писали все вместе. Я всего лишь поставила свою подпись, но письмо писали от лица всех. Потом учительница опустила яйцо в яму на школьном дворе и закопала его.
В этот раз меня не рвало, я ощутила только неминуемость смерти.
Теперь пришла пора открыть еще одну капсулу времени. Мне стало нехорошо, совсем нехорошо. Тонкий слой картона отделял меня от прекрасного создания, в котором еще несколько дней назад теплилась жизнь, которое шевелилось, удивлялось самому своему существованию и в то же время прекрасно чувствовало каждое перышко, выросшее из его кожи. Эдакий новорожденный птенец.
— Может, откроем? — Джада зашла ко мне в комнату. Одна из ее тугих крашеных кудряшек раскачивалась у меня перед носом. Мне не оставалось ничего другого, кроме как довериться ей, приехавшей с другого конца света, чтобы стать моей опорой.
Я поставила коробку на постель между нами. Должно быть, она уложила тетушек спать.
— Твоя мама мне все рассказала. У тебя теперь есть дом.
— У нас есть дом, — поправила ее я.
У Джады на глаза навернулись слезы, но она продолжала мыслить ясно. Иногда она напоминает старуху, запертую в молодом теле.
— Подожди. Сначала тебе нужно найти Лоренцо.
Я улыбнулась.
— Нам нужно найти Лоренцо.
Джада вскочила на ноги и закружилась в карибском танце.
— Muito legal![5] Почему ты сразу не сказала, что тебе нужна помощь?
— Мне казалось это само собой разумеющимся.
Она замерла.
— Большая ошибка, querida[6]. А теперь давай все-таки откроем коробку.
— Не уверена, правильно ли я поступаю, открывая в первую очередь ее.
— Что ты имеешь в виду?
Джада снова уселась на кровать.
— Мне кажется, с точки зрения историка нужно опираться на последние достоверные документы, которые у меня есть.
— А какие у нас последние достоверные документы?
Я помолчала пару секунд.
— Завещание тетушки Эвтерпы.
Джада встала и подтянула джинсы.
— Которое, если я не ошибаюсь, ведет нас прямо в Брешию, к монахиням, так?
— Да.
Я взяла копию завещания и прочитала: «Детский приют при монастыре служанок милосердия святой Марии Крочефиссы Ди Розы».
Джада хлопнула в ладоши — один-единственный раз.
— Прекрасно. Тогда вперед, начинай собирать вещи. Мы едем в Брешию.
Мне не хватило духу поднять на нее глаза.
— А как же твоя работа?
— Carinha[7], — ласково ответила она, — ты историк, предавайся размышлениям, об остальном позабочусь я.
Прежде чем бросить маму дома одну, я включила компьютер и начала искать в интернете Лоренцо Флавиани.
Незадолго до этого я поговорила с мамой.
— Ты знала, что у тебя есть брат?
Новость о моем отъезде расстроила ее, она раздраженно протирала столовые приборы и стаканы.
— Я не это имела в виду, когда говорила, что тебе нужно стать более самостоятельной. Переехать в другой дом, вот так, ни с того ни с сего… для тебя это чересчур, — сказала она, не оборачиваясь. — Но да, я знала, что у меня был брат. Когда он родился, я была совсем маленькой, мне было два, может, два с половиной года… Я была уверена, что он умер во время или сразу же после родов.
— Почему ты никогда не рассказывала мне о нем?
Мама повесила кухонное полотенце на ручку двери и тщательно разгладила на нем складки.
— Не знаю. Может, потому, что не слишком приятно представлять себе мертвого младшего брата, жизнь, которую он мог бы прожить… А может, потому, что его словно никогда и не существовало, по крайней мере для меня, ведь я была маленькой.
— Тетушки никогда не рассказывали о нем?
— Иногда я слышала, как они говорили о Лоренцо. Правда, не очень часто. Эвтерпа в основном отмалчивалась, а когда разговор заходил о нем, она замыкалась, не шла на диалог. Ты знаешь, какой она была.
У мамы на глаза навернулись слезы: она впервые упомянула сестру в прошедшем времени. Впервые осознала, что Эвтерпа отжила отпущенный ей на земле срок.
— Мама, — настаивала я с привычным хладнокровием, — почему тетя не переехала жить к нам со всеми остальными?
Мама легко улыбнулась и ответила, что теперь сомневаться не приходится: Эвтерпа не переехала, потому что ждала возвращения Лоренцо.
Если мамин брат родился через несколько лет после нее, ему должно быть под шестьдесят или около того. Не исключено, что у него есть или была работа, например семейное дело, для которого требовался сайт. Может, дети или внуки Лоренцо создали какую-нибудь страничку.
Нашлась только одна ссылка. Я перешла по ней и обнаружила исследование римского врача-дерматолога лет за сорок. Я написала ему письмо.
«Здравствуйте, я ищу родственника по имени Лоренцо Флавиани; не было ли в Вашей семье человека, в честь которого Вас могли так назвать? Заранее благодарю Вас».
И сразу же получила автоматический ответ: специалист ответит как можно скорее.
Хорошо. Подожду, хотя я не уверена, что ребенок, которого давно считали мертвым, мог вырасти под именем Лоренцо Флавиани.
Онлайн-исследования — прекрасное решение для тех, кто, как и я, сторонится публичных мест, например муниципальных учреждений. Но как историк я знала, что нет ничего лучше расследования на месте происшествия. Так что я продолжила собирать вещи.
На первомайских выходных мы перевезли вещи в дом тети Эвтерпы, то есть в дом бабушки и дедушки.
У Джады мурашки побежали по коже, когда я открыла тяжелую деревянную дверь, ведущую в большую комнату на первом этаже.
Она перекрестилась.
— В этом доме духи водятся, carinha. У них здесь остались незавершенные дела.
Я почти поверила подруге. Казалось, комнату на первом этаже не трогали со времен Второй мировой войны. Я не видела никаких следов присутствия тети. А ведь она жила здесь до прошлой недели. Похоже, что за шумом и болтовней, которыми тетушки наполняли наши дни, скрывались безмолвие и тщательно охраняемые тайны. Теперь они поднимались, как тесто для пиццы, которое мама оставляла в машине летом — отчасти чтобы удивить меня за ужином, отчасти чтобы все ингредиенты лучше раскрылись в тепле старого коричневого «Фиата Уно», раскаленного за день.
Дом стоял на отшибе, и нам потребовалось добрых полчаса, чтобы добраться от вокзала до нужного адреса. Мы волокли за собой чемоданы и наконец оказались в миниатюрном городке, где всё еще работали булочные, мясные лавки, цветочные магазины.
— Какое-то время мы ездили в торговый центр, — рассказал нам владелец небольшого бара на площади, коренастый, красный, почти лысый мужчина в очках с линзами толщиной в два пальца. — Теперь все возвращаются. Молодняк приезжает сюда жить, потому что здесь дешевле. Заглядывает много иногородних студентов.
Во мне будто дернулась стрелка компаса, когда я услышала диалект, на котором говорили в моей семье. Я спрятала улыбку за распущенными волосами и очками. Мы с Джадой тоже представились студентками, забравшимися далеко от дома. Мы решили пока не раскрывать подробностей наших поисков.
— Раз так, — сказал бармен, представившийся как Роберто, — я официально открываю вам счет в моем баре. Студентов обслуживаю в долг. Я знаю, что они не могут платить регулярно, но считаю, что имеют право выпить бокал пива вечером. А еще они привлекают клиентов. В пустой бар прохожие не пойдут.
— Какой странный тип, — заметила Джада, воюя с желтым чемоданом. — Никогда не встречала настолько щедрого бармена.
— Мне стыдно, что мы наврали ему с порога.
— Слишком хороший у него был кофе, чтобы отказываться. На днях вернемся и расспросим его подробнее. А когда все закончится, придем и расскажем правду.
Когда мы пересекали площадь, вымощенную таким светлым камнем, что в солнечном свете его белизна резала глаза, я огляделась. Похожая на хлебную муку пыль вилась в нескольких сантиметрах над землей, в ней терялись контуры площади, на которую выходили магазины и несколько заброшенных зданий.
Мне дома показались красивыми. Интересно, что бы они рассказали, умей говорить? Окна с рваными занавесками как прикрытые глаза, штукатурка на лице облупилась — свидетельство тяжелого прошлого или мяча, который бросал в стену ребенок лет десять назад. А то и все пятьдесят.
На другой стороне площади я заметила пристройку, соединявшую ветхий жилой дом с заброшенной портновской лавкой; на витрине все еще висела табличка.