Вроде русским языком изъяснялся. Разжевал так, что любой врач платной клиники попросил бы пару уроков убеждения, но пожилая пациентка ни в какую не соглашалась ехать. Ей коров доить надо, курицам головы рубить, и вообще, она одна по хозяйству шелестит, так как муж после инсульта нетрудоспособен. Аргументы по типу «парализует, будешь лежать» и «пожалей дочь» (это уже от дочери) тоже не увенчались успехом. Приезжать сюда повторно не было никакого желания, так как картина будет намного хуже. Поэтому я пригрозил:
«Либо мы едем и вас лечат…», и бабушка взглянула на меня в ожидании второго варианта, на который она, конечно же, согласится.
«Либо?..» – попыталась поторопить с продолжением дочь.
«А все. Второго варианта не будет», – сердито сказал я и достал сопроводительный лист.
Бабуля расстроилась, но выбора у нее уже не было. В отличие от платной медицины у нас есть бесплатная возможность грозно произнести слова убеждения, напугать, потребовать, если это необходимо для сохранения жизни. Ну, разумеется, если соблюдать эту, как ее… этику. А то пожалуются потом на грубое отношение, и опять на ковер к главному идти за то, что жизнь спас. Несправедливо.
В сосудистом центре, как всегда, был аншлаг. Стояли пять каталок, на которых лежали пять человек. Кто-то уже обследован и переводился в неврологическое отделение другой больницы; кого-то оформляли в отделение сосудистого центра с подтвержденным ОНМК[2], а кого-то отправляли домой.
«Что привезли?» – доктор смотрела на меня, после того как я доставил на каталке свою пациентку.
«ТИА[3]», – сказал я и объяснил, что приключилось с этой бабушкой прохладным будничным днем.
«Все ясно», – сказала врач, у которой не было сегодня во рту и крошки хлеба. Об этом она мне сообщила лично. Расписалась в получении живой посылки.
«Вы так хорошо выглядите. Новая прическа?» – попытался сделать комплимент я с целью снисхождения к моей персоне в дальнейшем, но не учел один факт. Голодная женщина комплименты не воспринимает.
Вышел на улицу. Поймал себя на мысли, что тоже не прочь пообедать, ведь по времени уже было бы весьма кстати. Увидел коллег с центральной. С удивлением узнал, что они еще не обедали, и откинул мысли о еде в сторону. Если центральная еще не обедала, значит, вызовов действительно много. Ничего, потерпим.
История 5
Издалека, по направлению в нашу сторону, послышалась сирена. Приятная моему уху музыка становилась все громче. Водители скорых, понимая ситуацию, начали освобождать заезд к приемному отделению.
Вот он. Желтый «форд» замерцал синими огнями, закрякал, нарушая тишину. В кабине только водитель, значит, бригада сзади, продолжает бороться за чью-то жизнь. Водитель выбежал из кабины, открыл задние двери. С пола на улицу начала стекать темно-красная жижа. На носилках лежал весь в крови, но забинтованный и иммобилизированный пациент. Он дышал. Крови было столько, что две установленные капельницы никак не успевали восполнять такую кровопотерю. Мы подорвались помогать двум молоденьким девочкам, у которых получилось довезти пострадавшего живым.
«Что с ним?» – поинтересовался мой коллега.
«Парашютист», – тихонько сказала одна из фельдшеров.
«С какого?»
«С седьмого».
«Не. Какого хера он прыгнул?»
«Так гречка по 103 рубля», – крикнул кто-то из наших.
Каталка скрылась за дверями больницы. Сел в машину. Сердцебиение участилось, как будто это я его привез. Вспомнил, как однажды доставлял одну пациентку в эту же больницу. Сидя на ней сверху, давил на грудную клетку, пока водитель вез нас по коридору приемного. «Как в фильме?» – спросите вы. Почти. Только вот каталки нашего автомобиля марки ГАЗ не предназначены для такого извращения.
За что я люблю свою работу? Когда думаешь, что уже ничего не сможет тебя удивить, на очередном вызове удивляешься вновь. Причем в основном удивляешься безрассудству, бе-залаберности и отсутствию уважения к своему здоровью. Сколько было тех, кто запускал себя настолько, что я вызывал реанимационную бригаду, так как довезти такого больного в одиночку было практически невозможно. А отговорки самые изощренные. Когда я смотрел «Доктора Хауса», очень скептически относился к его коронной фразе: «Все лгут». По прошествии времени я уверенно заявляю: «Лгут все». Самое интересное, что единственный, кого нельзя обманывать, – это врач. Потому что иногда такой обман действительно может стоить жизни. Но человек скорее исповедается священнику, чем тому, кто спасает его физическую оболочку.
Однажды я выпытывал у девочки четырнадцати лет с крайне низким артериальным давлением, какие таблетки она приняла. Клялась, что не трогала их. Сказала правду только в машине. Пришлось разворачиваться, ведь детское токсикологическое отделение у нас одно и находится в самом дальнем районе города. Было упущено много времени, так как в машине мы не можем промыть желудок. У нас нет достаточного количества воды. У нас вообще нет воды. Не знаю, что сейчас с этой девчонкой. Надеюсь, что все обошлось.
На кровати лежал худой мужчина. На вид лет пятьдесят, по паспорту тридцать пять – чуть старше меня. Сильнейшая одышка, отеки, анасарка, трофические язвы. Вызвала родная сестра очень приятной внешности.
«Мы вместе не живем. У меня своя семья. Три месяца назад его видела, вроде выглядел здоровым. Три дня на телефон не отвечал. Сегодня пришла, а тут такое», – на одном дыхании выпалила девушка.
По виду пациента прогноз для него был крайне неблагоприятный. Хоть давление он держал на допустимых значениях, но остальные показатели оставляли желать лучшего.
Сатурация запищала на уровне 84 %, температура 37,5, тахикардия 120 уд/мин. На лице розовая сыпь средних размеров. Когда я заглянул в рот, чтобы посмотреть миндалины, невольно ахнул и, кажется, даже выругался нецензурной бранью. Подобную картину видел впервые. Весь рот, включая язык, щеки и, собственно, сами миндалины, был в пушистом слое грибов. И если бы маринованные опята вызвали у меня умиление, то грибы рода Candida не особо.
«ВИЧ?» – напрямую спросил я.
«Не знаю. Не было», – сказал пациент.
«Когда наркотики принимал в последний раз?»
«Ууу. Давно», – сквозь одышку промычал больной.
В этот момент у сестры, для которой эта информация была явно чем-то новым, округлились глаза. Она молча вышла из комнаты, а я продолжил допрос, параллельно оказывая помощь.
«Когда был последний незащищенный половой контакт?»
«А?»
«Половой жизнью живешь?»
«Нет».
Кислородную маску я уже нацепил, и сатурация поднималась, но лучше все равно не становилось. Выяснил, что пациент болел около десяти дней с температурой. Никуда не обращался. Лекарства не принимал. Сестра зашла обратно в комнату и села на диван. Я же находился в поисках вен, намека на которые ни на руках, ни на ногах не было.
«Док, у меня в паху только вена», – печальная новость пришла откуда не ждали.
«Колодец у тебя там?»
«Да».
Не буду вдаваться в подробности своего унижения, но помощь была оказана в полном объеме. Это моя работа. И разумеется, в паху были свежие следы от инъекций. Вот зачем он соврал?.. А зачем я спросил?..
В данном случае то, что он не вел беспорядочную половую жизнь, не уравновесило вред, нанесенный синтетическими средствами. Хотя сомневаюсь, что под подушкой у него лежала книга Эриха Марии Ремарка.
Мы ехали по городу и разговаривали с девушкой. Пациент в это время дышал кислородом и вроде как даже ощущал некоторое улучшение самочувствия.
«Я ведь даже не знала, что он наркоман», – грустно сообщила сестра.
Я промолчал, потому что, как по мне, все было написано на его лице. Но я периодически забываю, что практикующие медики видят чуть больше остальных людей. Этому не учат в школе, как и в учебных медицинских учреждениях. Только опыт. Иногда ловлю себя на мысли, что лучше бы я многого не видел и не знал. Особенно когда слышу на вызовах истории типа: «Болел бок шесть месяцев, он устал терпеть, пошел в больницу, а там рак». Именно «ОН устал терпеть», потому что сам он уже не может говорить. Стремительно угасает. Мы видим это сутками, и иногда становится не по себе. Какой же человеческий организм уникальный и одновременно хрупкий…
В стационаре пришлось поговорить с дежурным доктором, потому что в сложившейся эпидемиологической ситуации пациенты с низкой сатурацией и температурой… Ну, сами понимаете. Благо стационар оказался многопрофильный, и вроде договорились, хотя приняли больного сквозь зубы. Я их понимаю. Мужик целенаправленно подводил себя к смерти, гробя свое здоровье, а когда такое время наступило, резко «переобулся».
Я вышел на улицу. Как же все-таки приятно дышать. Просто дышать своими легкими, самостоятельно. На улицу выбежала сестра пациента и подошла ко мне.
«Я, правда, до сих пор в шоке. Мы же с ним погодки, все детство вместе провели, а тут такая новость. Спасибо вам, что не оставили его умирать», – немного смущаясь, сообщила она.
«Ну что вы. Меня бы отругали потом», – почесывая затылок, ответил я, чем заставил девушку впервые с нашей встречи улыбнуться.
Некоторые понимают юмор. Ведь нам без него не вывезти всю ту боль, с которой приходится сталкиваться. Но, конечно же, нужно и юморить аккуратно.
«Пообедаем?» – звонок главного диспетчера был как нельзя вовремя. И вообще, она не звонит обычно. Странно.
«Было бы неплохо, если честно», – в общении с ней я невольно чувствую себя в чем-то заранее виноватым. Виноватым в том, что проголодался, хочу в туалет, что сломалась машина. Может, это связано с ее общением со мной, а возможно, я и правда в чем-то провинился. С другой стороны, их можно понять. Ведь над ними тоже кто-то стоит и что-то требует. Вот нас, линейщиков, и имеют со всех сторон.
История 6
Когда меня просят дать совет начинающим фельдшерам, я всегда говорю так: «Задавайте много вопросов. Желательно опытным врачам. Желате