Поддельный шотландец. Дилогия (СИ) — страница 5 из 43

Немного поотжимавшись и поприседав, я лёг на спину и долго смотрел на плывущие по небу курчавые облачка. Где-то там, в далёкой выси, неспешно плавала чёрная точка беркута. Глядя на нее, я вдруг осознал, что впервые за долгие годы не ощущаю того стылого безразличия ко всему на свете, отравлявшего в конце мою прошлую жизнь. Жить стало интересно. Если это наследие Дэвида Бэлфура — то большое спасибо тебе, Дэви.


Дядя отсутствовал весь день и появился ближе к сумеркам. Я увидел его тощую фигуру спускающуюся с горы загодя. Сидя на крыльце, я правил кинжал о найденный у реки кусок жернова, и с усмешкой наблюдал за его нервной подпрыгивающей походкой. Подойдя поближе, старина Бэр замедлил шаг, глядя на моё занятие с заметным страхом.


— Дэвид, мальчик мой, что ты делаешь? — обратился он ко мне метров с пяти.


— А разве не видно, дядя? — ответил я с сарказмом, — привожу оружие в порядок.


— Осторожно, ещё порежешься, — заметил Эбэнезер с опаской. — С кинжалом надо уметь обращаться.


Я молча продемонстрировал несколько перехватов и переброс из руки в руку. От этой маленькой демонстрации возможностей на лице у «родственничка» надолго поселилось выражение неприятного изумления.


Войдя в дом мы сразу же занялись приготовлением ужина. Эбэнезер принес с собой кувшин настоящего тёмного пива и, с необычной для себя щедростью, сразу же выставил его на стол. Достал из шкафчика овсянку. Не желая опять жевать сухую кашу, я предложил сдобрить её вяленым мясом. Само-собой дядя не отказался. Мы сытно поужинали в тишине, запивая еду пивом из высоких стаканов. Мой сотрапезник явно пребывал в сомнениях и глубокой задумчивости. Я внутренне усмехался, наблюдая, с какими гримасами дядя провожает каждый глоток пива, который я делал. Причём, не поднимая взгляда выше моего рта — глядеть мне в глаза Эбэнезер категорически опасался. Ну же, старый пройдоха, давай, не разочаровывай меня!


Убрав посуду, он достал табаку на одну трубку; так же как и утром, повернул стул к очагу и курил некоторое время, сидя спиной ко мне.


— Дэви, — сказал он наконец, — я вот о чем думаю… — Он остановился и ещё раз повторил свои слова. — У меня есть немного денег, почти обещанных тебе ещё до твоего рождения, — продолжал он, — я обещал их твоему отцу. О, без всяких формальностей, понимаешь, просто в разговоре за стаканом вина. Ну вот, я эти деньги держал отдельно — это было очень невыгодно, но что делать: обещал так обещал, и теперь эта сумма возросла ровно до… — тут он запнулся, — ровно до сорока фунтов! — Он произнес эти слова, взглядывая на меня через плечо, и потом почти с воплем прибавил: — Шотландскими деньгами!


Так как шотландский фунт равняется английскому шиллингу, то разница от этой оговорки получилась довольно значительная. Кроме того, я знал, что вся эта история была очевидной ложью, выдуманною с известной целью. Поэтому я нисколько не пытался скрыть усмешку в голосе, ответив ему:


— О, напрягите память хорошенько, сэр! Вероятно, вы хотели сказать сорока фунтов стерлингов!*


— Я это и хотел сказать, — отвечал дядя, — сорока фунтов стерлингов! И если ты на минутку выйдешь за дверь посмотреть, что делается на дворе, я достану их и позову тебя обратно.


Я исполнил его желание, презрительно улыбаясь его уверенности, что меня так легко обмануть. Ночь была темная, и только несколько звезд светилось над горизонтом, и в то время, как я стоял за дверью, я услышал глухой стон ветра между холмами. Я подумал, что в воздухе чувствуется приближение грозы и перемена погоды.

Позвав меня обратно, дядя отсчитал тридцать семь золотых гиней*; остальные деньги, в мелких золотых и серебряных монетах, он держал в руках, но в последнюю минуту пожалел расстаться с ними и сунул их в карман.


— Ну вот, — сказал он, — ты видишь теперь! Пусть я чудак и странно веду себя с чужими, но слово своё держу, и вот тебе наглядное доказательство.


Да-да, урод. Глядя на то, как бегают твои глаза, только донельзя наивный юноша вроде Дэвида-раз мог бы тебе поверить. Но я рад, что не смотря на моё отличие от каноничного младшего Бэлфура всё развивается по заданному сценарию. И эту радость попытался полностью выразить в словах глубокой благодарности, поскольку само по себе золото было мне безразлично. Дядя вроде бы проникся.


— Ни слова! — воскликнул он. — Без благодарности, мне благодарности не надо. Я исполняю свой долг. Конечно, не всякий бы сделал это, но мне доставляет удовольствие, хотя я и осторожный человек, отдать должное сыну моего брата. Мне приятно думать, что теперь мы поладим, как подобает таким близким людям.


Я отвечал ему со всей возможной учтивостью, с ленцой изображая из себя наивного идиота, принимающего весь этот пафосный бред за чистую монету. Кто бы не говорил, что со временем люди не меняются, вот оно, опровержение этих слов. В моё время на подобную чушь не повёлся бы и пятилетний ребёнок. А Эбэнезер на полном серьёзе пытался им обмануть великовозрастного детину выше себя ростом.


Вслед за тем он опять искоса взглянул на меня.


— А теперь, — сказал он, — услуга за услугу.


О, вот и дождались. Сейчас меня будут пытаться убивать.

Я отвечал, что готов служить ему.


— Хорошо, — сказал он, — так начнем сейчас же. — Он вытащил из кармана заржавевший ключ. — Вот, — сказал он, — ключ от башни с винтовой лестницей, расположенной в конце дома. Войти в нее можно только снаружи, потому что та часть дома не достроена. Войди в башню, поднимись по лестнице и принес мне ящик, находящийся наверху. В нем бумаги, — добавил он.


— Можно взять свечу? — спросил я.


— Нет, — ответил он с хитрым видом, — ты же знаешь, в моем доме нельзя зажигать огня.


— Прекрасно, сэр, — согласился я. — Лестница там хорошая?


— Отличная лестница, — сказал он и, видя, что я ухожу, добавил: — Держись за стену, перил там нет. Но ступеньки очень удобны.


Я вышел в темноту. Ветер гудел где-то далеко, но около дома его не чувствовалось. Было довольно темно, и мне пришлось идти вдоль стены до самой двери башни на краю незаконченного флигеля. Я всунул ключ в замочную скважину и едва успел повернуть его, как вдруг, без всякого ветра или грома, все небо осветилось сильной молнией и затем снова потемнело. Мне пришлось закрыть глаза рукой, чтобы опять привыкнуть к темноте, и, войдя в башню, я был ещё наполовину ослеплен.

Внутри стоял такой густой мрак, что я ничего не видел, но при первом же шаге натолкнулся рукой на стену, а ногой попал на нижнюю ступеньку лестницы. Стена на ощупь оказалась сложенной из хорошего тесаного камня; ступеньки были хотя немного круты и узки, но тоже из полированного камня — ровные и прочные. Памятуя слова моего дяди об отсутствии перил, я держался за стену и с бьющимся сердцем прокладывал себе дорогу в кромешной тьме.

Какого чёрта я вообще полез сюда? Ну, надо же было подыграть старому маразматику и чем-то оправдать свои будущие действия в его глазах. Да и вообще было интересно, что бы почувствовал на моём месте оригинальный Дэвид. Прикоснуться к сюжету, проникнуться его духом так сказать.


Шос-гауз был вышиной около пяти этажей, не считая чердаков. Но по мере того как я поднимался, мне казалось, что в башню проникает воздух и что становится чуть-чуть светлее. Я поднимался крайне осторожно и медленно, ощупывая руками ступеньки. Но когда опять опять блеснула и пропала молния, был ошарашен не смотря на все предосторожности. При блеске молнии я увидел не только многочисленные проломы в стене, так как я словно карабкался вверх по открытым лесам, но и то, что ступени здесь были неравной длины и заканчивались совсем недалеко вверху. Просто не представляю как можно было бы не грохнуться на подобном подъёме, ничего не зная о подвохе. Даже меня прошиб холодный пот.


Убедившись теперь во всём наглядно, я повернул обратно и ощупью стал спускаться, пытаясь разжечь в сердце запланированную злобу. Когда я спустился до половины, ветер с шумом налетел, потрясая башню, и снова стих. Затем пошел дождь, и, прежде чем я успел добраться до низа, он уже лил как из ведра. Я выставил голову наружу и взглянул в сторону кухни. Дверь, которую, уходя, я закрыл за собой, теперь была открыта, и оттуда шел слабый луч света. Мне показалось, что я вижу какую-то фигуру, которая неподвижно стояла под дождем, точно прислушиваясь. Затем сверкнула ослепительная молния и осветила «дядю», стоявшего на том самом месте, где и я предполагал его видеть. И тотчас последовал сильный раскат грома.

Принял ли мой дядя раскат грома за шум моего падения, или он услышал в нем глас божий, возвещавший о совершившемся преступлении, об этом я предоставляю вам догадаться самим.

Во всяком случае, достоверно то, что его охватил панический ужас, и он вбежал в дом, оставив дверь открытой. Я последовал за ним как мог осторожнее, вошел неслышно в кухню и стал наблюдать.

Он уже успел открыть угловой шкаф, вынул оттуда большой графин с виски и теперь сидел за столом спиною ко мне. Время от времени у него делались приступы сильной дрожи, он громко стонал и, поднося графин ко рту, большими глотками пил разбавленный спирт.

Я подошел к нему сзади и, внезапно ударив его но плечу, крикнул:


— Бу!


Дядя испустил слабый крик, похожий на блеяние овцы, уронил руки и упал замертво, да так быстро, что я едва успел подхватить едва не упавшую на пол бутыль. Это меня нисколько не смутило, на крепость каменного сердца этого нехорошего человека можно было твёрдо рассчитывать. Мне надо было прежде всего позаботиться о себе, и я, не колеблясь ни секунды, оставил его лежать на полу. Отлежится, куда денется. Ключи висели в шкафу, и я намеревался запастись дополнительным оружием, прежде чем дядя придет в чувство и приобретет снова способность замышлять зло. Мушкетон я разрядил и спрятал заряды к нему за шкаф — доверия к этому примитивному гладкостволу во мне не нашлось ни на йоту. В самом шкафу было несколько бутылок, некоторые, по-видимому, с лекарством, затем много счетов и всякого рода бумаг, которые я бы охотно перерыл, будь у меня время, и другие предметы, ненужные мне в эту минуту. Я последовательно принялся за сундуки: первый был наполнен мукой, второй — мешками с деньгами и бумагами, связанными пачками; в третьем я между прочими вещами нашел заржавевший, безобразный на вид шотландский палаш без ножен. Я засунул свой кинжал себе за жилет, нацепил палаш на пояс, сделав петельку из найденного в сундуке кожаного ремешка, и вернулся к дяде.