Зажжен, осветляя простор,
Внезапно над черной рекою
Рождается алый костер.
И пляска летучего света
Вдруг высветит на тропе
Двух девушек, два силуэта,
Идущих навстречу судьбе.
Навстречу седому рассвету,
Который войной опален,
За линию фронта. В разведку.
Сквозь гулкую толщу времен.
Тропа сквозь осеннюю мглу
Ведет этих девушек смелых.
Кружить бы им в платьицах белых
На ярком весеннем балу.
Но звезды мигают, сгорая,
И сосны шумят над горой.
Холодная осень сырая,
Задымленный сорок второй.
Притихли полночные ветры,
Боясь распугать тишину.
И круто заломлены ветви.
Как судьбы людские в войну.
Разведчицы быстро идут,
Шуршат облетевшие листья.
И хвойные лапы нависли,
И сумрак ветрами продут.
Повсюду преследует их
Пронзительный взгляд полицая,
И рвется туман, повисая
На плоских штыках часовых.
Их снова встречает река,
Бурлит, возвращению рада.
Последняя эта преграда,
Как черная ночь, глубока.
Чернеет густая вода,
И в омуте плещется месяц,
Течение крутит и месит
Осколочки первого льда.
И тяжесть воды ледяной
Как будто вливается в душу
И липкими пальцами душит,
И тянет за черной волной.
А Свирь широка и быстра…
Как трудно достичь середины!
А рядом совсем — белофинны,
Последний дозор у костра.
А волны в пучину зовут,
Качается мгла, нависая…
Все чаще под воду ныряя,
Две девушки дальше плывут.
Марийкина
мама
одна.
И смотрит на давнее фото,
Как будто забытое что-то
В душе обновляет она.
И горестно ей и тепло
На снимок глядеть пожелтевший.
Как будто бы лет улетевших
Над ней промелькнуло крыло.
Как женщина эта седа!
Глядит. И от памяти сникла.
Они —
по ту сторону снимка —
Остались в лесу. Навсегда.
И смотрят спокойно с портрета
С улыбкой в сегодняшний день.
Давно фотография эта
Уже пожелтела. И тень
Легла на картон довоенный —
Тень времени,
отзвук войны…
А ей через годы и стены
Шаги их живые слышны.
На стол она снимок кладет.
И сходит с крыльца по ступеням.
И гаснет заря постепенно.
И память в былое зовет.
Желтеет и вянет листва,
Ветшает с годами бумага,
Слабеет уверенность шага,
Но боль, как и прежде, остра.
Душа неразлучна с бедой,
И вечно далекое — близко,
Оно у плиты обелиска
И в женщине этой седой.
Царапает льдинка висок,
И мечется ветер бездомный,
Речная пучина бездонна,
И берег тревожно высок.
Волна за волною — подряд.
А берег молчит каменистый,
И ищут разведчиц фашисты —
Костры над рекою горят.
Ни звука. Ни плеска. Нельзя!
И надо доплыть до победы —
Туда, где спокойны рассветы, —
Горячее сердце неся.
И плыли, не глядя назад,
Не зная обратной дороги.
Но вот неожиданно ноги
Свело у одной из девчат.
И в сердце вливается страх:
Немного, немного осталось…
Но это уже не усталость,
А камень висит на ногах.
А звезды еще высоки —
Кружатся в ночном хороводе…
Последние силы уходят
В холодную воду реки.
Последние искры борьбы
В тяжелой воде угасают,
И в черной ночи утопает
Тропинка девичьей судьбы.
И хочет подруга помочь —
И обе уходят под воду…
И крутит и мутит погоду
Осенняя мрачная ночь.
Увы, не доплыть им двоим,
Не выйти уж вместе на берег,
А жизнь сантиметрами мерит
Все то, что отпущено им.
И слезы как капли дождя,
И зубы впиваются в руку, —
Чтоб криком не выдать подругу,
В бездонную мглу уходя.
Во имя победы, любви,
Во имя презрения к смерти,
Звучат над речной крутовертью
Два слова: «Марийка, плыви!»
И просьба в словах. И приказ.
Вот так же без стона, без крика
В порыве отваги великой
Отцы погибали за нас.
Без звука — ни слова врагу! —
В застенках они умирали, —
Как яркие искры, сгорали…
…Очнулась на берегу.
Одна. Только ветер и холод.
И лес что-то шепчет во мгле.
И сумрак, густой и тяжелый,
Прижал ее к мокрой земле.
Цеплялись кустарники колко.
А тропы старались помочь…
Сумела дойти комсомолка
К своим. Через черную ночь.
Но утром, туманным и ранним,
И ночью, оставшись одна,
Все думала думу об Анне
И слезы глотала она…
Кто может предвидеть судьбу? —
Не знала Марийка, конечно, —
Что тьма будет снова кромешной,
Что кровь запечется на лбу.
Что той же осенней порой
Найдет ее
черная пуля.
И будет в немом карауле
Прощаться с ней
ельник сырой.
За маленькой школьною партой
Был начат недолгий их путь.
С тетрадки
и с контурной карты,
С улыбки застенчивой чуть.
И с первой отметки. И с первой
Линейки на школьном дворе.
С букетов и алых и белых —
В той детской и давней поре.
Весной, когда почки трещали,
Закат становился багров, —
В героику их посвящали
Под свет пионерских костров.
И в галстуках алых, как маки,
Они у костра поклялись,
И пламенем верности ярким
Сердца их навечно зажглись.
…Огонь
двух сердец
над горою,
Не гаснет в полуночной мгле,
На вечную память героям,
На вечную славу земле.
Горят они ночи и дни
Во мгле и в полуденном свете, —
И все мы сегодня в ответе
За вечные эти огни.
И здесь, возле той переправы,
Под этим священным огнем
Серебряно светятся травы,
Сияют и ночью и днем.
И воздух, и сумерки плавя,
И жгучие искры кроша,
Трепещет летучее пламя,
Как будто живая душа.
Игорь ДРУЖИНИН
Игорь Александрович Дружинин родился в Иванове в 1922 году. В комсомол вступил в средней школе.
С первого дня Великой Отечественной и до 1946 года — в рядах Советской Армии. Рядовой, сержант-артиллерист, старший лейтенант, сотрудник газеты «Героическая красноармейская».
За бои награжден орденом Красной Звезды и шестью медалями.
Закончил пединститут и по настоящее время учительствует в средней школе. Коммунист. Отличник народного просвещения. Заслуженный учитель школы РСФСР.
Урок для сердец
Да здравствует пламя жизни!
Был, как говорится, обычный школьный день.
— Ребята! — сказал я на уроке. — В понедельник проведем сочинение по роману Фадеева «Разгром». А затем у нас встреча с Николаем Островским. С его романом «Как закалялась сталь».
Мне очень хотелось сказать еще, что сам я рад этой встрече. Что с этой книгой, с Павкой Корчагиным, мое поколение прямо со школьного порога встало в солдатский строй. Немногие из нашего 10-го «Б» вернулись с войны. На песчаных холмах Прибалтики, в украинских степях, у предгорий Карпат и Альп похоронены мои однокашники, мои товарищи. Свою короткую жизнь они прожили честно и погибли в боях, как солдаты.
…С Юрием Зайцевым мы сидели за одной партой. В знойный, незабываемый август сорок пятого года в бою за перевал на Большом Хингане Юрий закрыл грудью амбразуру японского дота. Однополчане нашли в его вещмешке томик Островского. Когда я узнал о подвиге Юрия, то сразу вспомнилась предвоенная весна. Урок литературы. Споры о поэзии. Юрий читал тогда строфы из поэмы К. Симонова «Победитель»:
Пусть каждый, как найденную
подкову,
Себе это слово на счастье берет:
Суровое слово,
Веселое слово,
Единственно верное слово —
вперед!
Быть может, с этим словом он и бросился на японскую амбразуру, закрыв ее своим телом? Он погиб, чтобы пришла Победа.
Короче говоря, я к этой теме готовился давно. Всю мою жизнь.
Но все-таки мне чего-то не хватало для самого первого урока. Для начала. Для зачина. Возможно, потому, что из головы не выходила случайно услышанная в перемену фраза: «И роман читали, и фильм смотрели… И на спектакль ходили… Куда уж больше? И без уроков известно — Корчагин герой, с него надо брать пример…»