Варвара открыла и закрыла рот.
Тогда решительной рукой он взял ее за кисть и потащил в свою квартиру. Варвара не успевала переставлять ноги, вот как он ее тащил! Грохнула, закрываясь, обманчиво-легкомысленная дверь, и она снова оказалась в герцогских покоях. Ах нет, пардон, в королевских чертогах.
Вечернее солнце до краев наливало чертоги золотым и желтым. На драгоценном паркете лежали веселые солнечные пятна. В кресле, где тогда пряталась от несправедливости жизни Варвара, валялся пузатый портфель. На стойке дымилась большая чашка чая, еще были сложенная пополам газета, часы, надкушенное яблоко и кипа каких-то растрепанных бумаг.
Варвара судорожно сглотнула.
— Можно, я заберу свою сумку?
— Можно, — ответил Иван угрюмо. — Я сейчас принесу. Анна Семеновна убрала ее в гардеробную. Или, может, чаю выпьешь?
— Нет! — вскрикнула Варвара. — Нет, спасибо!
Он пожал необъятными плечами. Майка на этот раз была белой, и плечи казались еще шире.
Пока его не было, Варвара топталась на паркете, тоскливо рассматривала собственные грязные следы и знала, что теперь-то уж точно все, все пропало!.. Навсегда.
Как будто могло быть иначе.
— На. Вот твоя сумка.
— Спасибо! — она прижала сумку к груди. — Спасибо большое! Я прошу прощения за беспокойство! Я бы позвонила, но у меня нет номера вашего телефона. Если я нарушила ваши планы, еще раз извините меня, пожалуйста!..
Она выйдет из его дома, дойдет до моста и утопится. Так будет лучше всего.
— Да ничего, ничего, — он несколько удивился, — не было никаких планов.
Она была совершенно пунцовой, и ему показалось даже, что она плачет за стеклами очков.
— Подожди.
— Что?!
— Подожди.
Неожиданно он сдернул с нее очки и уставился в лицо, очень близко. Варвара отшатнулась и закрыла глаза.
— Болит? — спросил он деловито и потрогал ее щеку.
— Нет, не очень. Спасибо. То есть извините. Мне подруга сделала какой-то компресс, и отек спал, только синяк остался.
— Остался, — согласился Иван, взял ее рукой за шею, притянул к себе и поцеловал.
Он так злился на нее, что даже не мог нормально работать. Он решил, что выставит ее, как только охранник сообщил, что пришла Лаптева. Он даже быстро придумал достойный и исполненный безукоризненной вежливости план, как именно он ее выставит.
Он сорок три раза повторил себе, что ему некогда с ней возиться.
Ничего не помогало. Он ничего не мог с собой поделать.
Первый раз в жизни ему понравилась женщина, которая смылась в ту же секунду, как он ей об этом сказал. Первый раз в жизни ему до смерти захотелось влюбиться, как в молодости, вот просто взять и влюбиться, именно в эту, с ее нежной кожей, коротким ежиком волос, гладким и соблазнительным телом.
Он сто лет ни в кого не был влюблен. Женщин из его окружения мать неизменно называла «цацами». «Опять цаца!» — жалостливо восклицала она, когда смотрела какие-нибудь официальные фотографии. Невозможно было влюбиться в «цацу», и он не влюблялся, и некогда ему было, и сложностей не хотелось, и где ее возьмешь, такую, о которой нельзя сказать «цаца»!
Он начал влюбляться в эту. Пожалуй, в самолете начал — мысль о том, что у нее нежные и круглые колени, не давала ему покоя. Он видел эти колени, когда она выбралась из-под его машины, и потом рассматривала их, и судорожно прикрывала полами старушечьего пальто. В бассейне он увидел ее, мокрую и разгоряченную водой, в плотном черном купальнике, и еще в сауне, без всякого купальника, и даже с некоторой насмешливой жалостью к себе пробежал потом пять километров по парку — вверх и вниз.
Все из-за нее, будь она неладна!..
Ему нравилось, как она говорит, ему нравилось, как она смотрит, ему нравилось, что она даже не пытается с ним кокетничать.
Ему понравилось, как она маленькими глотками пила пиво и все бросала хлеб воробьям и шикала на толстых голубей, а потом ни с того ни с сего рассказала историю о том, что ее отец подобрал на дороге бездомную собаку — щенка, — а собака выросла и оказалась волкодавом. Теперь волкодав от отца ни на шаг не отходит, смотрит в глаза и вообще ведет себя, как будто он не волкодав, а хомяк.
Она так и сказала — хомяк.
И после двух поцелуев ее как ветром сдуло, а он не спал почти всю ночь, а когда уснул, ему снились потрясающе непристойные сны, как будто последние три года он прослужил матросом на корабле, а корабль ни разу не заходил в порт!
Только увидев ее пунцовые щеки и гордые слезы, он, кажется, понял, почему она сбежала.
Варвара пискнула у его уха, хотела что-то сказать, но Иван твердо решил, что не даст ей сказать ни слова — иначе он потом с ней не разберется!
Он перевел дух и опять поцеловал ее, и когда она вдруг отпустила его майку и обняла за шею, он понял — правильно, что не дал ей говорить.
Через некоторое время стало понятно, что больше стоять у входной двери никак нельзя и даже некоторым образом опасно для здоровья.
Варвара тяжело дышала, и ему показалось, что она соображает уже достаточно плохо, и можно попробовать завлечь ее в спальню.
Он снял с нее сапоги. Она таращилась на него, как на заморское чудо, и стискивала ладошки. Он разжал ее ладошку и поцеловал.
— Ну что?
— Я тебя боюсь, — пробормотала она, и зубы у нее отчетливо застучали.
— Правильно, — сказал он с удовольствием, — все совершенно правильно, душа моя!
— Не правильно.
Но ему некогда было выяснять, правильно или не правильно!
Крепко держа ее за руку, чтобы опять не сбежала, он довел ее до своей спальни и вытряхнул из нелепых одежек. Без них она оказалась так хороша — он и забыл, как она хороша! — что пришлось некоторое время постоять, старательно контролируя каждый вдох и выдох. Она немедленно прикрылась покрывалом, стащив его с кровати, и хорошо, что прикрылась, он смог перевести дух.
Он содрал с себя майку и джинсы и наконец-то прижался к ней, как ему хотелось, как он давно мечтал, как ему снилось в непристойных снах, после которых он чувствовал себя разбитым и думать ни о чем не мог, только о том, как все будет.
Он уговаривал себя не спешить. Разве можно спешить с женщиной, которая в панике прикрылась покрывалом и стояла возле постели, крепко зажмурившись, как будто это была не постель, а эшафот? И поначалу у него даже получалось не спешить, и он с удовольствием и первобытной радостью гладил и узнавал ее, но потом… потом оказалось, что никакие уговоры не помогают.
Что-то с ним случилось. Он понятия не имел, как это назвать, но знал только одно — если он сейчас же, сию же минуту не получит ее, всю целиком, с ее зажмуренными глазами, шелковой кожей, крепкой грудью и даже синяком на скуле, вместе со всеми ее мыслями, и страхами, и попытками убежать, от него ничего не останется, кроме кучки холодного перегоревшего пепла.
Всей кожей, с головы до ног, он чувствовал, что живет, дышит, двигается, что он принадлежит этой секунде и этой женщине, и это самое лучшее, что могло случиться с ним, и оно случилось, и еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и тянуть уже нет сил, но он же должен был не спешить!..
Варвара вдруг открыла глаза и стиснула его изо всех сил, делая ему больно, и он был рад, что она так стискивает его, что он станет падать не один, и она упадет рядом с ним.
Кровь молотила в ушах, во рту было сухо и горячо, а лоб, наоборот, оказался совсем мокрым. Он вытер его о подушку и некоторое время полежал, стараясь не слишком сопеть. Не сопеть было невозможно.
Варвару было совсем не слышно, как будто она умерла. Иван покосился на нее, чтобы убедиться, что она жива и на месте.
— Привет, — сказала она, не открывая глаз. Почувствовала, что он на нее смотрит.
— Привет, — ответил он и улыбнулся.
Говорить больше не было сил, и они перестали говорить.
Вечернее солнце, еще не до конца убравшееся за дома, плавило стену, которая как будто исходила струйками чистого золота, и оно стекало, и капало, и пропадало, и Иван понял, что начал засыпать.
Спать было никак нельзя.
Он перевернулся на спину, решительно протянул руку и прижал Варвару к своему боку. Она прижалась и задышала ему в подмышку. Было щекотно, но он терпел.
— Ты молодец, что пришла, — не придумав ничего лучшего, сказал он.
— Я подумала, что Лина — твоя жена.
— Что?!
Варвара вздохнула.
— Я подумала, что Лина — твоя жена. Она так уверенно шла и еще спросила, к ним я или не к ним, то есть к вам…
— Сюда приходит еще два десятка людей, — ответил Иван, — все они живут в этом доме. Моих родственников среди них нет.
— Просто она работает у нас, и утром я к ней ходила, — пробормотала Варвара. Ему показалось, что теперь она начала засыпать, и не хотелось, чтобы она засыпала.
Вся ночь впереди. Она еще успеет выспаться.
Она будет спать у него под боком, и в любую минуту, как только ему захочется, он сможет трогать ее, гладить, целовать, тормошить и делать с ней все, что заблагорассудится Вот до чего дошло. А он было решил, что ничего не выйдет, так проворно она тогда от него сбежала.
Он дунул ей в ухо. Она вздрогнула и открыла глаза.
— Я не женат, — произнес он тихо, — и даже не был. Надо было мне раньше тебе сказать, чтобы ты не тряслась от страха.
— Я тряслась от страха вовсе не из-за жены, — возразила Варвара, — я тряслась от страха из-за тебя! Пять минут назад мне было наплевать, женат ты или нет.
— А десять минут назад? — вдруг спросил он. — А вчера? А в Карловых Варах?
Почему-то ему требовалось, чтобы она немедленно подтвердила серьезность своих намерений, но не мог же он сказать об этом прямо!
— Не знаю, — призналась Варвара, — я не думала об этом. Я думала, что просто не могу тебя… интересовать, и все тут.
— Почему не можешь?
— Я толстая, — прошептала она из его подмышки, — у меня одежда дурацкая. Работа не поймешь какая. И некрасивая я.
— Кто тебе это сказал? — Он вытащил ее из-под мышки и поцеловал, сильно, по-настоящему. — Ты очень красивая. И худых я не люблю.