— Ну что, вперёд? Вдруг повезёт и мы ещё найдём?
Настроение у Ляльки было развесёлое, как будто не она в грязь наступила и шарика лишилась. Тут у меня подозрение зародилось. Наверное, шарик поцарапанный! Или в нём дырка.
Я сунула руку в карман, ощупала шарик. Вытаскивать как-то неловко было. Вдруг Лялька поймёт, что я её проверяю?
Щупаю, щупаю, и точно! Какой-то на шарике бугорок. Так и знала!
Обидно мне стало до ужаса. Вот ведь какая противная! Подругой прикидывается. Ногами на мои руки встаёт. На меня с дерева падает. А потом вместо благодарности шарики бракованные подсовывает!
«Ну, Лялька, держись! Я тебе покажу», — мстительно подумала я.
Лялька сидела на корточках и заглядывала под машину.
— Там белеет что-то! Если карта игральная — у Михи выменяем на шарик. Давай достанем!
А я сразу поняла, что там белеет. Поняла — и чуть в пляс не пустилась!
Позавчера я мимо этих гаражей шла и крутила в руках один из своих шариков — белый, красивый, но со щербатым боком. Думала, что с ним делать — оставить или выбросить. А он у меня из рук выскочил и закатился под машину. Я решила: такая у шарика судьба — быть выброшенным, и не полезла за ним. И вот Лялька его нашла! То есть почти нашла. «Осталось ей немного помочь», — злорадно подумала я, собираясь проучить подругу.
— Давай, — говорю, — достанем. Только я сама.
— Но ты джинсы испачкаешь!
— Куда уж больше, — проворчала я.
Встала на колени. Согнулась.
Одной рукой о бордюр опёрлась, другую вперёд протянула. Нащупала свой шарик. Щербинку пальцем прикрыла, чтобы Лялька не сразу разглядела. Чтобы сначала обрадовалась, как обрадовалась я её находке. А потом разочаровалась, как я разочаровалась.
В общем, дефект прикрыла и показываю Ляльке только бок шарика. Она как завизжит:
— Ура! Повезло же нам! Когда мы ещё два шарика за день находили! Классно, да?
И давай меня обнимать. Вот глупая, вся перемазалась. А я шарик ей в карман сунула и говорю:
— Это тебе. От меня.
Лялька мне снова хотела на шею кинуться, но тут слышим — кто-то хохочет.
Оборачиваемся — Колька Радулов.
— Ну, — смеётся, — вы и грязнули! Где это вы так изгваздались?
— А мы, Коль, шарики искали, — Лялька улыбается. — Нам сегодня так повезло, как никогда в жизни. Мы целых два шарика нашли.
— Что за шарики-то? — ухмыльнулся Колька.
— Стеклянные!
— Битые небось!
— Вот ещё! Ни чуточки не битые! Ни щербинки! Мы битые, если хочешь знать, не берём. Вот, смотри!
Лялька выхватила из кармана шарик, который я только что ей сунула. Колька взял его, повертел в руках и хмыкнул:
— Ну да! А это что?
И щербинку показывает. Ляля на меня посмотрела растерянно. Вот тут-то бы мне и смолчать. Или удивиться: что, мол, за щербинка такая? А я возьми да брякни:
— А будешь знать, — говорю, — как мне поцарапанные шарики подсовывать.
— Это когда же я тебе их подсовывала? — растерялась Лялька.
— Да когда с дерева спрыгнула!
— Он целый был!
— Ага, смотри!
Вытащила я шарик из кармана, а Колька у меня его выхватил и говорит:
— Так это кусок жвачки к нему прилип. Оторвём, и дело с концом. Чистый шарик.
А Лялька стоит и на меня смотрит, как будто в первый раз в жизни увидела.
— Ну что? — огрызнулась я. — Откуда мне было знать, что это жвачка?
Если честно, это моя собственная жвачка и была. Она раскрошилась в кармане, от тепла пальцев размякла и прилипла к шарику, пока я его щупала.
Лялька стояла с таким видом, как будто я у неё последний кусок хлеба изо рта выхватила. Подумаешь! Из-за шарика столько переживаний.
— Да не нужны мне вообще эти шарики! — выпалила я, и тут Лялька развернулась и убежала.
Я стояла и смотрела ей вслед.
А главное — мне стыдно было на Кольку посмотреть: вдруг он опять смеяться будет.
Поэтому я повернулась и пошла домой.
— Шарик-то возьми, — Колька вслед сказал.
— Не нужны они мне! — буркнула я и бегом припустила.
Бегу, на Ляльку злюсь. Тоже мне, подруга! В грязи изваляла. Да ещё и бросила. Подумаешь, не нужна она мне! Год с ней не буду разговаривать. Даже вспоминать о ней не буду.
Иду вдоль речки домой, камни пинаю. Решила про школу думать.
Завтра у нас русский. Надо было сделать разбор слов по составу. А у меня он не получается, не понимаю я, как суффиксы выделять. Лялька обещала помочь и объяснить…
Тьфу! Ну решила же — не вспоминать о Ляльке. Про выходные буду думать. Пойду с родителями в кино. Или в музей. Поедем на выставку бабочек, Лялька, кстати, так от бабочек фанатеет, что…
«Да что такое! — возмутилась я. — Ни одной мысли без Ляльки в голову не лезет!»
А тут, как назло, вижу дерево, в дупле которого мы первый шарик нашли. Посмотрела я на это дерево и думаю: «Зато я круче Ляльки. Я могу на него и без посторонней помощи залезть».
Сказано — сделано. Полезла я.
А я тот ещё скалолаз! Руки соскальзывают, кроссовки мокрые за ствол не цепляются. Но я такая злющая была, что на одной ярости добралась. Залезла на ветку. Сижу и думаю: «Ну? Дальше-то что?» А передо мной — дупло. Мне в голову пришла дурацкая мысль: а вдруг всё-таки там шарик?
Я к дуплу подвинулась. Зажмурилась и сунула руку внутрь.
Там было что-то мягкое. Оказалось — листок в клеточку. Чистый. Я на него смотрела-смотрела, а потом похлопала по карманам, маркер синий нашла и написала: «Прости меня, Лялька». Буквы на мокрой бумаге расплылись. Я сложила листок вчетверо и засунула его обратно в дупло.
Пусть сорока его там измочалит. Всё равно не простит меня Лялька. Кто ж подлость прощает?
Вздохнула я и приготовилась слезать. Вниз смотрю и вдруг понимаю: высоко! Спрыгнуть боязно — ногу можно подвернуть.
Дождик стал накрапывать. А на помощь даже позвать некого!
И слышу вдруг:
— Настя! Настя! Не прыгай, я тебе помогу!
Оборачиваюсь — Лялька бежит. От неожиданности я на суку не удержалась и полетела вниз.
Шмяк! Лялька только успела руки подставить. Но, конечно, мы вместе грохнулись на землю.
— А я сразу вернулась, Насть, понимаешь, сразу! Колька сказал, ты вдоль речки пошла. Ну и я за тобой! Прости меня, ладно? Я не обиделась, просто… ну, в общем… Слушай, шарики Колька выкинул, прикинь? Вот глупый! И чего он нам их не вернул? Они же хорошие были, и тот, что я в дупле нашла, и тот, который… Ну чего ты плачешь, а?
— Я не плачу, — говорю, — это дождь. Он наши шарики нашёл и плачет от радости.
Лялька вздохнула и крепко меня обняла. А записку я решила сороке оставить. Мы же у неё шарик отобрали. Пусть взамен другая вещь останется. Не менее ценная.
Как мы готовились к олимпиаде по истории
Ирина Михайловна влетела в класс: волосы растрёпаны, пиджак расстёгнут, очки набекрень, юбка мятая. В общем, как всегда.
Стала искать журнал, нашла, принялась нас пересчитывать, сбилась два раза, а потом как завопит:
— Боже мой! А олимпиада?!
Как будто мы сами должны были без неё олимпиаду устроить, на все вопросы ответить, а затем ещё листочки на видное место положить. Чтобы она не потеряла их, как обычно бывает с нашими контрольными и тестами. Удивительно, как настолько рассеянный человек может такой предмет, как история, вести, где нужно все даты и фамилии помнить. Правда, факты и даты Ирина Михайловна помнила прекрасно. Так же, как и фамилии, особенно тех, кто может поехать на олимпиаду по истории, чтобы защитить честь школы.
— Итак, — сказала она, обводя класс взглядом, — на олимпиаду поедут…
Я зевнула. И ежу понятно, кто поедет. Я да Рябов. Два отличника. Чего тут думать! Я потихоньку развернула под столом конфету и сунула в рот, чтобы так спать не хотелось.
— Итак! Поедут Минаева… Рябов… и Тохтамышева.
Я закашлялась, подавившись конфетой.
— Что? — проговорила я с трудом. — Кто? Зачем?
У Тохтамышевой, самой главной двоечницы в мире, вид был не менее потрясённый.
— Чего это? — спросила она. — Куда это я поеду?
— А главное — с какой стати? — возмутился Рябов.
— Ребята, ну я же вам говорила, — историчка умоляюще сложила руки на груди, — я же объясняла… Директору всё время приходят жалобы, что в олимпиадах участвуют одни и те же люди! Нам нужно разбавлять постоянных участников… другими учениками!
— Но почему нас надо разбавлять Тохтамышевой?! — воскликнула я, наконец откашлявшись. — Что у нас, других людей нет? Мы же никогда не выиграем олимпиаду с…
Я не осмелилась продолжить. Не хотелось сердить Тохтамышеву, крепкую, здоровую, выше меня на целую голову.
— Да потому что у неё фамилия на «Т»! — чуть не заплакала историчка. — Директор так распорядился! Чтобы у всех был шанс. В этой олимпиаде, кроме отличников, участвуют все, у кого фамилия начинается на букву «Т».
— Тогда я не участвую, — сказал Рябов. — Это не олимпиада, а цирк с конями.
— Я те покажу цирк, — пообещала Тохтамышева, в которой и впрямь было что-то лошадиное. — Выйди только на перемену — всё покажу! Особенно клоуна одного.
Рябов поёжился.
— Слушайте, — нервно сказала Ирина Михайловна, — вы только не ссорьтесь! Отныне вы — одна команда.
— Ни за что! — хором сказали мы не только с Рябовым, но и с громогласной Тохтамышевой.
— Поэтому вы отвечаете друг за друга, — продолжала историчка, — и готовитесь вместе! Тохтамышеву будете по очереди готовить.
— Ну нет, — буркнул Рябов, — я после уроков не могу: я на процедуры езжу. К окулисту. На электростимуляцию и коррекцию Зрения. Процедуры оплачены, пропускать нельзя!
— Я те и так могу коррекцию сделать, — мрачно сказала Тохтамышева, — забесплатно.
— Бесплатно, — поправила её я.
— Чё? — переспросила Тохтамышева.
— Бесплатно, — громко повторила я, — а не «забесплатно»!
— Вот у вас уже и обучение потихоньку началось, — обрадовалась Ирина Михайловна. — Давайте, девочки! Я на вас надеюсь. А ты, Тохтамышева, имей в виду: не будешь готовиться — родителей в школу!