Патриарх тушинского вора
За четверть века до описываемых событий, 8 июля 1579 года, в Казани произошло обретение чудотворной Казанской иконы Божией Матери.
Великие чудеса явились от нее…
Уже на следующий день прозрел перед иконой слепой Никита.
Но икона Казанской Божией Матери даровала и чудеса духовного прозрения. Словно спадала пелена с глаз, и ясно видели люди, что надлежит делать, чтобы спастись самим и спасти Отечество.
И самое первое чудо, совершенное иконой, – священник Ермолай, который первым поднял чудотворный образ, чтобы показать народу.
Пятьдесят лет было ему тогда.
Бо́льшая часть жизни оставалась за спиною, но вот он взял в руки чудотворный образ, и словно спала пелена с глаз современников, и сразу – во всей духовной мощи явился облик святителя Гермогена…
Мы уже говорили, как бесстрашно выступил он против попытки самозванца узурпировать православные обряды и обычаи, но главный святительский подвиг ему еще предстояло совершить…
И совершать его предстояло в духовном противостоянии недругам Руси и православия, какой бы сан и какое бы звание ни носили они…
1
Еще валялись на Красной площади трупы Григория Отрепьева и Петра Басманова, а воровского патриарха Игнатия уже лишили сана и заключили в Чудовом монастыре. В вину ему вменялось нарушение православных обрядов во время коронации и бракосочетания самозванца с Мариной Мнишек.
Теперь надобно было избирать и нового царя, и нового патриарха.
Московским вельможам, замешанным в свержении Годуновых и службе романовскому холопу, хотелось выбрать царем такого же, как они, измаранного клятвопреступлениями боярина, который не мог бы потом попрекнуть их. Подходили для этого и обласканные самозванцем Романовы, и князь Василий Голицын, который удавил со стрельцами царя Федора Годунова и его мать – царицу Марию…
Но был еще и князь Василий Шуйский…
Портреты его у историков романовской эпохи всегда почему-то смахивают на карикатуру. Одни из них рисовали Шуйского толстым («Роста малого, толст», – утверждал Н.М. Карамзин), другие – тощим («Худенький, приземистый, сгорбленный старичок», – говорил Н.И. Костомаров), но всегда, хотя будущему царю было чуть больше пятидесяти лет, изображали стариком. И всегда – несановитым и некрасивым. Всегда – с большим, широким ртом; с подслеповатыми, больными глазами…
Еще большую суровость проявляли историки в оценке моральных качеств Шуйского… «Донельзя изолгавшимся и изынтриговавшимся» называл его В.О. Ключевский. «Мелочной, скупой до скряжничества, – говорил про Шуйского Н.И. Костомаров, – завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя».
Спору нет…
Из-за небольшого роста князь Шуйский мог казаться полноватым, почти толстым. Испорченные неумеренным чтением глаза действительно быстро уставали и часто бывали красными. Шуйский вполне мог казаться подслеповатым…
Он очень бережливо относился к государевой казне, иногда бывал мелко, не по-царски, скуп. Особенно удручала бояр скупость Шуйского, когда они сравнивали ее со щедростью Григория Отрепьева, который в три месяца своего правления сумел практически опустошить государеву казну, скопленную за несколько веков московскими государями[39]…
Все это так…
Сложнее с лживостью.
Разумеется, изображать человека, вся жизнь которого протекала возле трона, образцом прямоты и простодушия было бы неосмотрительно.
Но не будем забывать, что это ведь Василий Шуйский обличил самозванца. И это всё меняет. Человека, поднявшегося за правду на плаху, уже невозможно назвать лжецом, даже если он когда-то и говорил неправду.
Кроме того, встречая суровые отзывы о царе Василии Шуйском, не нужно забывать, что большинство историков XIX века почитало либеральный атеизм главной духовной ценностью, а православное самосознание русского народа считало неискренним и лживым. Неискренностью они называли и тот мистицизм, без которого трудно представить себе Василия Шуйского. Чрезвычайно умный и начитанный, он простонародно искренне верил в чудеса и чародейства. Это тоже трактовалось как лживость…
Подобные оценки, разумеется, далеки от истины.
Гораздо более точной представляется нам характеристика, данная Василию Шуйскому А.С. Пушкиным: «Il montre dans l`histoire un singulier melange d`audace, de souplesseet de force de caractere»[40].
Чтобы обнаружить смелость и силу характера, а заодно разумность и предусмотрительность в действиях Василия Шуйского, достаточно только отказаться от нелепой привычки во что бы то ни стало, даже вопреки исторической истине, защищать доброе имя Романовых…
«По убиении расстриги, – вздыхает ангажированный врагами Василия Шуйского летописец, – бояре начали думать, как бы согласиться со всею землею, чтобы приехали из городов в Москву всякие люди, чтобы выбрать, по совету, государя такого, который бы всем был люб. Но Богу не угодно было нас помиловать по грехам нашим: чтобы не унялась кровь христианская, немногие люди, по совету князя Василия Шуйского, умыслили выбрать его в цари».
Так, наверное, и было…
Москвичи еще слишком хорошо помнили, что сановитый Голицын, командуя полком правой руки под Кромами, перешел на сторону самозванца и участвовал в бесчеловечной расправе над Годуновыми, а помаргивающий красноватыми глазами Шуйский бесстрашно обличал самозванца, стоя перед плахой на Лобном месте!
Москвичи не успели еще позабыть, как осанистый красавец Филарет (Романов) принимал знаки митрополичьего достоинства из воровских рук, а сгорбленный книгочей Шуйский поднимал против самозванца восстание, и это за ним шли в Кремль восставшие москвичи, чтобы уничтожить объявленного царем романовского холопа!
Верховные бояре тоже помнили, что в глазах народа эти достоинства превозмогут сановитость и осанистость, и решили перехитрить народ.
19 мая 1606 года бояре вышли к народу, что с раннего утра толпился на Красной площади, и предложили избрать патриарха, который встанет во главе временного правления и разошлет грамоты, созывающие «советных людей» из русских городов для выборов царя.
Расчет был простым.
Бояре собирались поставить в патриархи Филарета, и этот свой патриарх помог бы избрать им своего царя.
Но и москвичи знали, что бояре прочат в патриархи Филарета Романова, и прекрасно понимали, какие выборы царя устроит этот ставленник своего холопа-самозванца.
Царь Василий Иванович Шуйский
Поэтому-то голоса бояр потонули в недовольном гуле толпы, из которого вдруг взметнулся решительный голос:
– Прежде да изберется царь! Царь нужнее патриарха!
Народ одобрительно зашумел, и тут же было выкрикнуто имя князя Василия Ивановича Шуйского…
Больше в Москве после правления Григория Отрепьева выбирать было некого.
К сожалению, тогда московские бояре уже вошли во вкус шляхетской вольности и, вынужденные под давлением народа согласиться на избрание царем Василия Шуйского, обговорили это согласие значительным ограничением царских полномочий.
Согласно заключенному договору, царь не имел власти лишать кого-либо жизни без приговора Думы, обязался не подвергать гонению вместе с виновными их невиновную родню. Наконец, царь обязывался не давать веры доносам. Если донос оказывался ложным, царь обязан был наказать доносчика.
Василий Шуйский не мог не понимать, что подобное ограничение царской власти, поощряя боярские измены и мятежи, превратится в постоянный источник угрозы безопасности Руси.
Поэтому Шуйский попытался перехитрить бояр.
При венчании на Царство, как пишет летописец, он всенародно присягнул, «чтобы ни над кем не сделать без Собору никакого дурна».
Мысль разумная. Присягая Собору, Шуйский сбрасывал с себя зависимость от Боярской думы. Но, разумеется, понимали это и бояре, которые зорко следили за новым царем, чтобы не потерять своей власти.
– Такого никогда, государь, на Руси не велось! – зашумели они. – Ты, государь, такой «новизны» не вводи…
Конечно же, если бы Шуйский был избран, как Годунов, у него, возможно, и хватило бы сил оборвать голоса предателей, но он ведь действительно в цари был лишь выкрикнут…
«Этому провозглашению толпы, только что ознаменовавшей свою силу истреблением Лжедмитрия, никто не осмелился противодействовать, и Шуйский был не, скажем, избран, но выкрикнут царем, – говорит С.М. Соловьев. – Он сделался царем точно так же, следовательно, как был свергнут, погублен Лжедмитрий, скопом, заговором, не только без согласия всей земли, но даже без согласия всех жителей Москвы; умеренная, спокойная, охранительная масса народонаселения не была довольна в обоих случаях, не сказала своего “да”: гибельное предзнаменование для нового царя, потому что когда усердие клевретов его охладеет, то кто поддержит его? На московском престоле явился царь партии, но партия противная существовала: озлобленная неудачею, она не теряла надежд; к ней присоединились, т. е. объявили себя против Шуйского, все те, которым были выгодны перемены, и всякая перемена могла казаться теперь законною, ибо настоящего, установленного, освященного ничего не было».
Но нужно понимать и то, что если бы сторонники Шуйского не форсировали выборы, откровенное предательство семи – восьми? девяти? десяти? – боярщины явилось бы на Руси тоже на несколько лет раньше.
И наступил бы тогда для России 1612 год – неведомо…
2
Современники не раз отмечали, что с воцарением Василия Шуйского власти у бояр стало больше, чем у самого царя.
Увы, это так…
И эта власть стала бы совсем неограниченной, если бы клятвопреступникам и цареубийцам удалось тогда возвести на патриарший престол ставленника Григория Отрепьева – Филарета (Романова).
Противостоять боярам в возвышении Филарета было еще труднее, чем ограничению царских полномочий, но тут на помощь царю Василию Шуйскому явился… царевич Дмитрий.
Мы рассказывали о том, что должен был переживать чрезвычайно склонный к мистицизму Василий Иоаннович Шуйский, стоя перед плахой на Лобном месте.
Его исповедничество, его мысли, что спустя мгновение он, быть может, встретится с царевичем Дмитрием в Царствии Небесном, его покаяние и молитва к нему, и тут же голос, возвещающий, что Шуйский помилован Дмитрием, – все это не могло не оставить следа в душе будущего царя.
Василий Шуйский верил в святость царевича Дмитрия, может быть, сильнее других и ему первому и являлась помощь и заступничество святого.
Так было, когда он стоял перед плахой на Лобном месте, так стало и теперь, когда он сел на троне московских царей.
Перенесение мощей царевича в Москву – пожалуй, самое первое деяние нового царя. С перенесением мощей связано и чудо дарования Василию Шуйскому помощи в его борьбе с боярством.
Согласно общепринятому мнению, затеяно перенесение мощей было ради предотвращения появления нового самозванца…
Русские бояре. Рисунок XVII в.
Это суждение верно ровно настолько, насколько может быть верным атеистический взгляд на православные святыни. Атеизм признает их культурное и историческое значение, но и только.
Действительно, если рассуждать логически, гроб с останками умершего должен был убедить любого, что этот человек умер, а значит, другой человек, называющийся его именем, – самозванец!
Но для этого ведь надобно верить, что выставленные останки – действительно останки царевича Дмитрия. Этой веры оказалось недостаточно на Руси, и самозванец появился-таки, и снова пошли за ним русские люди. Многие видели мощи царевича, но не верили, не желали верить, потому что не верить было удобнее…
Чудо, дарованное святым царевичем Дмитрием, проявилось в другом.
«В то ж время, егда венчан бысть царским венцом на Москве царь Василей, – пишет в “Летописной книге” С.И. Шаховской, – посла на Углич болярина князя Ивана Михайловича Воротынского, да преосвященного ростовского митрополита Филарета, и повеле им привести гроб царевича Дмитрея во царствующий град Москву на уверение людям»…
Совсем не с руки было Филарету отлучаться от выборов патриарха, но отказаться от царского поручения он не посмел.
Отказ вызвал бы нежелательные толки.
Действительно, человек, обласканный самозванцем Лжедмитрием, не желает или боится ехать к мощам подлинного Дмитрия. Это что-то да должно было значить…
И Филарет (Романов) поехал. Он покинул Москву, как раз когда должен был решаться вопрос о выборе патриарха.
3
Некоторые историки называют удаление Филарета из Москвы накануне выборов патриарха «обходным» маневром Василия Шуйского, но, как нам кажется, все было гораздо сложнее.
Нет никакого сомнения, что царь Василий Шуйский нашел бы способ удалить из Москвы ростовского митрополита Филарета и помешать ему стать патриархом, но помог ему в этом – святой царевич Дмитрий. И помощь эта могла бы быть гораздо действеннее, если бы Филарет (Романов) верил чуть-чуть сильнее.
В самом деле…
Поездка митрополита Филарета (Романова) в Углич – событие знаменательное и для биографии самого Филарета, и для истории России…
Ведь здесь, в Угличе, почти повторилась ситуация, которая произошла с Василием Шуйским на Лобном месте, произошла встреча человека с мощами святого, тень которого этот человек дерзостно и святотатственно пытался возродить в самозванце.
Внутренний драматизм события усиливался тем, что Филарет приехал к мощам святого Дмитрия как иерарх Церкви, а в иерархи его возвел преступник, присвоивший имя святого Дмитрия.
Понятно, что Филарет (Романов) не был подвижником православия, понятно, что и в святительских одеждах он оставался светским человеком, но не понимать, насколько кощунственна предстоящая ему миссия, он не мог.
В так называемой «Рукописи Филарета, патриарха Московского» подробно рассказывается об этой поездке… Любопытно, что Филарету долго не удавалось найти гроб живоносного мертвеца…
«Егда убо во град входят, тогда ощутиша граждане приход их, и внезапу стечеся весь град, мужи и жены… Цареву повелению едва повинующеся, и последнее целование живоносному мертвецу отдающе своему Государю, и надгробные песни с плачем и воплем испущаху, якож и при погребении праведного… И ту первее преблагий Бог прослави угодника своего: снимающе убо, гроба его Святителие и Бояре не могуще обрести и желаемое ими многоцелебное тело узрети»…
Долго не могли московские посланцы многоцелебное тело узрети и только «во время святаго пения внезапу узреше из десные страны, яко дым восходящ дыхание благовонно»… Начали копать там, и «обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженного царевича»…
Когда вскрыли гроб, увидели, что там лежит нетленное – пятнадцать лет прошло со дня похорон! – тело царевича Дмитрия…
«Целы и невредимы мощи обретошася. Кроме взятых частей от требующия земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сими освятится от скверноубийственных дланей. И не токмо бо плоть бысть в целости святого страдальца, но и ризы на теле его освятишася и истления избыша. И егда убиен бысть от безбожных изменник, и тогда ему прилучися держать в шуйце своей убрус шит златом и серебром пряденым, и тогда оставиша в руце его, и сие бяше цело и невредимо, яко у живаго в руце держимо: в друзей же приключишася плод, глаголемый орехи»…
В «Рукописи Филарета, патриарха Московского» не говорится о тех чувствах, что испытывал сам митрополит Филарет, когда увидел словно бы живое лицо царевича, не потерявшее блеска жемчужное ожерелье, шитый платок в левой руке, орех, найденный у святого отрока в правой руке и с ним положенный в могилу…
Но откуда тогда странное волнение, которое пронизывает весь этот текст? Может быть, от того, что снова дано было Филарету заглянуть почти на четыре столетия вперед, когда повторится история мощей царевича Дмитрия со святыми мощами последних Романовых…
И снова, как при вручении ему Григорием Отрепьевым Ипатьевского монастыря, не смог Филарет прозреть, не хватило веры прозреть то, что назначено было прозреть…
3 июня царь, царица, мать царевича Дмитрия инокиня Марфа, митрополиты и множество народа торжественно встретили святые мощи у стен Москвы и перенесли в Архангельский собор Кремля. Они были поставлены здесь в открытой раке, чтобы явить «их нетление, чтобы утешить верующих и сомкнуть уста неверных».
Здесь Филарет и узнал, что во время его отсутствия из Москвы решился вопрос о патриархе.
На патриаршество избрали казанского митрополита Гермогена.
Митрополит Филарет внешне спокойно встретил это известие…
4
Непрочною оказалась власть Василия Шуйского, но она и не могла быть прочной…
Еще не закопали у обочины дороги тело Григория Отрепьева, а уже поползли слухи, будто самозванцу удалось бежать. Эти слухи распускал подручный покойного Григория Отрепьева, Михайло Молчанов.
Прошло немного времени, и сосланный в Путивль за близость к Лжедмитрию князь Григорий Шаховской поднял мятеж. К нему присоединился начальствовавший в Чернигове князь Андрей Телятевский. Стремительно разрасталась новая смута.
Михайло Молчанов отыскал тогда Ивана Болотникова, бывшего холопа Телятевского, и, убедившись, что и этот холоп, как Отрепьев, способен на многое, отправил его в Путивль к князю Шаховскому, где тот поставил Болотникова начальником над объединенными шайками, к которым прибивалось множество обездоленных крестьян.
Теперь дело было за самозванцем.
Сам Михайло Молчанов отказался занять эту должность, но кандидатов в царьки хватало и без него.
«Человек, знаменитый в нашей истории под именем Тушинского вора… показался впервые в белорусском местечке Пропойске, где был схвачен как лазутчик и посажен в тюрьму, – сообщает С.М. Соловьев. – Здесь он объявил о себе, что он Андрей Андреевич Нагой, родственник убитого на Москве царя Дмитрия, скрывается от Шуйского, и просил, чтобы его отослали в Стародуб. Рагоза, урядник чечерский, с согласия пана своего Зеновича, старосты чечерского, отправил его в Попову Гору, откуда он пробрался в Стародуб. Прожив недолго в Стародубе, мнимый Нагой послал товарища своего, который назывался московским подьячим Александром Рукиным, по северским городам разглашать, что царь Дмитрий жив и находится в Стародубе. В Путивле жители обратили внимание на речи Рукина и послали с ним несколько детей боярских в Стародуб, чтобы показал им царя Дмитрия… Рукин указал на Нагого; тот сначала стал запираться, что не знает ничего о царе Дмитрии, но когда стародубцы пригрозили и ему пыткою… схватил палку и закричал: “Ах вы б… дети, еще вы меня не знаете: я государь!” Стародубцы упали ему в ноги и закричали: “Виноваты, государь, перед тобою”».
Есть известия, что царевичем Дмитрием объявил себя Богданко – крещеный еврей из Шклова[41].
«И вот снова в той же упомянутой уже Черниговской стороне явился новый злобесный и кровь лакающий пес… – говорит Хронограф 1617 года. – Простых людей устрашил, а змиеобразных, коварных и злых – тех привлек…» И пошла, разрастаясь и захватывая все новые и новые территории, новая беда. Одни называют ее крестьянской войной Ивана Болотникова, другие движением самозванца Лжедмитрия II, третьи – польской агрессией.
Историки пытаются вычленить подходящие события, развести их по отдельным темам, но события путаются между собой, переплетаются и во времени, и по месту действия, и составом действующих лиц.
Это не было ни крестьянское восстание, ни война самозванца, ни польская агрессия… Это была Смута, и произрастала она не из Варшавы или Кракова, не из Путивля или Чернигова, а из боярской Москвы…
И воистину Божий Промысел видится в том, что рядом со «слабым» царем – Василию Шуйскому не хватало силы разорвать боярскую удавку! – встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.
Лжедмитрий II
Трудно было найти более подходящего человека, который способен был бы вести корабль Русской Православной Церкви через бури вновь приближающейся Смуты…
В свидетельствах современников можно найти жалобы на жесткость нрава патриарха Гермогена, непривлекательность в обращении, неумеренную строгость…
Учитывая, что жалобы исходят, как правило, из шляхетско-вольнолюбивых кругов московского боярства, понятно, что неумеренной строгостью называется тут обличение святителем пороков, поразивших русское общество, а непривлекательностью в обращении – всегдашнее следование святителя правде.
Опять-таки и жесткость нрава тут – тоже синоним.
Видимо, так называли бояре-клятвопреступники огонь православной Веры, что ослепительно ярко вспыхнул в Гермогене, когда – первым! – осеняя народ, поднял он над головою чудотворный образ Казанской Божией Матери…
В одном только не ошибались современники. Гермоген не был похож на них!
Он, кажется, и не жил, вступив на святительский путь. Все его житие было только исполнением своего предназначения…
В октябре, когда войска Ивана Болотникова окружили Москву, Гермоген установил с 14 по 19 октября пост и благословил петь просительные молебны, чтобы отвратил Господь гнев от православных христиан и укротил междоусобную брань.
– Не за царевича Дмитрия умираете вы! – увещевал Гермоген мятежников. – Но Божиим наказанием, за предательство веры!
И случилось чудо по молитвам святителя…
По ярославской дороге двигались к Москве двести стрельцов из Смоленска, Двины и Холмогор. Этот небольшой отряд повстанцы приняли за великое войско и, дрогнув, отступили от Москвы.
Призывая русский народ к единению, Гермоген понимал, что нельзя объединиться, пока тяготит народную совесть клятвопреступление. Чтобы разрешить народную совесть от этого греха, он вызвал из Старицы престарелого патриарха Иова…
Успенский собор был переполнен народом, когда 20 февраля сюда вошли оба патриарха. Гермоген, совершив молебное пение, встал на патриаршем месте.
Собравшиеся в храме подали Иову челобитье.
В нем рассказывалось, что клялись православные служить верой и правдою царю Борису Годунову, что обещали не принимать назвавшегося Дмитрием вора, но изменили присяге… А потом клялись Федору – сыну Бориса, и снова преступили крестное целование, не послушали патриарха Иова и присягнули самозванцу!
– Прости нам, первосвятителе, и разреши нам все эти измены и преступления… – читал с амвона архидьякон. – И не только одним жителям Москвы, но и жителям всей Руси, и тем, которые уже скончались!
– А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Федору и крестное целование преступили, в тех всех и нынешних клятвах я, Гермоген, и я, смиренный Иов, по данной нам благодати вас прощаем и разрешаем, а вы нас Бога ради также простите в нашем заклинании к вам, и если кому какую-нибудь грубость показали, – прозвучали в ответ слова разрешительной грамоты.
Многие плакали тогда в Успенском соборе.
Слезы стояли и в глазах престарелого патриарха Иова. Облаченный в простую ризу инока, он благословлял народ.
– Чада мои духовныя! Впредь молю вас… такова… не творите… крестное целование… не преступайте… – с трудом выговаривая слова, заклинал он.
Через четыре месяца святейший патриарх Иов преставился, но дело, которое совершил он с патриархом Гермогеном, дало добрые всходы.
Нашлись у страны силы, чтобы унять мятеж…
10 октября Василий Шуйский овладел Тулой.
Злого бунтовщика Болотникова сослали в Каргополь и утопили в проруби.
5
После взятия Тулы Гермоген уговаривал Шуйского не медлить с подавлением мятежа в «украйных городках», но бояре не позволили царю Василию последовать мудрому совету. Не нужно было боярам спокойствие в государстве, настояли они, чтобы Шуйский распустил войско на отдых.
И случилось то, что и должно было случиться…
Вбирая рассеявшиеся после разгрома Ивана Болотникова казачьи шайки, усиливаясь польскими отрядами Яна Сапеги и Александра Лисовского, войско самозванца нанесло поражение Василию Шуйскому и встало на подступах к Москве в Тушине.
Не только в князьях и боярах появилась тогда расшатанность, но и в простых людях.
«И разделились, как чернь, так и знать… – свидетельствует летописец. – Один брат в Москве с царем Василием в осаде, а другой – в Тушине с вором. Отец – в Москве, сын – в Тушине. И сходились ежедневно они на битву, сын против отца и брат против брата».
Вскоре в Тушине объявилась Марина Мнишек.
«Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычайный характер, – отмечает А.С. Пушкин. – У Карамзина он лишь бегло очерчен, но, конечно, это была странная красавица; у нее была одна только страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей хотя бы слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она переносит войну, нищету, позор и в то же время сносится с польским королем, как коронованное лицо с равным себе, и жалко кончает свое бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну из сцен, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь. Она волнует меня, как страсть. Она – ужас что за полька, как говорила (кузина г-жи Любомирской)».
Эта ужас что за полька быстро сговорилась с Тушинским вором о вознаграждении (300 тысяч рублей и Северское княжество с четырнадцатью городами – ее папаше) и 5 сентября тайно обвенчалась с царьком, публично признав в шкловском еврее Богданко спасшегося супруга – царевича Дмитрия.
Тогда же в Тушине была образована и своя Боярская дума. В нее вошли князья Д.Т. Трубецкой, Д.М. Черкасский, А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, Г.П. Шаховский.
Почти все они были родственниками Романовых, и теперь в Тушине не хватало для комплекта только самого Филарета.
За ним и отправился в Ростов польский отряд Яна Сапеги.
По дороге к полякам присоединились переяславцы, которые не желали упустить случай поквитаться с ростовчанами.
Историки эпизод пленения ростовского митрополита описывают, не жалея героических красок:
«Ростовский митрополит Филарет Никитич с немногими усердными воинами и гражданами заключился в соборной церкви, и, готовясь к смерти, причастился сам Святых Тайн, и велел священникам исповедать и причастить всех прочих. Двери церковные не выдержали напора врагов, началась резня; Филарет хотел было уговаривать переяславцев от Божественных Писаний, но его схватили, сняли с него святительские одежды и босого, в одной свитке, повели в Тушино, подвергая его на пути разным поруганиям» (митрополит Макарий (Булгаков).
Патриарх Филарет. Портрет из «Титулярника». 1672 г.
«Ростовцы… хотели бежать далее на север всем городом, но были остановлены митрополитом своим Филаретом Никитичем Романовым и воеводою Третьяком Сеитовым, который собрал несколько тысяч войска, напал с ним на Сапегиных казаков и переяславцев, но был разбит, бежал в Ростов и там упорно защищался еще три часа. Одолев наконец воеводу, казаки и переяславцы ворвались в соборную церковь, где заперся Филарет с толпами народа, и несмотря на увещевания митрополита, вышедшего с хлебом и солью, выбили двери, перебили множество людей, поругали святыню…» (С.М. Соловьев).
Обращает внимание, как однообразно, почти без комментариев воспроизводятся летописные сюжеты.
Разве только Н.М. Карамзин отметил, что везли Филарета в Тушино в литовском платье и татарской шапке, а С.М. Соловьев подчеркнул тот прискорбный факт, что громили соборный храм в Ростове не ляхи, а свои, переяславцы.
Но это, кажется, и все вариации… Между тем, хотя и скупы сообщения летописи, поразмышлять там есть над чем. Нам представляются важными два момента…
Филарет стремился остаться в незащищенном Ростове, где горожане жили просто, совету и обереганья не имея. Почему он поступил так? Ради того, чтобы поддержать свою паству? Это как-то не похоже на Филарета, да и не мог он не понимать, что, представляя для самозванца интерес, он не оберегает своим присутствием паству, а лишь подвергает ее опасности.
Сюжет летописи тут явно перекликается с рассказом о пленении Марины Мнишек. По дороге из Ярославля она прикинулась больной, чтобы задержаться, пока ее не «захватил» Тушинский вор.
Второй момент, на котором стоило бы остановиться, – это хлеб и соль, которыми пытается встретить митрополит Филарет ломящихся в церковь грабителей.
Н.М. Карамзин и митрополит Макарий стыдливо упускают эту подробность, а менее осторожные апологеты Романовых пускаются в объяснения: дескать, митрополит Филарет желал защитить Ростов от набега польской шайки и, привечая посланцев самозванца хлебом-солью, хотел утихомирить грабителей смирением своим.
Мы видели, как умел смиряться Филарет, когда избивал в Сийском монастыре прислуживавших ему чернецов. Опять-таки и в детской наивности, встречающейся порою у глубокоправославных людей, Филарета заподозрить трудно.
Увы…
Лукавят тут наши уважаемые историки. Поднося тушинцам хлеб-соль, Филарет не о спасении Ростова думал. Подобно своим давним знакомцам Мнишекам, радовался он, что наконец-то попадет к Тушинскому вору.
Версии добровольного перехода Филарета (Романова) на сторону Тушинского вора несколько противоречит рассказ об унижениях, которым подвергался митрополит по дороге в Тушино…
Однако тут мы должны вспомнить об «исторической», как выразился С.М. Соловьев, вражде Переяславля и Ростова. Возможно, что эту «историческую» вражду и пришлось испытать Филарету на себе. Да и едва ли простодушные переяславцы могли испытывать уважение к архиерею, переметнувшемуся к тушинскому царьку… Чему тут удивляться? За все надобно платить.
Но недолго мучился Филарет…
В Тушине судьба его сразу переменилась. С распростертыми объятиями встретила Филарета тушинская родня.
Царек Богданко тоже проявил к Филарету Никитичу милость. Он провозгласил его патриархом.
Хотя, по другим источникам, патриарший сан у шкловского еврея Филарету Никитичу пришлось покупать. Он отдал Богданко за патриаршество яхонт, который был вправлен в его митрополичий жезл. Этот яхонт, как уточняет Бер-Буссов, ровнялся «ценою с полубо́чкой золота».
Так это или иначе, но Романовы сделали следующий шаг на пути к трону!
6
Возведение Филарета (Романова) в патриархи и дальнейшая служба его у шкловского царька – самая позорная страница в истории династии Романовых.
Скрыть этот факт невозможно, но в дворянской историографии делалось все, чтобы загипнотизировать читателя и представить посредством псевдонаучных пасов черное белым.
Говорится, например, что грамоты, данные «нареченным» патриархом Филаретом, не могут быть доказательством, что Филарет действительно согласился взять на себя роль, назначенную царьком.
Ссылаются на Авраамия Палицына, который говорил, что Филарет пребывал у самозванца под строгим присмотром…
Говорят, что законный патриарх – святитель Гермоген не считал Филарета врагом, а называл жертвой, пленником «вора»…
Эти доказательства варьируются у разных историков так же сходно, как и обстоятельства ростовского пленения Филарета, и точно так же разваливаются, едва только начнешь присматриваться к ним…
Ну, вот, например, грамоты, подписанные Филаретом в Тушине…
Сохранилась, кажется, единственная грамота Филарета, которую он дал в Тушине, и из нее видно, что Филарет называл себя и митрополитом Ростовским, и патриархом Московским и всея России и считал – это принципиально важно! – что его власть распространяется на все захваченные евреем Богданко области…
Какое же тут несогласие?
Точно так же и со свидетельством Авраамия Палицына…
Конечно, заслуги келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына особенно в возведении Романовых на престол безусловны, но не будем забывать, что сам Палицын в Тушине при Филарете не бывал. О притеснениях, которым подвергался Филарет, Авраамий Палицын пишет со слов самого Филарета…
Князь М.В. Скопин-Шуйский. Парсуна Начало XVII в.
И тут мы, пожалуй, и спорить не будем…
Мы согласны, что Филарет имел все основания считать, будто его притесняют в Тушине.
Дело в том, что хотя в воровской думе и заседали настоящие московские бояре, нравы царили тут местечковые. И далеко не всегда умел Филарет Никитич сориентироваться…
Оно, конечно, вроде и не дорого – яхонт за патриарший сан…
Ну а если поторговаться? Может быть, и дешевле согласился бы царек уступить патриаршество?
Но не будешь ведь яхонт назад требовать.
Вот и получается, что притеснение кругом…
Еще более бессмысленно ссылаться для реабилитации Филарета на святителя Гермогена, говорившего в 1609 году:
«А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие не своею волею, но принуждением и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога, сколько есть сил, чтобы Господь от них и от нас отвратил праведный Свой гнев и полезная бы подал им и нам…»
Если мы сопоставим эти слова с началом грамоты: «Аз, смиренный Гермоген, Божиею милостию Патриарх Богом спасаемого града Москвы и всея Руси, напоминаю вам, прежде бывшим господам и братиям, – ныне же, грех ради наших, сопротивными обретенным, не ведаем, как вас и назвать: ибо оставивши свет, – во тьму отошли, отступив от Бога, – к сатане прилепились, возненавидев правду, – ложь возлюбили…», то увидим, что патриарх Гермоген не дает никакой оценки поступку Филарета, а лишь указывал ему на выход из трясины, в которую тот забрел…
Указывает на Путь из лжи к Правде. Из тьмы – к Свету. От сатаны – к Богу…
И конечно же, говоря о необыкновенной снисходительности, проявленной святителем Гермогеном к воровскому патриарху Филарету, не будем забывать о том прозаическом обстоятельстве, что не было тогда, в 1609 году, у патриарха возможности заниматься разбирательством.
Не было и срочной нужды в этом.
Филарет Никитич, прикупив у Богданко сан патриарха, слава Богу, только изображал патриарха, а конкретных действий для реализации новых полномочий не предпринимал. С.Ф. Платонов справедливо отмечает, что поведение Филарета в Тушине, «скорее всего, заслуживает название оппортунизма и политики результатов».
Он действовал, как и вся боярская дума в Тушине, которая только изображала власть, поскольку все практические решения принимались поляками.
Забегая вперед, скажем, что в 1613 году, посадив на трон Романовых, тушинцам удалось, как говорят сейчас, легитимизировать все пожалования еврея Богданко. Это касалось и земельных наделов, полученных за службу в Тушине, и званий.
За Филаретом было сохранено звание патриарха. Хотя несколько лет, пока Филарет находился в польском плену и пустовал патриарший престол, никто не занимал его после кончины замученного родственниками Филарета святителя Гермогена.
Завершая разговор о нравственной оценке тушинского периода деятельности Филарета (Романова), добавим, что все оправдания, которые приводятся в его защиту, свидетельствуют лишь, что он не проявил себя достойным святительского сана, в который возвел его первый самозванец.
И в этом обличают Филарета (Романова) все святители того времени…
Вспомним их…
Суздальский архиепископ Галактион был в 1608 году изгнан тушинцами из своего города и скончался в изгнании…
Коломенского епископа Иосифа литовские люди под предводительством пана Лисовского взяли в 1608 году в плен и привязывали к пушке, когда осаждали какой-либо город, чтобы устрашать других, но эта жестокость не устрашила самого епископа. Когда царские воеводы отбили его, он возвратился в свою епархию, где по-прежнему ревностно обличал изменников.
Тверского архиепископа Феоктиста долго мучили в Тушине – травили собаками и кололи пиками, но архиепископ не сдался. В марте 1610 года при попытке побега из Тушина, его поймали и убили. Израненное, искусанное собаками тело его было найдено вблизи дороги.
У Филарета все время сохранялась возможность совершить то, что ежедневно, ежечасно совершали в те страшные месяцы иерархи Русской Православной Церкви, то, что и он должен был совершить в соответствии со своим саном!
И в каком-то смысле ему было проще пойти по пути мученического подвига. В отличие от многих, он знал и своего холопа Гришку Отрепьева, выдававшего себя за царевича Дмитрия, и святого царевича тоже знал. Ему легко было определиться в борьбе святости и самозванства, правды и лжи, добра и зла, поскольку он совершенно точно знал, где Правда, а где ложь.
И значит, сторону лжи он выбрал тоже вполне сознательно.
7
Когда мы говорим о сдержанности оценок, данных святителем Гермогеном поведению Филарета, не будем забывать, как стремительно развивались тогда события и какие немыслимые комбинации порождала игра самолюбий и своеволий…
Очевидно, что патриарху Гермогену просто недосуг было заниматься Филаретом – более важные и насущные для России и для православия проблемы занимали его…
В конце года войска самозванца перекрыли подвоз хлеба, и в Москве начался голод.
Торговцы взвинтили цены. Печалуясь о бедных, святитель Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр, умоляя их не наживаться на народной беде. Но сердца богатеев оказались глухи к призыву архипастыря о милосердии.
Другие планы вынашивала они в злых сердцах. И они дождались, когда голод сделал свое дело. 25 февраля 1609 года в Москве вспыхнул мятеж.
– Царь Василий – незаконный государь! – кричали подосланные из Тушина заводилы. – Его избирала одна Москва! Иные города не ведают царя Василия! Не люб он нам! Хотим другого царя выбирать!
Но на этот раз патриарху Гермогену удалось образумить мятежников.
Он заявил, что царь Василий Шуйский избран и поставлен Богом!
– Вся земля, – сказал он, – целовала крест государю, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить! А вы, отступники, забыли крестное целование!»
Увещевания святителя подействовали на народ.
Тушинские заводилы, видя, что народное возмущение может повернуться против них, поспешили убежать из Москвы к царику (так называли самозванца поляки) в Тушино.
«Они ударились, как волны о камень, и рассыпались… – скажет потом сам патриарх Гермоген. – Как бурею, Господь рассеял их гневом своим!»
Но не только в Москве звучал решительный голос святителя.
«Не достает слов, болит душа, болит сердце, все внутренности мои расторгаются… – писал патриарх Гермоген к мятежникам, сидящим в Тушине. – Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, жен, чад, сродников – восстаньте, вразумитесь и возвратитесь! Вспомните, на кого воздвигли оружие? Не на Бога ли и святых Его? Не на свое ли отечество, ныне вами попираемое?»
Слова патриарха достигали своей цели, пробуждая стыд и раскаяние в ожесточившихся сердцах.
Это не значило, что мятеж и Смута прекращались после получения посланий патриарха, но, как свидетельствуют современники, влияние увещеваний святителя было чрезвычайно велико.
Отчасти это подтверждается и успехом предпринятого в 1609 году наступления русско-шведского войска под командование Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
Это был молодой, талантливый и решительный полководец.
Большие надежды возлагал на него патриарх Гермоген…
В сражениях под Торжком и Тверью Михаил Васильевич Скопин-Шуйский разгромил тушинцев, освободил Александровскую слободу и снял осаду с Троице-Сергиевой лавры.
В первых числах марта 1610 года была снята осада и с Москвы.
12 марта Москва торжественно встречала своего двадцатичетырехлетнего освободителя.
Среди тушинцев началась паника…
Еврей Богданко бежал.
Бежала и Марина Мнишек.
Михаил Ружинский поджег стан и двинулся к Иосифо-Волоколамскому монастырю.
Вместе с ним пытался уйти к новым господам и тушинский патриарх, но по дороге поляки столкнулись с отрядом Григория Волуева, и в результате Филарет Никитич оказался пленен…
Плененного изменника привезли в Москву, но здесь ему опасаться было некого. Те же бояре, что и в Тушине, держали верх в Москве, и никто не попрекнул Филарета совершенным «воровством».
Никаких свидетельств, что Филарет снял с себя патриарший сан, купленный у еврея Богданко, нет. Сведений о церковном покаянии, принесенном Филаретом за тушинское «воровство», тоже нет.
Недосуг было каяться.
Когда приехал Филарет в Москву, Золотоглавая чествовала своего освободителя – Михаила Васильевича Скопина-Шуйского…
Великим и светлым было народное торжество в Москве.
Наконец-то явился среди погрязших в трясине интриг и клятвопреступлений бояр юный герой, не запятнанный предательством, осиянный славою победителя…
Великим и светлым было народное торжество. Велика и черна была зависть в боярских сердцах к удачливому и отважному полководцу.
23 апреля он занемог «кровотечением из носа», и через две недели, на день памяти великомученика Георгия, умер.
Считается, что чашу с отравой юному герою поднесла жена Дмитрия Шуйского, дочь знаменитого Малюты Скуратова, и случилось это в их доме.
Естественно, что тут сразу возникает масса вопросов.
Необъяснимо, почему окруженные со всех сторон лютыми врагами Шуйские начинают разборку в собственной семье? Непонятно, почему брату царя Дмитрию Шуйскому потребовалось уничтожать Скопина-Шуйского именно сейчас, когда не миновала еще опасность, да еще к тому же и делать это в своем дому? Что двигало им? Зависть? Непроходимая глупость?
Но создатели компромата на Шуйских и не ищут ответов на эти вопросы. Более того, при внимательном рассмотрении обнаруживаются и фактологические неувязки в их версии.
Н.М. Карамзин прямо говорит, что «болезнь» приключилась с юным героем на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.
Поскольку он сам приводит в примечаниях цитату из «Рукописи Филарета», где говорится, что освободитель Москвы разболелся «на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего князя Алексея[42], и тако едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и пребысть похищение смертное», не очень-то понятно, из какого источника почерпнул он сведения о пире в дому Дмитрия Шуйского[43]…
Неувязка получается…
Но с другой стороны, как это на глазах у всех – совершались ритуальные крестильные действия – сумела бы кума приготовить «питье лютое, питье смертное» для кума?
Понятно, что дочь кровавого Малюты по всем законам ловко изготовленного черного пиара может все и априори готова к совершению любого преступления, но все же заниматься изготовлением отравы, находясь в чужом доме, как-то слишком…
Очевидно, эта несуразность и смутила Н.М. Карамзина, и заставила его перенести пир в дом самой кумы, в хоромы князя Дмитрия Ивановича Шуйского…
Но если дочь Малюты Скуратова не могла совершить злодеяние на крестильном пиру в чужом доме, то кто же тогда совершил его у князя Ивана Михайловича Воротынского?
Боярин Иван Михайлович Воротынский – старый знакомец Филарета Никитича. С Воротынским ездил митрополит Филарет в Углич за мощами царевича Дмитрия… Вот и накануне скорбных для России крестин тушинский патриарх оказывается у Воротынских…
Мы не собираемся обвинять Филарета Никитича в непосредственной организации отравления освободителя Москвы Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
Однако никуда не уйти от того факта, что Филарет Романов, возведенный двумя самозванцами на вершины церковной иерархии, оказывается вблизи и от этого столь рокового для русской судьбы преступления. Как-то так получается, что там, где оказывается тушинский патриарх, тотчас начинают множиться измены и предательства, совершаются убийства самых выдающихся русских героев…
Такое ощущение, что сквозь этих богатырей и прорубали Романовы дорогу к трону…
«Михаил выпил чашу… и был принесен в дом, исходя кровию, безпрестанно льющеюся из носа; успел только исполнить долг христианина и предал свою душу Богу, вместе с судьбою Отечества! …Москва в ужасе оцепенела».
Умирал князь Михаил Скопин-Шуйский две недели…
Незадолго до его кончины пришел инок из Борисоглебского монастыря под Ростовом.
– Вороти крест, княже! – передал он просьбу затворника Иринарха. – Другому этот крест потребен будет.
Князь Михаил вернул поклонный крест и просил отвезти отшельнику Иринарху дары от него.
Считается, что этим крестом преподобный Иринарх и благословит князя Дмитрия Пожарского, когда тот поведет Нижегородское ополчение к Москве в 1612 году.
8
Польские источники называют патриарха Филарета одним из главных предателей Московского государства в руки Сигизмунда…
Это действительно так.
24 июля гетман Станислав Жолкевский разгромил войска Василия Шуйского при Клушине и подошел к Москве.
С другой стороны к городу подступили войска Лжедмитрия II.
Совещание русских изменников, выступающих на стороне поляков, и русских сподвижников еврея Богданко, с двух сторон осаждавших Москву, в Москве и проходило.
Тушинский патриарх Филарет Романов, Василий Голицын и продолжающий служить Тушинскому вору боярин Дмитрий Трубецкой сговорились, что москвичи «ссадят» несчастливого царя Василия Шуйского, а тушинцы зарежут еврея Богданко, и после этого можно будет избрать нового царя.
К заговору был привлечен Захар Ляпунов. 17 июля он поднял мятеж. Дворяне и дети боярские заполнили Кремль.
– Да сведен будет с царства Василий! – кричали они.
Патриарх Гермоген пытался остановить смутьянов, но мятежники заглушали слова святителя своими криками.
Царя Василия Шуйского вывели из дворца и насильно постригли в монахи. Иноческие обеты за него давал князь Тюфякин.
Со скорбью взирал на это безумие святой Гермоген.
– Ты говорил обеты иноческие! – сказал он Тюфякину. – Тебя и признаю монахом, а не царя Василия!
Потом добавил:
– Аще Владыка мой Христос на престоле владычества моего укрепит мя, совлеку царя Василия от риз и освобожу его!
Мятежники увезли превращенного в инока Варлаама царя Василия Шуйского в Чудов монастырь и заточили там.
Трагична судьба этого царя, трагична судьба всего древнего рода князей Шуйских.
Такой мощный, такой многочисленный род! Он прорастает в XVI веке к верховной власти и за несколько десятилетий, одну за другой, теряет все свои могучие ветви.
Жутковато читать скорбный мартиролог.
Убит… Утоплен… Затравлен… Задушен… Отравлен… Убит…
Теперь пришла очередь последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия…
«Так Москва проступила с Венценосцем, который хотел снискать ея и России любовь подчинением своей воли закону, – писал Н.М. Карамзин, – бережливостию государственною, безпристрастием в наградах, умеренностью в наказаниях, терпимостию общественной свободы, ревностию к гражданскому образованию – который не изумлялся в самых чрезвычайных бедствиях, оказывал неустрашимость в бунтах, готовность умереть верным достоинству Монаршему, и не был никогда столь знаменит, столь достоин престола, как свергаемый с онаго изменою: влекомый в келлию толпою злодеев, несчастный Шуйский являлся один истинно великодушным в мятежной столице»…
Власть перешла в руки Семибоярщины – отравителя М.В. Скопина-Шуйского князя И.М. Воротынского; брата тушинского патриарха Филарета – И.Н. Романова; Ф.И. Мстиславского; А.В. Трубецкого; А.В. Голицына; Б.М. Лыкова; Ф.И. Шереметева.
Первым делом московско-тушинские бояре выдали полякам на расправу и глумление последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия.
29 октября 1611 года, подобно римскому триумфатору, сидя в богатой коляске, в которую впряжена была шестерка белых лошадей, окруженный пышной свитой въехал в Варшаву коронный гетман Станислав Жолкевский. За ним влачился пленный русский царь Василий Шуйский и его брат – Дмитрий.
Поставив этих последних Рюриковичей перед троном Сигизмунда, Жолкевский сказал: «Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне… Вот брат его Дмитрий… Ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии!»
О том, что привел он в Варшаву не царя, а монаха, гетман упомянуть позабыл…
Жестокое унижение пришлось пережить несчастным пленникам, которые еще не знали, что в плену и предстоит им закончить свои дни.
Но это было унижение не только Шуйских, это было жестокое унижение всей Руси, на которую обрекла ее московская знать, предавшая свою страну… А в самой Москве разгорелась борьба между главарем повстанцев Захарием Ляпуновым, ратовавшим за избрание на царство Василия Голицына, и партией последнего Гедиминовича – Федора Ивановича Мстиславского, стоявшей за избрание царем королевича Владислава.
Тогда же тушинский патриарх Филарет Романов предложил избрать царем его четырнадцатилетнего сына Михаила…
Впрочем, ни Василию Голицыну, ни Филарету (Романову) не удалось противостоять партии Федора Ивановича Мстиславского, требовавшего избрания Владислава и соединения с Польшей.
9
Страшная слепота поразила московских бояр.
Видели глаза, кого выбирают в цари, но не разбирали бояре, что делают, не ведали, что творят.
– Что всуе мететесь и вверяете души свои поганым полякам? – заклинал этих слепцов патриарх Гермоген. – Разве не знаете, что издавна наша христианская греческая вера ненавидима в странах иноплеменных?
Но не слышали его потерявшие от страха и жадности разум московские бояре. Сигизмунд обещал им шляхетские вольности, и, теряя последний стыд, верховники соглашались на всё.
Они заключили с гетманом Жолкевским договор о приглашении на русский трон королевича Владислава.
Вот имена бояр, отвезших договор гетману: Ф.И. Мстиславский, А.В. Голицын, несколько членов Земского собора и, конечно же, И.Н. Романов, брат тушинского патриарха Филарета.
27 августа Москва присягнула Владиславу, а меньше чем через месяц, ночью, по сговору с Семибоярщиной поляки заняли Кремль, Китай-город, Новодевичий монастырь.
Совершилось величайшее в истории нашей Родины предательство.
Кучка бояр, трясущихся от страха за свои жизни, раскрыла ворота Кремля чужеземным захватчикам.
С этого момента начинается новая страница в биографии тушинского патриарха Филарета. Вместе с убийцей Годуновых князем Василием Голицыным он отправляется в посольство, чтобы привезти в Москву нового царя – королевича Владислава.
Печальна была дорога послов к Смоленску. Горели вдоль дороги сёла, едкий дым стлался над полями. Своими глазами видели предатели, какой мир устанавливают на Русской земле их новые хозяева – в пепел обратился Калязин монастырь, разгромлен Козельск…
В королевский стан под Смоленском послов не пустили, указали место на берегу Днепра, где они и должны были ожидать приема. Послы, ссылаясь на трудный путь, просили продуктов, но…
– Король здесь на войне и сам терпит нужду! – услышали в ответ.
Так началось знакомство бояр-изменников с благами шляхетской вольности, которой они так добивались.
Приняли послов только через пять дней, 12 октября.
– Всевечный Бог богов назначил степени для монархов и подданных, – важно объявил Сапега, выслушав их. – Кто дерзает возноситься выше своего звания, того Он казнит и низвергает. Бог казнил Годунова и низвергнул Шуйского – этих венценосцев, рожденных слугами!.. Идите… Вы узнаете волю королевскую!
Воля королевская не порадовала послов.
Им было объявлено, что прежде они должны склонить к капитуляции осажденный Смоленск.
– Пошто ему капитулировать? – спросили послы. – Ручаемся вам душами за боярина Шеина и граждан: они искренне, вместе с Россиею, присягнут Владиславу.
– Для чего же не Сигизмунду? – удивились поляки. – Вы оскорбляете короля своим недоверием, дерзая разделять отца с сыном. Смоленск должен присягнуть им обоим.
И сколько не бились послы, паны стояли на своём.
– Король, – говорили они, – даст вам Владислава, но прежде он должен занять Смоленск и совершенно усмирить Россию.
История посольства Голицына-Филарета скорбна, но поучительна.
Поляки принудили их вступить в переговоры с защитниками Смоленска, но предателям не удалось склонить героев на ту измену, которую бояре уже совершили в Москве, и после этого поляки совершенно перестали считаться с ними!
Повторим еще раз, что, вглядываясь в события того времени, мы обнаруживаем странную закономерность. Всё то, что Филарет считал благом, оборачивалось горем для страны, все то, что он считал неудачей, оказывалось прямой выгодой.
Вот и сейчас…
Неудача посольства Филарета явилась благом для Руси.
А упрямая несговорчивость Сигизмунда, желавшего самому править на Руси, и была той помощью, которую вымолили наши святые, чтобы спасти Русь.
Ведь именно неумеренность амбиций Сигизмунда и спасла тогда нашу страну от порабощения!
Как говорит Н.М. Карамзин, «судьба, благословенная для России, влекла ее к другому назначению, готовя ей новые искушения и новые имена для бессмертия!.. Сигизмунд со своими панами завидовал Гетману (Станиславу Жолкевскому. – Н.К.)… хотел сам быть Царем или завоевателем России».
И опять-таки как ни задуматься над тем, что стоит только удалиться Филарету от Москвы, как и начинает сразу собираться земля, устраиваться государственная жизнь…
Зато, как только Филарет возвращается, все приходит в упадок – разрушается государственное управление, устраиваются заговоры, гибнут люди, которые особенно важны сейчас для России, возбуждаются самозванцы!
Нет-нет… Мы не утверждаем, будто Филарет (Романов) организовывал все заговоры, все убийства, все предательства.
Сейчас речь не об этом.
Филарет Романов в нашей истории – это не только исторический деятель.
Как и Романовы, – это не просто семья или династия…
Это название болезни, поразившей тогда Святую Русь…
И действовала эта болезнь порою уже независимо от своих возбудителей…