амой" (там же). Кант поясняет: "Я поставил перед собой вопрос: на чем основывается отношение того, что мы называем представлением в нас, к предмету?" (там же). В дальнейшем Кант уточняет, что речь идет о возможности для представления иметь предмет, а также о соответствии представления или понятия и предмета. Возможность этого легко объяснима в двух случаях: когда представление "содержит только тот способ, каким предмет воздействует на субъект" (там же) имеются в виду формы чувственности и необходимое соответствие им предметов чувств - или когда представление порождает предмет (как в божественном "архетипическом рассудке" - 8: 488).
Но ни один из этих случаев не имеет отношения к нашим рассудочным понятиям: "Наш рассудок через посредство своих представлений не есть причина предмета (кроме тех случаев, когда в области морали речь идет о добрых целях) , как и предмет не есть причина представлений рассудка", поскольку речь идет не о понятиях, полученных путем логической обработки данных чувств, а об априорных понятиях, т.е. реальных представлениях рассудка (там же). Иными словами, наши рассудочные понятия априорны, т.е. не порождаются предметами и, с другой стороны, не могут порождать сами вещи. Как же тогда понять возможность их соответствия с вещами (там же)? Обсуждая с разных сторон этот вопрос, который, как специально подчеркивает Кант, в диссертации 1770 года "обойден молчанием" (там же; это действительно так, ибо подобный вопрос, как мы знаем, возникал у Канта уже в 1769 году), Кант уточняет его формулировку следующим образом: "каким образом мой рассудок должен совершенно a priori сам образовывать себе понятия о предметах, которым необходимо должны соответствовать вещи, как может он установить реальные принципы их возможности, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят" (8: 489)?
Кант признает, что "этот вопрос всегда оставляет... некоторую неясность" (там же). Затем он дает краткую историко-философскую справку о том, как разные философы пытались ответить на этот вопрос, так же как на вопрос об источнике наших рассудочных понятий. Кант упрекает все подобные попытки - к примеру, подход Крузия, привлекающего понятие предустановленной гармонии (вариант Крузия упоминается Кантом и в первом по времени собственно "критическом" черновом наброске R 4275; см. также RR 4446, 4894) - в догматичности и в том, что они вращаются в порочном логическом круге (там же). После всего этого он, казалось бы, должен предложить собственное решение. То, что такое решение у Канта было, не вызывает сомнений, так как он сообщает Герцу о намерении издать теоретическую часть своего произведения "в течение ближайших трех месяцев" (8: 490).
Однако то, что по смыслу письма предлагается Кантом в качестве решения, звучит довольно странно, и эта странность еще потребует разъяснения: "Исследуя именно таким образом источники интеллектуального познания, без которых нельзя определить природу и границы метафизики, я разделил эту науку на существенно отличные друг от друга части и старался подвести трансцендентальную философию, а именно все понятия совершенно чистого разума, под определенное число категорий... так, как они сами собой распределяются по классам согласно немногим основным законам рассудка" (8: 489-490).
Изложив вкратце содержание концептуальной части знаменитого письма, присмотримся повнимательнее к его композиции. Первое, что бросается в глаза: Кант дает понять, что, размышляя над проблемой возможности необходимого соответствия предметов с нашими рассудочными понятиями, он обратился к исследованию источников рассудочного познания и систематизировал понятия трансцендентальной философии. Эта систематизация представляет собой то, что впоследствии получило название "метафизической дедукции категорий" (ср. 2: 489; В 159; А 78-80 / В 104-106; 4: 12). Метафизическая дедукция, по Канту, доказывает априорное происхождение рассудочных понятий (В 159). Однако, при самой постановке вопроса в письме к Герцу (каким образом рассудочным представлениям, не порождаемым предметами, стало быть, априорным, могут вообще соответствовать предметы?) Кант уже исходит из признания априорного происхождения этих представлений. Таким образом, вместо ожидаемого ответа на вопрос, Кант, похоже, повторяет одну из предпосылок самого вопроса! Другими словами, вместо ответа преподносится простое повторение вопроса. Это странно, если не абсурдно. Или все же абсурдность здесь только кажущаяся? Но как ее устранить?
Трудности умножатся, если обратить внимание на сам вопрос, поставленный Кантом, точнее, на его формулировку. Кант пишет: "как может рассудок установить реальные принципы возможности вещей, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят" (8: 489). Но почему опыт должен в точности соответствовать предписаниям рассудка? Для чего, собственно, он должен? Вопрос о возможности для рассудочных представлений иметь предмет и о соответствии этих представлений и предметов, о чем первоначально говорит Кант (8: 488), вовсе не тождествен, на первый взгляд, вопросу об их необходимом соответствии.
Опираясь только на текст письма, перечисленные выше трудности разрешить практически невозможно. Это наталкивает на мысль, что для решения загадок письма к Герцу необходимо, по меньшей мере, привлечение его более широкого философского контекста. В результате может оказаться, что нелогичность кантовского текста есть не более чем видимость, исчезающая при взгляде со стороны.
Но контекст письма задается (ранее реконструированными нами) юмовскими аргументами. Итак, допустим, что кантовское "пробуждение от догматического сна" произошло незадолго до написания письма к Герцу, причем решающую роль сыграл следующий аргумент Юма: если невозможно a priori доказать основоположение о причинности, понятие причины должно быть признано возникающим из опыта. Предположим далее, что Кант не хотел принимать подобного вывода, что вполне естественно, ибо он перечеркивает идею принципиального различения чувственных и рассудочных представлений: если понятие причины возникает из опыта, то оно, как и подобные ему понятия, так или иначе связано с чувственностью и ее формами.
Между тем, именно эта идея составляла в то время ядро кантовских исследований в области метафизики, и чтобы избежать нежелательного вывода о смешении чувственности и рассудка, Канту, как минимум, требовалось установить возможность априорного доказательства основоположения о причинности. Возможность подобного доказательства, в свою очередь, подразумевает необходимое соответствие предметов принципу причинности: если нет, то никакое априорное доказательство данного принципа (по определению) не было бы возможным и понятие причины имело бы опытное происхождение. Поэтому условием признания чистого рассудочного происхождения понятия причины является необходимое отношение и соответствие предметов принципу причинности, как одному из принципов, устанавливающих "реальную возможность вещей".
Мы вплотную подошли к разрешению одной из трудностей письма к Герцу. Из текста самого письма трудно было понять, почему Кант утверждает, что предметы должны необходимо соответствовать априорным предписаниям рассудка. Сейчас можно ответить на этот вопрос: в противном случае эти предписания просто не могли бы быть априорными и исходить от рассудка.
Перейдем к решению главной композиционной трудности письма к Герцу. Здесь мы сталкиваемся не с неясностью формулировок, а с действительным парадоксом: в качестве решения проблемы Кант предлагает повторение одной из предпосылок, необходимых для самой постановки данной проблемы. Ясно, что именно на этом парадоксе должна быть проверена сила сделанного предположения о том, что письмо к Герцу отражает попытки Канта разрешить сомнения, инициированные Юмом. Если данная гипотеза позволит разрешить композиционную загадку письма к Герцу, то она получит самое серьезное подтверждение.
Итак, существо проблемы состояло в следующем: почему ответом на вопрос, каким образом рассудочные понятия могут находиться в необходимом отношении к предметам опыта (8: 489), является, по Канту, исследование, подводящее понятия чистого разума "под определенное число категорий... так, как они сами собой распределяются по классам согласно немногим основным законам рассудка" (8: 489-490)? Это исследование (метафизическая дедукция категорий) доказывает априорное происхождение рассудочных понятий. Но ведь сам вопрос, поставленный Кантом, уже предполагает, что рассудочные понятия априорны, т.е. не порождаются предметами. Как же может в таком случае метафизическая дедукция отвечать на него?
Допустим, что вопрос о возможности соответствия предметов опыта и понятий рассудка поставлен Кантом под влиянием юмовских аргументов.
Тогда получается, что если ответ на него дать нельзя, т.е. нельзя a priori доказать, что предметы с необходимостью должны соответствовать рассудочным понятиям, то придется признать, что "якобы a priori существующие" понятия рассудка в действительности рассудку не принадлежат, а возникают из опыта. Наоборот, если ответ на рассматриваемый вопрос возможен, то понятия рассудка могут быть априорными. Если же заранее не ясно, можно дать ответ или нет, то о происхождении указанных понятий нельзя сказать ничего определенного.
Другими словами, вопрос о возможности необходимого соответствия опыта и понятий чистого рассудка о его предметах оказывается неразрывно связанным с вопросом о действительном источнике данных понятий рассудка. Таким образом, задавая себе вопрос "как понять, что опыт должен точно соответствовать тому, что мыслится в понятиях рассудка?", Кант одновременно спрашивает "априорны ли данные понятия?". Но метафизическая дедукция, упоминание о которой содержится в письме к Герцу, как раз отвечает на последний вопрос. Это обстоятельство устраняет кажущуюся нелогичность композиции письма. В самом деле, предлагая в качестве ответа на вопрос доказательство истинности одной из предпосылок, или условий, при котором данный вопрос только и может быть поставлен, Кант тем не менее может избежать обвинения в тавтологическом характере своих рассуждений, поскольку в самом вопросе подвергается сомнению одна из его предпосылок - при невозможности ответа на него, приходится отказаться и от этой предпосылки.