— Да-а! — протянул. — Поколдовать треба. — И пошел к станку.
Отец подмигнул нам: дескать, не зевайте. Мы осторожно приблизились, стали в сторонке. Трофимыч и глазом не повел. Будто не видел. Он ощупывал заготовку, как врач больного ребенка. Крутил ее и так и этак. Потом вынул из станка резец, поднес к глазам.
— Негоже, — повернулся к парню. — Не так резец заточил. Он у тебя грызть и долбить металл станет. И выйдет деталь вся в пупырышках, как после оспы. А надо, чтоб как по маслу шло, играючи.
Взял резец, отошел к наждачному кругу. Долго затачивал, примеряясь то с одной, то с другой стороны. А когда новым резцом прикоснулся к заготовке, стружка пошла ровная, завилась синей змейкой. И поверхность после резца шла гладкая, блестящая, без задиринок. Внутренний венчик Трофимыч выбирал осторожно, едва касаясь руками рукояток.
— Как на гитаре играет, — не утерпел Боря.
— Мастер первой руки, — с гордостью сказал отец.
Трофимыч вынул готовую деталь, передал парню.
— Неси мастеру. Да осторожно. Не стукни случаем. Дай-ка лучше я сам.
Они ушли. А мы остались, удивленные виденным.
— А можно попробовать? — спросил я.
— Чего? — не понял отец.
— Поработать на станке. Чтобы самому почувствовать.
— А… Тут нельзя. Но есть у нас при цехе учебное отделение. Для практикантов. Там, я думаю, начальник цеха разрешит.
В учебном отделении нам показали принцип работы станка. Потом разрешили самим взяться за ручки управления. С помощью отца я закрепил заготовку, зажал резец и нажал на кнопку пуска. Станок ожил. Я почувствовал, что умная машина подчиняется мне, взглянул на отца и улыбнулся.
Борис стоял за спиной. Я подвинулся.
— На, пробуй.
Он взялся за рукоятку суппера куда увереннее, чем я. Снял несколько разноцветных стружек. Отец сменил его у станка и быстро закончил обработку детали. Потом повернулся ко мне:
— Возьми на память.
Когда стали отходить от станка, послышался обиженный голос:
— А мне?
Конечно, мы забыли о Тамаре. Но зато ей повезло больше, чем нам: самостоятельно закрепляла заготовку и дольше крутила ручками суппера.
Выходил я из цеха зачарованный, Меня поразил не сам завод и не этот инструментальный цех. Меня поразило то, до чего же наивными и допотопными были мои представления о заводе, о жизни и труде рабочих.
А отец повел нас в механический цех. В огромном зале рядами стояли автоматические линии. Людей вовсе не видно. Царство станков. И все делалось само собой. Подавались заготовки, переключались скорости, сменялись, поворачиваясь, резцы, сходились и расходились супперы. И падали в металлические ящики готовые болты, гайки, шайбы. Наполняясь, тара двигалась в сборочный цех или на склад готовой продукции.
— Наладчик идет, — заметил отец.
Наладчик — совсем молодой паренек. Вытер руки паклей, поздоровался. Мы с Борей перемигнулись. Да это ж Виктор Горянов! Учился с нами в одной школе в старших классах. Был пионерским вожаком, потом комсоргом школы.
— Виктор! — осмелел я. — Не узнаешь, что ли? Вместе в ансамбле участвовали. Я еще на барабане играл.
Виктор поскреб в затылке:
— Вспомнил. Тебя потом попросили. Тебе медведь на ухо наступил.
Я не обиделся. Я просто завидовал Виктору, который этаким волшебником ходил среди станков. И к каждому прислушивался, как врач.
Мы побывали еще в литейном цехе, долго пробыли в сборочном, где ознакомились с работой конвейера, а оттуда прошли в заводоуправление.
Завод пленил меня, очаровал, предвосхитил все, что я мог себе вообразить.
— Какая красота! — только и сумел я сказать. Почему же была скрыта она от меня? Красота рабочего труда.
Я порывался задать отцу этот вопрос. Но вовремя удержался. Конечно, никто от меня ничего не скрывал. Просто мы, мальчишки, сами мало интересовались тем, где работают наши отцы и что они делают. А отцам и матерям не до нас. Устанут, намотаются за день, где уж тут разговоры разговаривать. Раньше я видел только одну сторону отцовского труда: знал, что отец приходил домой озабоченный и что по утрам вставал раньше всех и снова торопился на свой завод. Теперь я еще больше гордился отцом, его работой.
Отец, наверное, тоже расчувствовался. Всю дорогу от проходной до остановки автобуса он поглядывал на нас, порываясь что-то сказать. Наконец не вытерпел:
— Ну что, ребята, понравился вам наш завод? Приглянулся?
— Приглянулся, — перехватил ответ Боря. — Так и потянуло к станку. И воздух у вас какой-то особый. Все солидно, по-взрослому.
— Верно говоришь, — похвалил отец. — А к станку не торопись, сперва школу окончи. Нам неучи не нужны.
— Это ясно.
Средних лет мужчина догнал нас, потянул Борю за рукав:
— Ты что здесь делаешь?
Получив ответ, удовлетворенно крякнул:
— Ага, ну иди домой, а я с приятелями заверну в магазинчик. Премию отметить.
И посеменил вслед за дружками.
— Кто это? — спросил я.
— Отец. Теперь он надолго тут застрянет, — сказал Борис и потупился.
Вечером дома только и разговору было что о заводе. Я, может быть, и промолчал бы, уединился бы в своей комнате, чтобы все обдумать, взвесить, помечтать. Но отец сразу же сказал матери о своем впечатлении, а она, понятно, ко мне с расспросами. С отцом-то они не раз толковали и про завод, и про цех. А меня ей хотелось послушать. Слово за слово, разговорился я, не удержать. Рассказал и о Трофимыче, о его искусстве, и о старшем своем школьном товарище, что наладчиком стал и умными машинами командует. И о кузнечном цехе, где молот здоровенную заготовку, как пластилин, мнет. Под конец прихвастнул:
— А знаешь, мама, на конвейере я запросто могу работать. Там и знаний особых не требуется.
Матери эти мои слова не понравились. Она ведь сама на сборке трудится. Замахала на меня полотенцем (она в это время посуду вытирала):
— Ладно, ладно, расхвастался. Иди-ка уроки готовь.
Я ушел в свою комнату. А к отцу пришел сосед, старый рабочий, пенсионер. И они долго еще толковали, видать, все про тот же завод.
— Правильно, Назар. Верно говоришь, — долетали до меня слова. — Нужна нам не только рабочая гордость, но и рабочая щедрость. Щедрее надо быть с молодыми. Ведь кому мы наше дело передадим? Им, молодым. То-то же. Это на ус мотать нужно. Мало еще в парткоме нас, стариков, ругают. Ремнем стегать надо. За молодежь. За то, чтоб не упускали ее, а растили достойную смену.
Отец слушал упреки старого рабочего и согласно кивал головой.
ЧУДАК ОСЬКИН
Мой злой демон — Нинка Звягинцева продолжает преследовать меня. Она первой назвала мою кандидатуру при выборе старосты класса. Понятно, хотела досадить мне. До этого старостой была Света. В действиях ее приливы чередовались с отливами. То она набрасывалась на шалунов с угрозами, даже кулаки в ход пускала, а то вдруг забывала о своих обязанностях, предоставляя нам возможность поступать, как заблагорассудится. В классе нередко стоял ералаш. Появлялась Ольга Федоровна и прежде всего спрашивала со старосты:
— Кто сегодня дежурный? Почему не подготовились к уроку?
Света устремляла на учительницу такой добродушный, невинный взгляд, словно она в первый раз ее видела:
— Это все Оськин. Разве с ним справишься?
Вызванный к доске, Оськин упрямился:
— А я что? Я ничего. Это староста не может навести порядок в классе. При чем же тут я? Был бы я староста, у меня все б шелковые ходили.
— Ты еще не дорос до старосты, — замечала Ольга Федоровна. — Сначала надо научиться себя вести.
Оськин вытягивал тонкую, длинную шею, соглашался:
— А я что говорю! Ясно, не дорос. — И направлялся на свое место в последнем ряду.
Оськин — второгодник, и он как бельмо на глазу у нашего класса. Помню, в начале четверти он впервые явился на урок, когда учительница заканчивала перекличку.
— Оськин! — назвала Ольга Федоровна. — Где Оськин? Итак, Оськина нет.
В этот миг дверь класса отворилась, и на пороге появился мальчишка с круглой улыбающейся физиономией, острым, как у птенчика, носиком и узкими хитрыми глазами.
— Я здесь — произнес он, раскланиваясь, и, отбросив со лба рукой темную прядь волос, шурша большим замызганным портфелем, прошел к последнему столу, хотя места за ним были заняты.
С краю за столом сидел, вытянувшись, чтобы лучше видеть, что происходит в классе, низенький и щупленький Шурик Воробьев. Шурупик, как звали его все.
— Эй ты, мелюзга, — дернув Шурика за рукав, сказал ему Оськин. — Тебе тут плохо видно. А мне место это приглянулось. А посему пересядь-ка за первый стол. Видишь, там девчонке не хватает напарника. — И, чтоб Шурик не медлил, подтолкнул его: — Не задерживайся, брат. Не срывай урока.
Шурик торопливо собрал книжки и побрел на новое место. А Оськин степенно сел, поставил к ножке стола портфель и покровительственно сказал:
— Все в порядке. Прошу продолжать урок.
Ольга Федоровна едва сдержала себя. Щеки ее зарумянились, в глазах появился недобрый огонек. Но все же она нашла силы, чтобы спокойно сесть за стол и продолжать урок. Оськин просидел весь час спокойно, уставившись в передний угол класса. Казалось, мысли его витают в облаках и нет ему никакого дела ни до того, о чем толкует учительница, ни до тридцати пяти учеников, сидящих в классе и усиленно скрипящих ручками.
Когда прозвенел звонок, Оськин в коридоре решил представиться своим одноклассникам. Девчонок он не признавал. К мальчишкам же подходил, протягивал руку и говорил басовито:
— Оськин.
Если мальчишка ничего ему не отвечал, Оськин степенно отходил к другому пареньку и опять протягивал руку:
— Оськин.
Кто-нибудь, растерявшись, говорил:
— Очень приятно.
Тогда Оськин улыбался узким ртом и произносил:
— И мне весьма приятно. Будем знакомы.
Так же, как ко всем, он подошел к Шурику, протянул руку и сказал:
— Оськин.
Неожиданно Шурик напустился на него с упреками: