— Все закрепили намертво. Взрыватели упакованы отдельно, в ящики…
— Ну пора!
Встречный ветер помог оторвать от земли тяжелую машину.
Высота 2500 метров… Скоро линия фронта. За пять-восемь километров до нее перевожу самолет в горизонтальный полет. Осмотревшись и уточнив координаты, сбавляю обороты до минимальных, чтобы на приглушенном режиме работы мотора неслышно спланировать за линию фронта.
Восемьсот метров. Пятьсот… Все! Передовая осталась позади. Правый вираж… Стрелка компаса приближается к западному курсу. Стоп — так держать!
Я благополучно долетел до цели и приземлился на площадке, на которой увидел партизан и детей.
От группы взрослых отделилась коренастая фигура в полувоенном френче, с автоматом. Мы пожали друг другу руки.
— Вы и есть рекордсмен по перевозке детей? — спросил партизан, улыбаясь.
— А с кем я говорю?
— О Марго слышал? Это я, собственной персоной.
Так мы познакомились с командиром 5-й Калининской партизанской бригады Владимиром Ивановичем Марго.
Ребята стояли у костра — оборванные, исхудавшие. Рано повзрослевшие дети тяжкой военной поры. Многие из них стали сиротами. На их глазах гитлеровцы жгли дома, расстреливали и вешали родителей. От ужаса они разбегались по лесам, жили одичавшими группами, питаясь грибами, ягодами, кореньями, пока их не находили партизаны.
Я поднял на руки мальчонку, поглядел в исхудавшее, сморщенное личико, и у меня навернулись слезы. Сколько же бед вынес этот постаревший раньше времени мальчуган? Вернется ли к нему когда-нибудь прежнее доверие к людям и доброта? Мальчик уперся ручонками в мою грудь. Извиваясь, как зверек, он старался вырваться.
— Ребята, это наш дядя летчик Курочкин, — сказал командир. — Он прилетает к нам, чтобы помочь скорее прогнать проклятых фашистов. Вместе с ним вы отправитесь сегодня на Большую землю. Там вам будет лучше, чем здесь, в лесу, в землянках. Вы станете учиться, вас будут хорошо кормить и одевать. Вы забудете, что такое война. Растите и постарайтесь потом быть полезными своей Родине!
— Кто из вас полетит со мной первым? — спросил я.
Дети тесней прижались друг к другу и молчали. Тогда я поднял на руки самого маленького:
— Тебя как зовут, мальчик?
Вместо ответа малыш обвил мою шею ручонками и крепко прижался. И снова, как в тумане, поплыли в глазах костры и лица партизан.
— Как все-таки тебя зовут? — переспросил я.
— Васей, — едва слышно прошептал мальчик.
— Вася-Василек… А у меня есть брат! Его тоже Васей зовут, ему десять лет. А тебе сколько?
Мальчик растопырил все пальчики на руке.
С опаской потянулись к самолету остальные ребята. Я отомкнул крышку задней кабины и поместил туда пять мальчиков и трех девочек. Все притихли: никто из них еще не летал на самолете! Василька же посадил на колени одной девочке, которая выглядела постарше остальных.
— Ничего страшного, ребята! Сейчас мы взлетим, а через два часа сядем у своих. Все будет хорошо, — сказал я, а сам суеверно подумал: «Дай-то бог!»
— А ты куда, дядя? — всполошился Василек, увидев, что я собираюсь закрыть кабину.
— Я здесь буду, за перегородкой, — постучал по тонкой фанере. — А вы держитесь вот за эти ручки и друг за друга. Договорились?
Я закрыл колпак пассажирской кабины, защелкнул замки крепления на борту фюзеляжа, простился с партизанами и полез на свое место.
Чихнув, выбросив облачко белого дыма, заработал мотор, и я порулил на линию взлета. Держась за консольную часть нижней плоскости, по земле бежал добровольный помощник, разворачивая самолет.
Загрузка превышала расчетную почти вдвое, но мотор работал мощно и устойчиво. По бокам взлетной полосы пылали костры: это почему-то вселяло уверенность в благополучном взлете.
Помахав на прощание рукой, плавно двигаю вперед сектор газа. Мотор ревет, но перегруженная машина двигается не сразу. Наконец она стронулась с места и начала разбег. Метров через тридцать я почувствовал, что она слушается рулей.
Хвостовая часть оторвалась от земли, линия капота приблизилась к линии горизонта. Подъемная сила крыльев уже способна была держать машину в воздухе! Точечным движением ручки управления я оторвал самолет от взлетной полосы и устремился вверх.
Стрелка высотомера поползла по цифрам. Сто метров… Еще пятьдесят… Хватит! Я облегченно вздохнул и откинулся на сиденье, чтобы размять занемевшую спину.
Осторожно склонив машину в вираж, доворачиваю до курса девяносто градусов. Над линией фронта немцы подняли такую стрельбу, что сразу вокруг стало светло. Забили автоматические пушки «эрликоны».
Я увеличил обороты и разогнал самолет до ста шестидесяти километров в час: так, что зазвенели расчалки. Рисковать жизнью детей я не имел права и поэтому старался как можно быстрее пролететь опасную зону передовой.
Скоро самолет мягко коснулся посадочного поля нашего базового аэродрома и, сбавляя скорость, побежал в темноту…
На востоке начинала разгораться слабая, скрытая плотной облачностью заря. Зарулив на стоянку, я выключил мотор. Стало слышно, как шипят и потрескивают выхлопные патрубки…
Только теперь я почувствовал усталость. Опустив руки на колени, некоторое время сидел, не в силах пошевельнуться. К самолету подошли Дебелергов и моторист Елисеев, осветили фонариком кабину. Пришлось подниматься.
Я спрыгнул с плоскости и открыл кабину, где ютились мои юные пассажиры. Полет утомил и ребятишек! Они спали, устроившись кто как мог…
— Гриша, — обратился я к Дебелергову, — ребят кто примет?
— Докторша уже обо всем позаботилась.
Врач полка — Вера Исидоровна — приготовила для спасенных детей палатку с постелями. Там они пробудут до утра. Потом их накормят и отправят дальше в тыл.
Несмотря на ранний час, к самолету сбежались летчики — те, кто полетит за малышами завтра. Мы осторожно, чтобы не разбудить, вытаскивали ребят из кабины и передавали из рук в руки.
Многие впервые встретились с детьми, вывезенными из фашистского тыла. В сумрачном свете наступающего утра особенно выделялись их бледные лица, жалкая одежонка. Конечно, партизаны старались перед эвакуацией одеть их в самое хорошее! Но дети все равно выглядели не лучше беспризорников…
Подошел командир авиаполка Владимир Алексеевич Седляревич. Я доложил ему о благополучном выполнении задания.
— Сколько, говоришь, вывез? — переспросил комполка.
— Восемь.
— Не много ли для По-2?
— Товарищ командир, именно столько их было на партизанской площадке. Дети не сразу решились лететь, их пришлось убеждать. А когда они согласились, стало ясно, что брать надо всех.
— Ну а если было бы десять человек?
— Очевидно, поступил бы так же… Я убедился, что на По-2 можно летать с двойной перегрузкой.
— Хорошо. Пока отдыхайте. В двенадцать дня проведем разбор этого полета.
У меня подкашивались ноги, слипались глаза. Когда я подходил к своей землянке, то уже спал на ходу…
На разборе полета Владимир Алексеевич Седляревич сообщил, что против нас действует отряд из двух истребительных эскадрилий 4-го флота люфтваффе. В отряде имеются тяжелые двухмоторные истребители Ме-110, оборудованные для ночных полетов, и обычные Ме-109, которые за час до рассвета вылетают на свободную охоту.
Зачитал он также приказ, перехваченный у гитлеровцев:
«Службой воздушного обеспечения замечена активизация легкой русской авиации в тылах нашей 18-й полевой армии. Самолеты обеспечивают вооружением партизанские отряды, которые усиливают борьбу, совершают диверсии на железных дорогах, нападают на гарнизоны и крупные населенные пункты. Сложность борьбы с русской авиацией усугубляется тем, что полеты совершаются ночью или днем в условиях плохой видимости и тяжелой облачности.
Однако наша цель — пресечь эти действия, не дать возможности русским летать, как дома.
Приказываю:
Усилить подготовку летчиков для работы ночью.
Организовать начало полетов примерно за час до рассвета с тем, чтобы перехватить русские самолеты на обратном пути. Усилить зенитными орудиями гарнизоны, находящиеся в зонах действия красной авиации, чтобы по всему маршруту создать ожесточенный и непрерывный огонь.
Легкий самолет, именуемый у нас „русской фанерой“, приравнять к боевым истребителям, состоящим на вооружении Красной Армии. За каждую уничтоженную машину соответственно выплачивать летчикам денежное вознаграждение, представлять к орденам, содействовать в продвижении по службе.
Командир 1-й эскадры 4-го флота военно-воздушных сил генерал авиации Хюбе».
В те дни началась наша основная боевая работа по спасению детей. Каждый полет в тыл врага представлял собой сложную задачу со многими неизвестными.
С наступлением сумерек самолеты один за другим взлетали в ночное небо. Последними ложились на боевой курс к партизанским кострам самые опытные летчики и командиры — Иван Суницкий, Михаил Колобков… Мы успевали выполнить два-три рейса за ночь, перевозя по 20―30 детей.
В моем подразделении было восемнадцать самолетов. Все экипажи молодежные. Мужественные комсомольцы пренебрегали опасностью, каждый из них готов был на все для выполнения поставленной задачи.
…День угасал. Из-за туч показалось солнце. Око садилось за чистый горизонт, обещая назавтра хорошую погоду.
Получив разрешение на очередной вылет, я пошел к своему самолету. Как из-под земли вырос Гриша Дебелергов. Он с шиком поднес руку к виску:
— Товарищ командир, самолет к ночному боевому полету готов!
— Вольно, — сказал я и встретился с напряженным взглядом механика Феди Елисеева, совсем юного, почти мальчика. — Ну что, воин?
— Мы установили в центроплане еще один бензобак, запасной, на всякий случай…
«Милые вы мои технари, — подумал я. — Работают, не зная отдыха, и, наверное, беспокоятся за меня и моих пассажиров больше, чем я сам…»
Григорий недовольно шевельнул плечом. Он хотел сказать об этом перед самым вылетом: преподнести, так сказать, сюрприз…