Стремление рационализировать мифологию – оно и в других культурах есть, просто греки здесь были впереди планеты всей. И стремление освободиться от мифологии – оно действительно есть, и стремление поставить в центр мира человека, а не некие иные высшие силы. А как вы понимаете, вот в этом мы с вами живем и тут уже слегка перепреуспели в этом деле. Да-да, тот самый риск обрушения весов между эмоциями и логикой, с чего я начала. И у нас оказывается потребность вернуться немножечко назад для большей устойчивости.
Список литературы? Леви-Брюля я вам назвала, и, по мне, это лучшее, что написано по нашей теме. Я, честно говоря, от литературы слегка поотстала за последнее время, но базовая вещь – это Мелетинский «Поэтика мифа», книжка старая, но надежная, это, по сути, очень мощный реферат англоязычной литературы по мифологии, написанный в то время, когда эта литература не была доступна нам и по среднестатистическому слабому знанию английского и, самое главное, по недоступности книг, изданных за рубежом. Большая часть того, о чем я говорила во введении, это чисто мои материалы, они у меня нигде не записаны, потому что я больше в преподавании, чем в написании статей. Что касается Мирчи Элиаде, я к нему отношусь достаточно скептически. Я читала его книгу по шаманизму, и я могу сказать, что эта книга очень поверхностная: я хорошо знаю алтайскую традицию шаманизма, и я знаю, что Элиаде передергивает, он очень сильно обобщает. Его какие-то фундаментальные работы по мифологии я, признаться, читала мало: когда я с ними стала знакомиться, то поняла, в общем, всё это уже знаю.
Хочу сделать оговорку насчет энциклопедии «Мифы народов мира». В принципе, это очень уважаемое издание, но там есть одна очень существенная ошибка, которую критиковали ученые очень серьезно. Там, к сожалению, написано, что мировое древо – это глобальная универсалия, а мировая ось – частный случай. Это вызвало бешеную критику в науке, правильно вызвало, потому что далеко не во всех культурах есть это самое дерево, растущее сквозь все миры. Да, в каких-то культурах оно есть, в каких-то нету, а ось – понятие абстрактное. В этом с «Мифами народов мира» надо быть осторожнее.
Лекция 2. Подросток сквозь миф
Начнем с главного. На третьем десятке лет изучения эпоса я начала в нем что-то понимать. И начала я понимать, что эпос – это ни в коем случае не фантастика и не придумка, это самый что ни на есть сугубый реализм, но реализм этот, как и всё в традиционной культуре, он даже не то чтобы субъективный, но отражает реальность с другой точки зрения. Если вы читали, например, Арона Яковлевича Гуревича «Категории средневековой культуры» или какие-то другие работы, посвященные мировоззрению традиционного человека, даже вполне себе горожанина, только горожанина средневекового, то вы знаете термин «внутренняя точка зрения на пространство». Что означает этот замечательный термин? Этот прекрасный термин означает, что человек ставит в центр мира – себя. Мы с вами воспитаны в декартовой системе, то есть смотрим на мир как бы со стороны, поэтому у нас три измерения: длина, ширина и высота. У человека традиционного, у человека средневекового точка зрения на пространство изнутри: я стою в центре, поэтому у меня есть вперед и назад, вправо и влево, вверх и вниз. Соответственно, если мы просуммируем эти шесть направлений (не три, а шесть!) плюс центр, мы получим число семь, столь любимое эзотериками. Вот откуда священная эзотерическая семерка – это именно внутренняя точка зрения на пространство.
Я привела этот пример с точкой зрения, чтобы вы восчувствовали на этом незамысловатом примере, что в традиционной культуре внутренняя точка зрения – не только на пространство, но и на всё остальное. Соответственно, когда мы читаем изложение тех или иных мифов, причем это может быть не только собственно миф, но и сказка, которая корнями уходит в шаманский миф (хотя она не воспринимается как достоверная мифологическая реальность даже в традиционном обществе), а также эпос. Так вот, читаем мы сказку, читаем мы эпос, и мы получаем следующую картину, то, о чем пишет наш великий ученый Владимир Яковлевич Пропп в своей главной книге «Исторические корни волшебной сказки». Пишет он, что сказка своими корнями уходит в обряд инициации, который проводился в охотничьих обществах над подростками и символически означал гибель этого человека как ребенка и появление его как мужчины. Заметьте, замечательный парадокс: термина «подросток» в традиционном обществе нету. Он или то, или другое – или ребенок, или мужчина. Он, если угодно, или ритуально неполноценный, то есть относится к категории женщин и детей, и тогда совершенно не важно, какого он пола, или он ритуально полноценный, то есть он мужчина. Никакого «подростка» нету. К этому мы с вами еще вернемся. Итак, Пропп пишет о том, что сказка уходит в обряд инициации, который превращал подростков в мужчин.
Я, занимаясь эпосом, в какой-то момент начинаю интересоваться возрастом героев – и в изучаемых мною текстах, не считая какой-нибудь гиперболы типа «двухлетний богатырь» или обратной ситуации с седым Ильей Муромцем, обнаружились интереснейшие факты. За вычетом чисто эпических гипербол я с огромным удивлением для себя выяснила, что нашим героям семнадцать лет или двенадцать лет. Причем в семнадцать лет он, как правило, абсолютно полноценный богатырь, то есть это уже взрослый человек, так сказать, на нижней ступени взрослости.
Что такое двенадцать лет в средневековом обществе? Неважно, какой страны средневековье, хоть Европа, хоть Русь, хоть Монголия. Что такое двенадцатилетний парень? Это, собственно, время, когда он уже воин, это отнюдь не время начала обучения, начало обучения всегда и везде лет с пяти-семи. Он уже воин, он еще недостаточно сильный. В двенадцать лет юноша уже способен ходить в походы и выполнять, в прямом смысле слова, посильные обязанности, то есть именно те, что ему по физическим силам, поскольку он еще растет. Вырастет он к тем самым семнадцати. С завидной регулярностью это разведчик, сплоить и рядом. Дойдем с вами до эпоса, будут у нас таких двенадцатилетних на разведке выбивать косяками. Это вот такой вот начинающий воин. Но это у нас средневековье, а Пропп, как я уже говорила, пишет о архаике, об охотничьем обществе. Я понимаю, что у вас у всех абсолютно разная степень подготовленности, кто-то Проппа знает очень хорошо, а кто-то его не читал вовсе, поэтому передо мной сейчас будет очень сложная задача коротенько, как говорилось в известном фильме «минут на сорок, больше не надо» (шучу, гораздо короче), изложить вам основные положения книги Проппа, чтобы одни не заснули, а вторые поняли.
Инициация в двенадцать лет – это вполне нормально, собственно, это и есть возраст обряда инициации, потому что обряд инициации связан с половой зрелостью, а она-то как раз на это время и приходится.
Итак, мы для начала обрисовали себе возраст нашего героя. Я уже здесь упомянула замечательное словосочетание «половая зрелость». Почему это критично? Потому что в состоянии полового созревания эмоции нашего подростка будут бешено зашкаливать, а, как сто раз говорилось, всё, что мифологично, всё эмоционально, и наоборот. Отметили, идем дальше.
Как мы прекрасно знаем из самых различных текстов, наш эпический герой в конкретных текстах не всегда будет изображаться подростком. Самый яркий пример – Илья Муромец, да и Геракл сюда же. Илья Муромец, если мы берем его эпическую биографию как данность, тридцать три года сидел на печи, а, как вы прекрасно понимаете, возраст тридцать три года для традиционного общества это такая уже очень серьезная зрелость, то есть это на наши годы человек, которому за пятьдесят и хорошо за пятьдесят. Действительно, Илья Муромец всегда старый. Это абсолютно ему не мешает вести себя в традициях двенадцатилетнего. Совершенно. Хотя возраст его заявлен как старый.
Пока что берем наших подростков сравнительно реальных. Итак, это возраст чрезвычайной эмоциональной нестабильности. Это возраст, когда человек, с одной стороны, способен уже занять свое место во взрослом обществе, с другой стороны, еще не обладает достаточным жизненным опытом, чтобы это самое место занять. И мы получаем потрясающие ножницы – между тем, что человек хочет сделать, и тем, что он может сделать. И вот эти проклятые ножницы (хочет много – может мало, причем мало, заметьте, по недостатку жизненного опыта) создают нам в принципе и эпос, и сказку как явление культуры. Собственно, они создают тот самый шаманский миф, о котором я писала более двадцати лет назад, следуя Проппу и его работам, – миф, где главный герой занимается вопросами мироустройства. Это шаман-первопредок, который создает современный облик мира, это герой шаманского мифа, но при этом количество дров, которые он ломает, немерено, – просто все окрестные леса были им переломаны, и это почти не шутка.
И сразу же еще один момент, сильно забегая вперед. Когда мы читаем, не к ночи будь помянуты, советские работы по эпосу, мы читаем, что князь Владимир представляет эксплуататорскую верхушку и в силу этого притесняет рабоче-крестьянского Илюшеньку Муромца. И от этого у нас с вами вянет всё, что может завять, но, с другой стороны, для современного читателя подобные тексты неопасны, потому что вы прекрасно понимаете, что это несколько более «советская наука», чем наука в принципе. Когда мы читаем, применительно к разбору Гомера, про отрицательного Агамемнона, который не понимает такого замечательного Ахиллеса, я уже сейчас не помню, какие там именно претензии Агамемнону предъявлялись, с этим опаснее, потому что проще принять такую точку зрения, она там не очень окрашена социально, но все равно позиция: Ахилл – хороший, Агамемнон – плохой. Когда мы с вами читаем изложения греческих мифов о Геракле, где Эврисфей жалкий, трусливый, мерзкий, отвратительный (список негативных качеств добавить по вкусу, от Аполлодора до Олди со всеми остановками), а Геракл весь из себя такой замечательный, мы не думаем о том, каково было бы нам с вами на месте Эврисфея. У меня Эврисфей, наверное, любимый герой в мировой мифологии. Мне его так жалко, что у меня слов цензурных нет. Это тот случай, когда превосходную степень допустимо выражать матерно. Краткое содержание мифов о Геракле без подробностей. Жил да был чувак, подверженный приступам безумия, исполински сильный, пожёг в приступе безумия своих детей, детей брата, был за это богами мне навязан в качестве, так сказать, раба. Вообще-то, когда я раба покупаю, я покупаю того раба, который мне нужен, а тут меня боги не спросили, а у меня, между прочим, Микены, а Микены, между прочим, культурная столица и люди там живые, привыкли жить цивилизованной, сравнительно спокойной жизнью. И я должен десять лет, а даже не десять, а двенадцать вот с этим вот ходячим ужасом как-то взаимодействовать и как-то свои Микены удержать целыми и невредимыми. Понимаете, вот это вам позиция, в которой оказался бедняга Эврисфей. Я так думаю, что то, что его в мифах изобразили предельно отрицательным, это была наименьшая из проблем в его биографии, ежели на него смотреть как на сравнительно реальную личность. Понятно, что он есть личность вымышленная, но всё-таки. Понимаете, его задача уберечь свои прекрасные высококультурные Микены от этого сокровища, который, в очередной раз зайдя к кентаврам… Продолжаю лирическое отступление, это нам потом понадобится. Только вдумайтесь в миф про то, как Геракл перебил ке