Гретте Полчински принадлежала вся земля на Милл-стрит между Геркаймер и Ньютаун-Крик. Обитатели этой части Гринпойнт никак не могли вспомнить, когда именно Гретта впервые появилась здесь и открыла свое дело. Но все соглашались, что бордель Гретты внешне выглядел очень благопристойно.
Без двадцати два пополудни Скэнлон остановил машину перед железной дверью с глазком, дважды нажал на клаксон и стал ждать. Наконец в глазок кто-то посмотрел, и раздался неожиданно громкий металлический щелчок. Дверь поползла вверх, послышался лязг. Когда дверь открылась полностью, пучеглазый негр знаком велел Скэнлону заезжать.
Остановив машину между двумя колоннами, он вылез. В нос ударила вонь, свойственная любому гаражу, и Скэнлон огляделся в поисках нужной ему машины. Увидев ее, он сунул смотрителю пятерку и спустился по короткой лестнице в коридор, который вел в подвал дома. Вставив пластмассовую карточку в щель стальной двери, он подождал несколько секунд. Наконец раздался щелчок, и дверь открылась. Главным украшением тут была кривая сосна. Над баром — лысый орел, а еще выше — американский и польский флаги крест-накрест. Польский был довоенного образца. Старомодный музыкальный автомат, переливающийся радужными огоньками, стоял у перегородки из дерева и стекла, которая отделяла бар от танцевального пятачка. Протискиваясь сквозь толпу, Скэнлон высматривал Гретту, но ее не было. Он подошел к танцплощадке и вгляделся в полумрак. Гретта сидела одна за маленьким столиком, на ее лицо падал тусклый свет от бара. Она клала в фарфоровую чашку серебряное яичко с заваркой.
— Хочешь хорошо провести время, красавчик? — спросила она, как только он приблизился к ней.
— Как дела, Гретта? — поинтересовался он, усаживаясь в кресло.
Гретта Полчински была маленькой толстухой с высоким плоским лбом, двойным подбородком и похожими на паклю волосами. Она обожала платья с глубоким вырезом, обнажавшие ее увядшую грудь и шею, увешанную золотыми цепочками.
Положив обильно украшенную драгоценностями руку на локоть Скэнлона, она произнесла:
— Тони, у меня есть такое неземное существо, какого ты никогда в жизни не видел. Вьетнамка. А поскольку я тебя очень люблю, то хочу подарить ее тебе на сегодняшнюю ночь.
— Я пришел по делу, Гретта.
Она тотчас же убрала руку и откинулась на спинку кресла. Взяв чашку с чаем обеими руками, принялась пить маленькими глотками, на восточный лад.
— Неужели? — устало произнесла она.
— Мне нужно поговорить с Уолтером Тикорнелли.
— Его здесь нет.
— Но его «форд» стоит у тебя в гараже.
— Я многим разрешаю оставлять у меня машины. Едет человек в путешествие, вот и бросает колымагу здесь.
Скэнлон тяжко вздохнул.
— Гретта, любовь моя, ты знаешь мои правила?
— Нет, любовь моя.
— Когда я спрашиваю о человеке, занятом темными делишками, лучше от меня ничего не скрывать.
Гретта вынырнула из полумрака и вызывающе уставилась на Скэнлона.
— И все-таки Уолтера здесь нет.
Скэнлон принял облик доброго, но разочарованного школьного учителя.
— Гретта, не могу описать словами, как я был потрясен, узнав о существовании заведения с дурной славой в таком благопристойном католическом районе. И вдобавок рядом с церковью.
— Между прочим, священник тут завсегдатай, и тоже не платит.
— Может быть, крошка. Но, боюсь, я должен рассматривать твою деятельность как преступление, а твое заведение поставить на учет как публичный дом, поскольку у тебя работает более одной проститутки.
Злобно грохнув чашкой о стол, Гретта расплескала чай. Она приподнялась на стуле.
— Ну ты, одноногий остолоп, сволочь из сволочей, откуда ты только появился? Осел, каких свет не видел! Чтоб ты сдох!
— Гретта, — обиженно произнес он, — разве так можно разговаривать с хорошими друзьями? Прелесть моя, ты меня удивляешь.
Донесшиеся из бара громкие крики отвлекли Гретту, и лишь когда сердитые голоса сменились смехом, она вновь устроилась на стуле и пытливо взглянула на Скэнлона.
Наступило долгое молчание.
Наконец Скэнлон улыбнулся.
— Ну так как, Гретта? Я хотел только задать Уолтеру несколько пустяковых вопросов. Ну, будь другом.
— Черт с тобой, Скэнлон, — сказала она и натянуто улыбнулась, — Уолтер на четвертом этаже.
Наклонившись, он поцеловал ее в нос, закурил «Де Нобили» и глубоко задумался, выпуская клубы дыма в темноту.
— Что ты знаешь о торговле сексуальными муляжами?
Она вопросительно посмотрела на него.
— Ты что, решил сменить работу?
— Одна моя знакомая попросила меня приобрести для нее вибратор. Похоже, у ее мужа пропал к ней всякий интерес.
Она захохотала.
— Сейчас это встречается сплошь и рядом. Раньше их покупали в клубах «Стэнли» и «Таннеруэар», где хозяйки показывали свой товар, но теперь торговля идет через фирму «Факуэар». Желающие заполняют бланки заказов и запечатывают их. И никто не знает, что ты покупаешь, чтобы потешить себя.
— Это прибыльное дело?
— Секс всегда приносил большой доход.
— Мафия в этом замешана?
— А ты как думал? Они везде кормятся. Почему хобби не может приносить еще и доход?
— Итак, четвертый этаж, — произнес он, вставая.
— Позволь мне пойти с тобой. Не хочу, чтобы ты ошибся дверью.
Она подвела его к лифту на двух пассажиров, установленному четыре года назад для удобства клиентов, которым было трудно подниматься по лестнице.
Выйдя из лифта, они увидели суетливого трансвестита в длинном желтом халате с изображением марабу. Весело щебеча, он жеманно поцеловал Гретту в щечку, прошептав при этом:
— Это для меня?
— Он не в твоем вкусе, — ответила Гретта. — В какой комнате Уолтер?
— С тиковой отделкой, милая, — ответил трансвестит, уставившись на Скэнлона и покусывая нижнюю губу.
Открыв дверь, Скэнлон вошел в комнату.
— Неужели и здесь мне не дадут покоя? — крикнул Уолтер Тикорнелли, Он сидел на огромной кровати с медными спинками, обнимая за плечи чернокожего транссексуала.
— Мне нужно поговорить с тобой, Уолтер, — произнес Скэнлон, знаком велев торговцу плотью удалиться.
Тикорнелли похлопал любовника по ляжке.
— Придешь попозже.
Подражая женщине, тот слез с кровати и взял тонкую белую одежду с соседнего стула. Его женоподобные черты, силиконовые груди и нарочито жеманные движения резко контрастировали с вялым членом и болтающейся мошонкой.
Натянув одежду, он раздраженно посмотрел на Скэнлона и вышел из комнаты.
— У тебя довольно симпатичный друг, — сказал Скэнлон, присаживаясь на край кровати и поднимая глаза на встроенное в полог зеркало.
Тикорнелли сложил руки на груди.
— На следующей неделе она собирается пойти в больницу, чтобы ей сделали дырочку.
При мысли о кастрации Скэнлону стало не по себе. Он заметил на правой руке Тикорнелли перстень с бриллиантом в пять каратов. Поговаривали, что его подарил Тикорнелли Джо Наполи, когда тот присоединился к генуэзской преступной группировке.
Тикорнелли с прищуром уставился на Скэнлона.
— О чем задумался, Энтони?
— Вижу, ты все еще без ума от черных транссексуалов. Интересно, твои жена и дети, которых ты оставил в Манси-Парк, знают о таком необычном образе жизни?
— Что поделаешь, Энтони? У каждого из нас свои загибы. Вот ты, например. Тебе бы хотелось, чтобы весь мир считал тебя итальянцем, хотя имя у тебя ирландское. — Теперь Тикорнелли говорил по-итальянски. — Давай вспомним старые дни, проведенные на Плэзэнт-авеню. Запуганный паренек, живущий с отцом-пьяницей, ирландцем по происхождению, и матерью-итальянкой, разговаривающей с тобой только по-итальянски. А теперь, Энтони, ответь мне, многие ли из твоих друзей-полицейских знают, что ты говоришь по-итальянски? Многие ли из них знают, как люто ненавидишь ты ирландцев? Наверное, немногие? А тебя все еще смущает итальянское происхождение, не правда ли?
Схватив Тикорнелли за пах, Скэнлон произнес:
— Как тебе понравится остаться без яиц?
Тикорнелли побагровел и сморщился от боли.
— Отпусти, — сказал он по-итальянски.
— Волшебное слово? — произнес Скэнлон по-английски.
— Пожалуйста, — прохрипел Уолтер.
Скэнлон разжал кулак. На лбу Тикорнелли выступили капельки пота.
— Не люблю, когда со мной так разговаривают, Уолтер. Ты очень неучтив. Ты никогда не посмел бы разговаривать так ни с одним из твоих главарей, так что попридержи язык. — Он дружески похлопал Тикорнелли по щеке. — Ладно? Итак, ты знаешь много народу в Гринпойнт, и тебе есть что рассказать.
— Может, все-таки перейдем к делу?
— Сегодня я слышал твой голос на пленке, Уолтер, — сказал Скэнлон, поглаживая край простыни.
— Что за пленка?
— Все звонки по 911 записываются.
Тикорнелли просиял.
— Неужели? Это говорит только о том, какая я знаменитость.
Скэнлон утвердительно кивнул.
— Вот именно. Хотелось бы узнать от знаменитости, что же произошло в кондитерской.
Облизав покрытую испариной губу, Тикорнелли протянул руку к пачке сигарет «Кэмел», лежавшей на столе. Вытряхнув одну, закурил и выпустил дым через нос. Потом откинулся назад и расслабился.
Тикорнелли рассказал, что, стоя напротив лавки, он беседовал с отцом Рудницки о трудной жизни в Польше, когда услышал три выстрела, один за другим. Потом заскрипели шины. Он повернулся на звук и увидел синий фургон, стоявший против дверей лавки. Оставив священника, он начал осторожно переходить улицу и заметил, что за рулем сидел белый мужчина в темных очках и коричневой кепке, натянутой на уши. Уолтер видел, как водитель потянулся через сиденье к дверце с правой стороны, чтобы открыть ее. Кто-то нырнул в машину, и фургон умчался. Перебежав дорогу и влетев в лавку, Тикорнелли увидел тела и позвонил в полицию.
Он стряхнул в ладонь пепел с сигареты.
— Ну вот и все. Больше сказать нечего.
— Ты знал Галлахера?
— Мы были соседями.
— Ты видел, как он входил в лавку?