Еще одно содрогание.
Цок. Цок. Цок.
Сквозь гул голосов в зале раздается грозный цокот высоких каблуков по линолеуму, предупреждая меня о нашем вновь прибывшем члене еще до того, как я вижу ее появление в дверях. Я отмечаю галочкой ее имя в своем списке и складываю его, запихнув в задний карман своих джинсов. Подняв глаза к дверному проему, я жду пресловутую Викторию Ларкин.
Я не уверен, чего ожидаю.
Может быть монстра с ярко-красными когтями.
Возможно мужеподобную женщину с накаченными мышцами и стрижкой под горшок.
Чего я не ожидаю, так это прекрасного, сердитого ангела.
Светловолосая, голубоглазая женщина, несмотря на обычный субботний день, появляется в дверном проеме с охренительным внешним видом и стильной прической. В то время как все остальные, включая меня, одеты в джинсы и повседневные рубашки, она одета слишком нарядно и не к месту в своей белой шелковой блузке с длинным рукавом, которая заправлена в отутюженные черные брюки. Ее губы - кроваво-красные, как будто она, прежде чем явиться сюда, перекусила утками, живущими на озере за общественным центром, и цвет ее губ соответствует глянцевым шпилькам ее туфель.
Ее ноздри раздуваются от возмущения, пока она осматривает зал. На ее лице появляется презрение, когда она моментально оценивает каждого находящегося в помещении, явно составив свое мнение еще до знакомства с ними. Я уверен, что Билл кажется ей грязным старикашкой, заигрывающим с милой Глендой. А Нейт, возможно, представляется ей каким-то тупым жлобом, когда ржет над шуткой, которую ему рассказывает Клаудия.
От ее высокомерной манеры задирать нос меня накрывает раздражение. Что она не видит, это то, что Билл - человек, привыкший плакать на каждой встрече из-за потери своей жены после двадцати трех лет совместной жизни, теперь, через три года после ее смерти, наконец-то начинает улыбаться и пробует ухаживать за женщинами снова.
Что она не видит, это то, что Нейт, отец-одиночка троих детей, несмотря на свой смех, страдает из-за потери жены Синди в Афганистане. Он каждый день старается быть мамой и папой для трех своих маленьких девочек.
Что она не видит, так это меня, профессора психологии, который, хоть и преподает о пяти стадиях горя, большинство дней сражается с депрессией и ненавистью к самому себе, которые угрожают поглотить меня.
Она не знает, что скрывается за внешним видом каждого из шумной компании людей, собравшихся в круг. Она может быть чертовски сексуальной и выглядеть как шаловливая библиотекарша, но ее высокомерие действует мне на нервы. Ее уверенность в своем превосходстве оставляет горький привкус во рту и желание оправдать каждого из моих друзей перед ней.
Когда ее сапфировые глаза встречаются с моими, на ее лице отражается облегчение, и я приподнимаюсь, чтобы встретиться с женщиной лицом к лицу. Она не обращает внимания на предложенное Глендой печенье, обещающее диарею, и шагает с гордым видом в мою сторону. Я восхищаюсь видом ее полной груди, подпрыгивающей под тканью блузки. Она, может быть, и стерва, но очень горячая.
Вместо того, чтобы представиться, она садится на стул рядом со мной и сцепляет руки на коленях, высоко поднимая подбородок. Я с интересом наблюдаю, как она затем поглядывает на свои дорогие наручные часы и фыркает.
— Господи, могу поклясться. Люди не уважают время других. Время - деньги, — ворчит она. — Когда встреча начинается в три, я ожидаю, что она начнется в три. А не в три - ноль - пять.
Я приподнимаю темную бровь и украдкой бросаю взгляд на часы на стене, которые показывают без одной минуты три.
— Ублюдки, — соглашаюсь я с усмешкой. — У некоторых из нас есть дела.
Она резко кивает. Ее спина прямая, и через тридцать секунд она снова проверяет время.
— Боже мой, — бурчит она себе под нос, — мне здесь не место, черт возьми.
Я наклоняюсь к ней и в момент, когда чувствую запах ее дорогих духов — сладкий, цветочный аромат — я почти теряю дар речи. Быстро придя в себя, я шепчу,
— Вы кого-то потеряли? Потому что если так, то это место для вас.
Она отскакивает от меня и бросает на меня убийственный взгляд. Ее холодный взгляд угрожает превратить меня в камень, но, когда я замечаю вспышку грусти в ее сверкающих голубых глазах, то понимаю, что она прячется за своим холодным внешним видом. Она будет крепким орешком.
— Я считаю, нелепо находиться в группе поддержке, где люди смеются и валяют дурака. Потерять кого-то ни хрена не смешно, — она презрительно усмехается, взмахнув пальчиками с французским маникюром в сторону все еще смеющегося Нейта. — Для некоторых из нас, потеря меняет тебя до самого основания.
Ее слова позволяют мне мельком заглянуть в ее зачерствевшее сердце. Не позволяйте ее нападкам отпугнуть вас. Я вспоминаю слова Ларри и обещаю себе постепенно обрабатывать ее, пока она не перестанет вести себя, как сумасшедшая стерва.
— Все справляются по-своему, — говорю я ей спокойным тоном.
Она сердится из-за моего комментария и резко поднимает запястье, чтобы снова проверить время.
— Да что вы вообще об этом знаете? Потеря своего любимого питомца рыбки не считается.
Я закатываю глаза от ее злобной насмешки, отказываясь чувствовать себя приниженным ею, и кладу руку на спинку ее стула, так я могу еще ближе наклониться к ней.
— У меня нет домашней рыбки. Но, я действительно каждый день противостою боли, как и вы — и все остальные здесь, если уж на то пошло. Желая, чтобы Бог вернул мне прошлое. Чтобы найти способ изменить его и вдохнуть жизнь в тех, кого потерял. Только потому, что мы все скорбим по-разному, не значит, что мы не страдаем от той же самой ужасной, бесконечной, ноющей дыры отчаяния глубоко в наших сердцах.
Она смотрит на меня, и я внутренне ликую, когда вижу, как подрагивает ее подбородок, пусть даже совсем мгновение, прежде чем она прикусывает нижнюю губу, чтобы скрыть эмоции, которые она испытывала.
— Прошу прощения. Я Виктория Ларкин. В последние дни мне нелегко пришлось, — вздыхает она покорно, но не двигается, чтобы пожать мне руку в знак приветствия.
Я улыбаюсь и подмигиваю ей.
— Чейз Монро. Приятно познакомиться, Тори.
На ее лице мелькает выражение ужаса, и ее ноздри снова раздуваются.
— Виктория. Никогда не называйте меня Тори,— шипит она и в сотый раз смотрит на часы. — Если эта встреча не начнется в ближайшую гребанную минуту, я ухожу.
Что-то в невозмутимом, бесстрастном выражении ее лица говорит мне, что это ложь. Ее задница все еще прочно приклеена к стулу. К тому времени часы показывают пять минут четвертого, и я жду еще сорок пять секунд, прежде чем встаю.
— Кхм, по-моему, вам больше идет имя Тори. Полагаю, мне лучше начать, а? — я ухмыляюсь и наслаждаюсь тем, как ее щеки вспыхивают ярко-красным румянцем от ярости.
Я не спеша отхожу от нее, приближаюсь к трибуне и включаю микрофон. Все занимают свои места, и меня встречают пятнадцать улыбок и один сердитый взгляд. Я улыбаюсь всем, даже взбешенному ангелу.
— Добрый день, друзья. Очень рад, что все смогли прийти. Если вы еще не успели, — говорю я, жестом указывая на закуски, — угощайтесь кофе и знаменитым шоколадным печеньем Гленды.
Гленда смущенно улыбается, в то время как несколько человек морщатся, глядя на меня — последние жертвы ее стряпни. Билл, клянусь у этого человека стальной желудок, встает, чтобы еще немного угоститься ее ядовитым лакомством.
— Сегодня особенный день. У нас появился новый член в группе. Все, познакомьтесь с Тори Ларкин, — я указываю на нее, — Тори, познакомься со своей новой семьей.
В ту секунду, когда последнее слово срывается с моих губ, она набрасывается на меня.
— У меня нет семьи. И зовите меня Виктория.
Глаза у всех присутствующих становятся большими, но они молчат. При обычных обстоятельствах мы дружный коллектив, и каждый здесь присутствующий испытывает затруднения с тем, как реагировать на этого безразличного новичка.
Я не обращаю на нее внимания и продолжаю.
— Сегодня, я хочу быстро пробежаться по стадиям горя. Мы все в какой—то момент проживаем каждую стадию и проводим больше времени на одной стадии, чем на другой. Зачастую, мы сталкиваемся с несколькими стадиями одновременно или переходим из определенной стадии в другую и обратно. Каждый человек индивидуален. Я хочу, чтобы вы подумали о том, на какой стадии вы сейчас находитесь, и какие шаги можете предпринять, чтобы двинуться дальше.
Взглянув на Тори, я вижу ее попытки игнорировать мои слова. Она рассматривает свои ногти, опустив глаза вниз, как будто нашла путь ухода от действительности.
— Тори, — я обращаюсь к ней, возвращая ее в настоящее время. — Первая стадия — это отрицание и изоляция. Обычно это происходит сразу после смерти близкого человека. Мы не можем поверить, что это произошло и прячемся от действительности. На этой стадии, мы находимся почти еще в шоке.
Она встречается со мной взглядом и хмурится.
— Смерть есть смерть. Я этого не отрицаю.
Я улыбаюсь ей и киваю.
— Следующая стадия — это гнев. Боль реальности пронзает наши сердца и умы. Мы злы на мир — злы на тех, кто оставил нас — злы на тех, кто забрал их у нас. С этой эмоцией мы чувствуем себя более комфортно и уверенно.
Она поджимает губы вместе. Тори проходит стадию гнева, словно она ее чертова королева.
— Торг и затем депрессия — это следующие стадии. Мы просим и умоляем Бога, желая получить еще одно мгновение. Второй шанс. Еще минуту, чтобы прикоснуться к тем, кого любим, — говорю я, от эмоций мой голос становится хриплым. — Когда наши молитвы к Богу остаются не услышанными, начинается депрессия. С этими двумя стадиями я слишком хорошо знаком.
Ее взгляд порхает по комнате, в то время как ее нос слегка розовеет. Чувства грусти и неравнодушия, которые она пытается скрыть, вырываются наружу, и на глазах появляются слезы.
— Кто-нибудь знает последнюю стадию горя? — спрашиваю я.
Белинда, тихая, немногословная женщина, поднимает свой подбородок.