Значит, шансы на успех у меня увеличиваются! Я надел шлем, полностью застегнул комбинезон, полез в кабину. Моторист ухватился за пропеллер.
— Контакт!
— Есть контакт!
— От винта!
После возвращения на базу ко мне подошел командир первого авиазвена ночных экипажей Сергей Борисенко и спросил:
— Ну как, довез малышей?
— А ты спроси вот у этого партизана, — показал я на стоявшего рядом со мной худенького мальчугана, с любопытством следившего за посадками самолетов.
— Не страшно тебе было лететь? — спросил у парнишки Борисенко.
— Не-е, интересно! — ответил мальчик. — Огоньки за окном бегут… Такие беленькие, зелененькие… Красиво!
— Да… — только и нашелся пилот. Он-то отлично знал, что это были за огоньки!
— А зовут тебя как? — спросил Сергей.
— Коля Петров из деревни Боровики. Нас четверо братьев! Я первым полетел, а они завтра. Просили написать, как добрался.
— Пиши, пиши! Завтра ночью отвезу твое письмо, а взамен привезу к тебе братьев. Только постараюсь, чтобы огоньков они не видели. Обойдемся без них!
Наш полет, о котором рассказывал Коля, действительно получился сложным.
Под натиском карателей партизаны оставили аэродром. В назначенное время я не обнаружил в заданном квадрате обещанных костров. Долго кружил над лесом, хотел было уже возвращаться домой, как вдруг далеко в стороне заметил «огненный треугольник».
Оказывается, после тяжелого боя партизаны нашли в себе силы подготовить для меня новую площадку: они очень беспокоились о детях.
Я благополучно приземлился, забрал ребят, но замешкался с вылетом. При пролете линии фронта, когда начало светать, самолет обнаружили. Вот тогда и увидел Коля красивые «огоньки» трассирующих очередей…
При перевозке детей произошла и еще одна любопытная история. О ней долгое время говорили в полку.
Наш самолет под управлением Ивана Тутакова потерпел аварию при посадке на партизанском аэродроме.
На помощь ему вылетел командир эскадрильи капитан Дроздовский. На борту самолета находился авиатехник Дегтярев.
В те дни партизаны вели ожесточенные бои с карательной экспедицией. Фашисты оттеснили бригаду Сидоренко в глубь леса и захватили аэродром. Аварийный самолет пришлось сжечь.
На другой день партизанам удалось вернуть потерянные рубежи, в том числе и площадку для приема самолетов. Но помощь летчику уже была не нужна. Николай Дроздовский и Василий Дегтярев возвращались ни с чем.
— Не возьмете с собой раненого партизана или детей? — спросил у летчика начальник штаба бригады.
— Не можем, — объяснил пилот. — Задняя кабина полностью загружена. Разве что техник возьмет что-нибудь себе а руки?
Тогда партизаны — уже перед самым взлетом — протянули Василию сверток. В полете Василий понял, что держит грудного ребенка. Прислонил к лицу, почувствовал исходящее от него тепло…
— Я стал прижимать ребенка к сердцу, словно предчувствуя беду, — рассказывал потом Василий.
Дегтярев не ошибся: атаковал «мессершмитт». Начался неравный поединок.
При каком-то маневре Василия подбросило так, что он ударился головой в центроплан. Шлем вместе с очками сорвало с головы, но техник не выпустил ребенка из рук.
Потом его швырнуло обратно в кабину. Только тогда Дегтярев понял, что при взлете забыл застегнуть привязные ремни: руки были заняты малышом. Не чувствуя боли, он ухватился правой рукой за сиденье, а левой продолжал крепко держать крохотного пассажира.
Экипажу все-таки удалось благополучно пересечь линию фронта и спасти ребенку жизнь!
Я посадил свой ночной самолет на луг. Когда-то здесь была пашня, но с приходом немцев ее забросили, она заросла травой, и По-2 на посадке прыгал по бороздам, будто телега по ухабам.
Партизанский отряд расположился в лесу, за большим топким озером, заросшим осокой и камышами.
От деревни ничего не осталось: ее сожгли каратели. Только черные печные трубы торчали… Население жило в подвалах. Женщины, старики, дети таскали на себе плуги, как могли обрабатывали землю, молотили снопы цепами, как в старые времена.
Они сами едва сводили концы с концами, а еще и партизан кормили!
Даже в разрушенную дотла деревню часто наезжали каратели. Чтобы не навлекать на мирных жителей беды, партизаны старались появляться здесь как можно реже.
Когда стало известно, что за детьми прилетит самолет, посадочную площадку пришлось выбрать все же на лугу у деревни — других подходящих ровных мест в округе не было.
Ребятишек привезли на подводах. Сопровождающий — пожилой, бородатый мужчина, бывший колхозный конюх — заранее выложил костры ромбом, как условились. На вопрос, сколько он привез детей, ответил смущенно:
— Да забрал сколько было! Пятнадцать душ.
Я аж крякнул. Пятнадцать… Столько не поднимал По-2 ни в какие времена!
— Где ж я их рассажу?
— А где хочешь, человек хороший, — решительно заявил партизан. — От них тут спасу нет. Чуть бой — лезут в самую жарь…
Я глядел на столпившихся ребятишек с состраданием и болью в сердце: им было от семи до двенадцати лет.
— Они такого навидались, не дай бог взрослому! — добавил партизан, почувствовав мою растерянность. Потоптался еще минуту и, наклонившись, прошептал, будто передал военную тайну: — Каратели, слышь, обложили и с Пудовки, и с Жадова… Так что кровушка прольется немалая, язви их в душу!
— Ну ладно, сажайте, — решился я. — Только по росту. Сначала — кто постарше, маленьких — на колени…
Дети с помощью взрослых быстро забрались а кабину. Закрыв крышку с окошечками из плексигласа и защелкнув замки, я похлопал самолет по фюзеляжу: «Ну, милый, не подкачай!»
Он долго бежал по лугу. Наконец на последних метрах луга с трудом оторвался от земли: дальше текла речка.
Мотор работает на полных оборотах, а самолет никак не поднимается выше. Или мне это показалось? Конечно, показалось. Вот уже лес, а я — выше сосен. Значит, кой-какую, но набрал высоту…
Решил подниматься выше и выше. Если что случится, у меня будет запас высоты и, следовательно, времени. Секундная стрелка, подрагивая, описывает круги по циферблату. Трещит мотор. На крыле изредка сверкают отблески пламени от выхлопной трубы.
С полукруглого козырька в лицо бьют мелкие капли мороси: я попал в облако и скоро, по-видимому, окажусь выше. Буду держать его про запас. При малейшей опасности спрячусь там, как пехотинец в окопе.
Наконец вижу звезды. Такое множество звезд бывает только в августе! Они горят так близко, так ярко, что, кажется, протяни руку и снимай одну за другой…
Неожиданно облачность кончилась, подул сильный ветер, сразу сократив скорость самолета. И тут же под верхними плоскостями заскользил свет.
Тревожный луч то вспыхнет и кольнет сердце, то погаснет, как бы давая надежду проскочить опасную зону. Но нет, фашисты услышали рокот мотора. Снова вспыхнул луч, за ним — второй. Самолет попал в перекрестное освещение. Через секунду заговорят пушки…
Еще два луча запылали на фюзеляже и плоскостях По-2. Бросаю самолет в сторону. Но прожекторы не отрываются. Начинаю виражить. Бесполезно! Если бы не дети на борту, можно было более решительно бороться с врагом. Но боюсь напугать ребят перегрузками.
Пока главное — это не дать зенитным расчетам зафиксировать движение самолета по скорости, высоте и направлению полета. Все время работаю педалями, ручкой управления, но, кажется, делаю различные фигуры пилотажа помимо воли. Только бы скрыться, только бы вырваться из огненной ловушки!
Ветер бьет в лоб. Принимаю решение развернуть самолет в противоположную сторону. В два раза увеличиваю скорость. Потом выполняю змейку, чтобы не попасть в перекрестие прицелов.
Но прожекторы, будто злые псы, цепко держат мой самолет. С разворота вхожу в пике, затем вытягиваю машину к горизонту, делаю горку, швыряю перегруженный самолет из одного поворота в другой, снова пикирую…
Вдруг словно невидимая рука выключила рубильник — свет погас. Ослаб и огонь зениток. Осмотревшись, быстро набираю высоту. Вырвался!
Но, оказалось, судьба готовила новую ловушку. Сначала сквозь треск мотора я услышал посторонний звук. Потом увидел, как где-то в стороне вспыхивает фара и быстро, словно комета, передвигается по небу. «Мессер»… Его наверняка вызвали с земли…
«Мессершмитт» — это пострашнее прожекторов и зенитного огня! Он в любую секунду может подойти и расстрелять меня, как спортсмен тарелочку. У «мессершмитта» есть все: скорость, мощность мотора, оружие, бронезащита… А у меня ничего этого!
Мелькнула мысль: может, не заметил? Но вот фара вспыхивает уже с другой стороны. Значит, «мессер» ходит кругами, ищет…
Убираю газ, но, видно, слишком резко. Тяжело груженная машина сразу проваливается в пустоту. Нет, так быстро терять высоту нельзя… Едва заметными толчками двигаю сектор газа вперед: его надо установить в таком положении, чтобы мотор работал с достаточной мощностью, но и не выбрасывал много огня из выхлопных патрубков.
Перекладывая самолет с крыла на крыло, осматриваюсь, верчу головой на все 360 градусов, как говорят авиаторы. Мне необходимо увидеть противника первым.
Гитлеровец на миг включил бортовую фару и по касательной пошел вниз. Теперь он будет искать меня на фоне звездного неба.
Вот бы сейчас погасить игривую яркость звезд… Сколько людей во все времена и с разных широт смотрели на звезды, восторгались ими. И наверное, не было ни одного человека, кто хотел бы их погасить. Ни одного, кроме меня в эту минуту!
Свет, как кнутом, ударил сзади, снизу. Нашел все-таки. Пот заструился по лицу. Мгновенно всплыла в памяти справка о «мессершмитте», которую давали нам ребята из разведотдела: две пушки, четыре пулемета, коллиматорный прицел Цейса… Только за одну секунду они изрыгали около трех килограммов пуль и снарядов, начиненных взрывчаткой, зажигательной смесью и бронебойными сердечниками!
Но стервятник не успел открыть огонь. Оторопев от неожиданности, фашист не вовремя нажал на гашетки, и машина пронеслась мимо. Скорость Ме-109 в шесть раз превышала мою. И все же он уже обрадован, что нашел По-2. Теперь будет расстреливать, как приговоренного, прижатого к каменной стене…