инал все тот же Ногин, — как юный Миша Заводской побивал в спорах этих столпов оппозиции».
Искровский комитет решил прекратить бесконечные споры, разоружить своего двойника и увести рабочих, которые шли за ним. Но Михаил оказался нетерпеливее других и, вопреки решению своего комитета отказаться от дальнейшей дискуссии с оппозиционерами, продолжал действовать в одиночку, на свой страх и риск. И убедил-таки оппозицию распустить свой комитет. В один прекрасный день он принес в искровский комитет печать оппозиционеров как символ победы. И хотя вначале Михаилу досталось за своеволие, но в конце концов комитетчики решили, что победителя не судят, и торжественно разрезали и уничтожили печать.
Осенью Михаил простудился и заболел. Последние месяцы он жил впроголодь. Заработков никаких. Комитет, которому он отдавал все свое время и силы, выделял ему 5–6 рублей в месяц. Зная стеснительное положение комитета, он отказывался брать больше, даже тогда, когда ему предлагали. Наступала зима, а он по-прежнему носился по городу в легкой куртке, жил в сыром подвале. Слишком уже беспощадно он относился к себе, и вот в холодные осенние дни плеврит уложил его в постель.
В подвале у Михаила появился Макар. Привез лекарства, фрукты. Журил за легкомысленное отношение к здоровью и настоял, чтобы Михаил согласился брать от комитета по десять рублей в месяц.
— А я ведь прощаться пришел, Миша. Уезжаю дальше, в Ростов. Так надо. Да и оставаться здесь уже нельзя. Бакай-то, знаешь фельдшера из Чечелевской больницы, похоже с филерами связался. А ведь еще вчера был товарищем. Ребята говорили, хвастал где-то накрыть меня на первом же собрании. Так что уезжаю. Ленин просил поездить по югу…
— Письмо написал?
— Передал через товарищей…
Макар давно ушел, а Михаил все лежал и думал. Думал о том, что впереди еще столько драк, партия в разброде, не кулак, а растопыренная ладонь, разве ею сильно ударишь!
Несмотря на слабость, Михаил встал с постели, нашел бумагу и сел к столу.
«Дорогой товарищ!.. Я ставлю себе такой вопрос: какое устройство партии обеспечит ее ортодоксальное направление, и тут же рядом с ним у меня является мысль, что кроме устройства партии важен состав ее вождей, т. е. если они ортодоксы, то и направление партии ортодоксальное, если — оппортунисты, то и партия такая же. Теперь, имея такие предположения и зная состав вождей партии, я безусловно высказываюсь за преобладание ЦО над ЦК в идейном руководстве партией. Высказаться за это еще больше заставляет русская действительность: как бы ни был ЦК ортодоксален, но он, находясь в России, не может быть застрахован от провала, а следовательно, и от потери ортодоксальности помимо своей воли, так как преемники не всегда-то соответствуют тем, кого они замещают. Кому из товарищей, работающих хоть немного в комитетах, не знакомы такие явления, что самый лучший комитет в силу одной из многих случайностей заменяется плохим и обратно. Совсем не то с ЦО: он стоит в иных условиях (принимая во внимание, что ЦО будет находиться за границей), которые обеспечивают ему более долговременное существование, а следовательно, и возможность приготовить себе достойных преемников. Но я не знаю, товарищ, можно ли решать этот вопрос раз навсегда, т. е. или чтоб всегда преобладал ЦО над ЦК или — ЦК над ЦО. Я думаю, что нельзя. Возьмем такое положение: вдруг состав ЦО изменился и из ортодоксального сделался оппортунистическим, как, например, «Вперед» в Германии; ну можно ли тогда дать ему преобладание в идейном руководстве? что бы стали делать мы, воспитанные в ортодоксальном духе, неужели должны бы соглашаться с ним? Нет, наша обязанность была бы отнять у него право на преобладание и передать его в руки другого учреждения, и если бы этого не было сделано по какому-нибудь поводу, все равно будь то партийная дисциплина или еще что-нибудь, то все мы достойны бы были названия изменников рабочему социал-демократическому движению. Так я смотрю на это и никак не могу согласиться с решением раз навсегда, как это делают некоторые товарищи.
Теперь мне совсем непонятна та борьба, которая ведется теперь между большинством и меньшинством, и нам очень многим она кажется неправильной. Ну, скажите, товарищ! Естественно ли такое положение, когда все силы кладутся на разъезды по комитетам за тем только, чтобы поговорить о большинстве и меньшинстве. Я, право, не знаю. Неужели этот вопрос настолько важен, чтобы ему отдавать все силы и из-за него смотрели друг на друга, чуть ли как не на врага? И на самом деле так выходит, что если комитет подобран, предположим, из одного лагеря, то из другого туда уже никто не попадет, несмотря на всю свою пригодность для работы, даже если хотите, он не попадет и тогда, когда он необходим для работы, когда последняя много теряет от его отсутствия. Этим, конечно, я не хочу сказать, чтобы совсем бросили борьбу из-за этого вопроса: вовсе нет, только, по-моему, она должна носить другой характер, и из-за нее мы не должны забывать главной своей задачи, а именно пропаганды в массе социал-демократических идей, потому что, забывая это, мы тем самым обессиливаем нашу партию. Я не знаю, честно ли это, но когда приходилось видеть, что интересы дела топтались в грязь и совершенно забывались, то я называю всех их политическими интриганами. Как-то больно становилось и страшно за самое дело, когда видишь, что люди, стоящие во главе его, заняты чем-то другим. Глядя на это, думаешь: неужели наша партия осуждена на вечные расколы из-за таких мелочей, неужели мы неспособны в одно и то же время вести внутреннюю борьбу совместно с внешней. Для чего же тогда устраиваются съезды, когда их постановления не принимаются во внимание и каждый делает, что ему вздумается, оправдываясь тем, что съезд, мол, неправильно решил, ЦК недееспособен и т. д. И это делают те, которые до съезда все время кричали про централизацию, про партийную дисциплину и проч., а теперь как будто хотят показать, что дисциплина нужна только простым смертным, а не им, людям верха. Они, должно быть, позабыли, что их пример страшно развращает малоопытных товарищей, уже теперь слышится снова среди рабочих недовольство интеллигенцией, которая из-за раздоров между собою забывает их, уже теперь более горячие опускают руки, не зная, что делать. Пока что, а вся централизованная постановка дела теперь является пустым звуком. Остается только надеяться, что в будущем все изменится к лучшему»[1].
В декабре из Женевы пришел ленинский ответ:
«Дорогой товарищ! Я очень рад был Вашему письму, потому что здесь, за границей, слишком мало слышим мы откровенных и самостоятельных голосов тех, кто занят работой на местах. Для заграничного писателя социал-демократа крайне важно обмениваться чаще мнениями с передовыми рабочими, которые действуют в России, и Ваш рассказ о том, как отражаются в комитетах наши раздоры, был для меня чрезвычайно интересен. Я, может быть, даже напечатаю при случае Ваше письмо.
Ответить на Ваши вопросы в одном письме невозможно, потому что подробный рассказ о большинстве и меньшинстве занял бы целую книгу. Я напечатал теперь отдельным листком «Письмо в редакцию «Искры» (Почему я вышел из редакции?)» — там я рассказываю вкратце, из-за чего мы разошлись, и стараюсь показать, как неверно представлено дело в № 53 «Искры» (начиная с № 53 в редакции состоят четверо представителей меньшинства и еще Плеханов). Надеюсь, что это письмо (маленький печатный листок в 8 страничек) скоро попадет в Ваши руки, потому что в Россию его уже повезли и, вероятно, распространить будет нетрудно.
Повторяю: в этом письме дело изложено очень кратко. Подробнее изложить теперь еще нельзя, пока не вышли протоколы партийного съезда и съезда Лиги (в № 53 «Искры» объявлено, что протоколы обоих этих съездов выйдут полностью и очень скоро. Мне известно, что протоколы партийного съезда выйдут целой книгой страниц в триста и больше; готово уже почти 300 страниц; вероятно, через неделю, много две, книга эта выйдет). Очень может быть, что придется еще написать брошюру, когда выйдут все эти протоколы.
Я лично смотрю на дело так, что раскол вызван прежде всего и больше всего недовольством из-за личного состава центров (ЦО и Центрального Комитета). Меньшинство хотело утверждения старой шестерки в ЦО, а съезд выбрал трех из шести, найдя их, очевидно, более пригодными для политического руководства. Точно так же меньшинство было побеждено в вопросе о составе ЦК, т. е. съезд выбрал не тех, кого хотело меньшинство.
Недовольное меньшинство стало из-за этого раздувать очень мелкие разногласия, бойкотировать центры, подбирать себе сторонников и даже подготовлять раскол партии (здесь ходят очень упорные U, вероятно, достоверные слухи, что они уже решили основать и начали было набирать свою газету под названием «Крамола». Недаром, должно быть, фельетон в № 53 «Искры» набран таким шрифтом, которого вовсе нет и в партийной типографии!).
Плеханов решил кооптировать их в редакцию, чтобы избежать раскола, и написал статью «Чего не делать» в № 52 «Искры». Я после № 51 ушел из редакции, потому что считал эту переделку съезда под влиянием заграничных скандалов неправильной. Но, конечно, лично мешать миру, если мир возможен, я не хотел, и потому (не считая теперь возможным для себя работать в шестерке) ушел из редакции, не отказываясь однако сотрудничать.
Меньшинство (или оппозиция) хочет еще просунуть своих людей насильно и в Центральный Комитет. Центральный Комитет соглашался для мира взять двух, — но меньшинство все же не удовлетворилось и продолжает распространять худые слухи про ЦК вроде того, что он недееспособен. По-моему, это самое возмутительное нарушение дисциплины и партийного долга. И притом это все сплетня, ибо ЦК выбран съездом из людей, за которых высказалось большинство «организации «Искры». А «организация «Искры», конечно, лучше кого-либо другого знала, кто пригоден для этой важной роли. Центральный Комитет выбран на съезде из трех человек