Я раздраженно шагала к приходу. Почему все ведут себя со мной иначе? Беспокоятся, что я не услышу, не пойму. Никто не видит, что нет ничего хуже излишне внимательного отношения.
Я добралась до церковного двора и позвонила. Низенькая синьора в темном платье и гольфах впустила меня и проводила к приходскому священнику.
Он оказался высоким мужчиной около пятидесяти пяти. Я попросила у него свидетельство о венчании бабушки и дедушки, Бьянки Берга и Беньямино Флавиани. Лучше начать с малого, а потом при необходимости уточнить, что бабушка была несовершеннолетней, когда родилась тетя Эвтерпа.
— Мне понадобится ваше удостоверение личности, — сухо сказал священник.
Бюрократия в церкви была почище, чем в районной администрации. Я показала ему свои документы.
— Чечилия Флавиани. Ищете родственников по отцовской линии?
— Нет, по материнской.
Приходской священник разглядывал меня, обмахиваясь моими документами.
Похоже, ему не понравилось, что я ношу фамилию мамы. Но в конце концов он встал и позвал дона Армандо, священника на пару лет старше меня. Он попросил его подняться наверх, где, как я предположила, находился архив, и поискать свидетельство о венчании.
— Еще мне понадобится свидетельство о рождении и смерти Лоренцо Флавиани, шестого и последнего ребенка Бьянки Берга, — уточнила я. Мне не хотелось гонять дона Армандо дважды.
— Синьорина Флавиани, — сказал приходской священник, усаживаясь напротив меня, — не знаю, зачем вам нужны свидетельства…
Я и ему поведала полуправдивую историю о семейном древе. Добавила, что учусь на историка. Может, он будет обо мне лучшего мнения.
— Я понял. В таком случае попробуйте посвятить себя чему-то другому. Существуют интересные темы для исследования, которые таят в себе меньше… сюрпризов, чем те, что касаются происхождения. Просто советую…
Молодой священник вернулся в кабинет прежде, чем я успела ответить что-нибудь колкое. Хотя все равно бы ничего не придумала. Знаю себя.
— Я ничего не нашел, — сообщил нам дон Армандо. — Ни свидетельства о браке, ни свидетельства Лоренцо Флавиани. Вы уверены, что ваши родственники жили здесь?
Я не знала, что и думать. Приходской священник и дон Армандо строили предположения: пожар в приходе в 1976 году, небрежность архивариуса, война…
— Касательно свидетельства о браке, есть и другой вариант, — с заметной неприязнью сказал приходской священник. — В то время венчание могло не состояться, потому что приходской священник не дал согласия. Сколько детей, вы сказали, у них было? У синьора и синьоры Флавиани?
— Шестеро, — ответила я, глядя ему в глаза, и залилась краской. Ему не удастся меня унизить.
Я была разочарована и расстроена. Мне не нравился его вариант. Могло ли так произойти, что бабушка и дедушка родили тетушек и маму вне брака, между 1929 и 1945 годами? И почему им разрешили пожениться?
— Вы можете хотя бы показать, где могила Лоренцо?
— Был ли он крещен? — спросил приходской священник.
— Что? — переспросила я, облокотившись на стол и слегка повернув голову в его сторону.
— Крещение. Он был крещен или не был? — повторил тот на диалекте.
Окей, дружище. Теряешь терпение, ясно…
— Я так не думаю, нет.
Он устало вздохнул.
— Значит, и могилы нет. Может быть, его похоронили около дома ваших бабушки и дедушки, в саду… Поищите там.
Боже мой. Я никогда не думала, что могу найти тело моего маленького дяди на заднем дворе. Рядом с туалетом. Не может быть. Бабушка Бьянка не допустила бы подобного.
Я снова вышла на улицу и успела отойти метров на десять от прихода, когда услышала, что меня окликнули.
— Синьорина, подождите!
Я обернулась. Дон Армандо бежал за мной, его черная ряса развевалась, в руке он держал пожелтевший лист.
— Вы забыли про свидетельство о составе семьи. Лоренцо, шестой ребенок, в нем не указан. Позвольте дать вам совет: сходите в полицию и спросите о своем дяде. Если информации о нем нет ни здесь, ни в администрации, значит, с ребенком что-то случилось и вмешалась полиция.
Я ошарашенно поблагодарила его.
— Не за что, — ответил он, поворачивая назад. — Я сам учился на историка. И не стал бы останавливаться из-за страха обнаружить нечто неожиданное. — Он задержался на пороге прихода и помахал мне. — Напротив. Именно поэтому я бы продолжил поиски.
Попасть в участок можно было только по предварительной записи.
Я записалась на следующую неделю.
Когда я вернулась домой, время подошло к обеду. Джада раскладывала пасту, сваренную в негазированной бутилированной воде. Она со всем разобралась, купила кофе, зубную пасту, салат, бумажные полотенца…
— Ну что? Узнала что-нибудь? — спросила она из клубов пара от горячей пасты.
— Вроде того. Похоже, бабушка и дедушка не были женаты.
— Ну разумеется. В вашей семье никто не вступал в брак.
Я села за маленький раскладной столик.
— Да, но для того времени это было нетипично. А потом я встретила одного сотрудника в администрации…
Джада протянула мне пластиковую вилку. Мы обе избегали пользоваться вещами тети Эвтерпы.
— Он симпатичный?
— Откуда мне знать? Он просто рассказал, что в нашем районе есть бар для глухих. «Безмолвный».
— Это парня так зовут? Muito legal[10].
— Нет, зовут его Лука. Я про бар.
— Он пригласил тебя?
— Вот и нет. Он понял, что я глухая, и указал на мое место.
— Сходим.
— Куда?
— В бар «Безмолвный».
— И не подумаю.
— Занимайся своими поисками. Об остальном…
Приют при монастыре находился на одной из улиц, по которой можно дойти к площади с баром Роберто.
Я прошлась перед ним: вывеска в самом деле была, но без названия, просто «бар». Зато на витрине разобрала мелкую и незатейливую надпись — «Безмолвный». Еще рано, в это время на площади были только мы с цикадами. Хотя за витриной кто-то возился. Роберто, наверное, отдыхает. В баре расставляла столы брюнетка с волосами до пояса. Руки ее были сплошь покрыты татуировками. Она шустро лавировала между стульями, собирая со столов чашки и салфетки. Я смотрела, как она загружала маленькую посудомоечную машину и подавала пар в кофеварку. Какая она рукастая. Я в самом деле так считала. Сама я не смогла бы работать бариста. Точно не бок о бок с такой умелицей. Она не стала бы дружить со мной.
Девушка заметила меня. Она подняла ко рту кулак, вытянула большой палец и мизинец, словно показывая гавайский жест «шака». Жестом она спрашивала, не хочу ли я выпить. Я бы не отказалась, но взгляд незнакомого человека заставил мое сердце забиться как сумасшедшее. Я покачала головой и отошла от витрины.
На первом этаже приюта не было окон, только большая солидная дверь, старинная, с резьбой: здание всем своим видом давало понять, что произошедшее в его стенах навечно здесь и останется. Не допытывайся так усердно, здесь тебе ничего не расскажут, здесь секреты хранят в тишине…
Монахиня, открывшая дверь, наверное, была той самой, с которой я разговаривала по телефону, записываясь на прием. Я узнала ее по слегка визгливому голосу. Пожилая монахиня, проходя мимо, зашипела на меня, чтобы я говорила тише.
— Я думала, вы монахини-отшельницы, — сказала я. Быт монахинь всегда привлекал меня, в нем было особое очарование, но себе такой жизни я не хотела. Монашество идеально для человека с некоторыми… скажем так, проблемами в общении с людьми. Я почувствовала запах затхлости и поношенных вещей. Они невыносимы даже для того, кто изучает историю.
— Мы не отшельницы. А шепотом говорим, потому что матери-настоятельнице нездоровится. Ей почти восемьдесят лет, не стоит ее беспокоить, — сдержанно ответила монахиня.
Она провела меня мимо пустой столовой. Я ступала в армейских ботинках по полу, выложенному плиткой цвета яичной скорлупы, и мои шаги гулко отдавались в комнате. Мне стало неловко, и я попыталась идти тише. Монахиня шла почти бесшумно.
Мы уселись в низкие кресла с деревянными подлокотниками. Мне не предложили даже стакана воды. Монахиня оставила дверь из матового стекла открытой. Другие сестры скользили мимо, как призраки, только одна африканская монахиня шагала немного тяжелее; она улыбнулась мне.
— Итак, вы синьора Флавиани, верно? Я сестра Клаудия. Отвечаю за связи с общественностью. Чем я могу вам помочь?
Кресло было неудобное, я сползала вглубь. Пришлось сесть на самый краешек, чтобы показать ей завещание тети Эвтерпы.
— Что ж, недавно я похоронила свою старшую тетю, Эвтерпу Флавиани…
— Мир ее праху.
— Эм, да, спасибо. Я говорила вам, что тетя оставила все свое имущество… вам, вот, видите, что здесь написано?
Сестра Клаудия даже не взглянула на завещание.
— Синьора Флавиани, люди часто отписывают нам свое имущество, прежде чем воссоединиться с Господом. Вы пришли обжаловать завещание? Если синьора понимала, что делала, и завещание заверил нотариус, ничего нельзя исправить.
— Нет, нет! Я пришла не оспаривать завещание!
Монахиня, кажется, успокоилась.
— Я просто пытаюсь понять, почему тетя выбрала именно вас. Она никогда не была религиоз…
Монахиня снова напряглась. Она вздохнула.
— Ее имя ни о чем вам не говорит? Может, она проводила здесь время, помогала…
— Как, вы сказали, звали вашу тетю?
— Эвтерпа.
— Необычное имя. Я бы запомнила, если бы она была среди помощников. Вы же понимаете, я поддерживаю связи с общественностью.
— Да, понимаю. Вы не знаете, что еще могло связывать тетю с приютом? Нет ли у вас каких-нибудь документов, чтобы проверить… Может, моя тетя хотела стать монахиней еще в детстве и никому не говорила.
При этих словах я чуть не рассмеялась. Я не сдержалась, и губы растянулись в улыбке. Тетя Эвтерпа — монахиня… Ну вот, теперь сестра Клаудия смотрит на меня с явным неодобрением.
— Вряд ли. Как бы то ни было, у нас не хранятся записи о мир