«Вот только надо с Машей посоветоваться», — подумал он о жене. И взглянул на роскошный настенный календарь, где он точками отмечал дни пребывания Марии на курорте — в санатории «Горняк». До её возвращения оставалось ещё двадцать дней, а нетерпение его возрастало. Жалел Каиров, ох как жалел, что отпустил её на курорт. Впрочем, как её не пустить, если в последнее время отношения их все туже натягивались. Вздумай он противиться — только бы усугубил дело.
— Чтой–то я его не вижу давно, Самарина, — прервал невеселые мысли Каиров.
— Он в отпуске.
— Где отдыхает?
— Не знаю, Борис Фомич. Самарин мне ни сват, ни брат и даже не седьмая вода на киселе. Не знаю я ничего о нем.
Папиашвили был обижен невниманием шефа — тем, что Каиров, как ему показалось, холодно воспринял сувенир из Парижа. В то же время тонким чутьем своим уловил не праздный интерес шефа к бригадиру слесарей. И мысленно упрекнул себя за грубые, бесцеремонные слова в адрес Самарина. Решил тут же поправиться:
— Я его перед своей поездкой во Францию видел, ещё говорил с ним о схеме электронно–вычислительной машины. Он ведь со своей группой машинку какую–то делает — небольшую, для шахт.
— И сделает, Леон, сделает, — прерывает его Каиров, с загадочной хитринкой продолжая разглядывать набор экслибрисов. — Он, Самарин, такой — хоть и неуч, а в электронике кое–что смыслит. Дотошный он и настырный, все копается в своих полупроводниках, копается… Глядишь, одно сделает, другое… Ведь реле утечки–то он соорудил. Слышали о реле утечки? Нет?.. Жаль, нам бы с вами надо знать об этом приборе, мы ведь с вами лабораторию автоматики возглавляем… Мд–а–а, автоматики. А приборчик славный. Маленький такой, но важный. АКУ называется. АКУ–у–у, АКУ–у–у… пропел Борис Фомич на манер мамаши, обращающейся к младенцу. — Автоматический контролер утечки электрического тока.
— Не один он делает, всей бригадой, — мягко возразил Папиашвили, загораясь нетерпением узнать, к чему клонит Каиров.
— Неважно, неважно — зато делу всему он голова, Самарин. А теперь он и новую машинку маракует — посложнее и поважнее. И сделает! Как вы думаете, Леон, сделает, а?.. Непременно сделает. И патентик на нее оформит. А институт останется не причем. Будто и нет на свете ГорНИИ. И лаборатории горной автоматики нет — никого и ничего нет на свете, а есть один только слесарь — Андрей Самарин. Ни доктор, ни кандидат — всего–навсего бригадир слесарей, а приборчики да машинки делает вон какие.
— Не один он, Борис Фомич, с группой, — снова попытался уточнить Папиашвили. — У них и патент будет на несколько человек.
Каиров сделал вид, что не слышит этих уточнений; он запрокинул над креслом голову с лысиной, по которой полосами лежали рыжие с проседью волосы, лукаво подмигнул:
— А может, все–таки есть лаборатория горной автоматики?.. А, Леон Георгиевич?..
Папиашвили привычным жестом поправил змейку–галстук, неловко кивнул головой и буркнул что–то невнятное. Но Каиров понял, что заместитель с ним солидарен и что все остальное образуется само собой.
Борис Фомич протянул Леону книжку экслибрисов.
— А ну–ка, Леон, какой бы вы предложили для меня знак?
Папиашвили раскрыл страницу, на которой была нарисована обнаженная женщина, лежащая на ковре. Срамница держала в руке две открытки с изображением остроносых кабальеро.
— Вы шутник, Леон, — сказал Каиров и сдержанно засмеялся. Он хотел тут же перевернуть страницу, но его пухлый короткий палец лишь загнул уголок листа. — Хе, чертовка! — прищелкнул языком Борис Фомич. — Такая птаха, Леон, по твоей части. Ты, мил друг, не вали с больной головы на здоровую. — Каиров ласково журил Папиашвили.
Леон сиял. Угодил шефу, развеселил, доставил ему минуту удовольствия. Разумеется, он шутя предлагал Каирову заманчивый экслибрис, но втайне подумывал: «Чем плохой значок? Какой–то человек метит им свою библиотеку! Наверное, не глупый человек?»
Леон никогда не жил в Грузии, а манера разговаривать и мыслить была у него сродни манере его соотечественников. Он только на трибунах не позволял себе употреблять такие, например, выражения: «За–а–чем так сказал?.. Нэ надо так говорить!..» Во всех же других случаях, и особенно в дружеских беседах с равными, Леон щеголял подобными оборотами. При этом разводил руками, наивно–снисходительно удивлялся, пучил сливово–черные влажные глаза.
Не торопясь, нехотя Каиров перевернул страницу. Тут ему предстал экслибрис совсем иного плана: склоненная на кулак мужская голова. В пальцах зажата автоматическая ручка.
— Леон, гляди–ка!.. Что скажешь?..
— Замечательный экслибрис!.. Главное, вашу сущность отражает. Мысль!
— А что ж, и верно. Значочек подходящий.
Так был выбран экслибрис Каирова. Голова, склоненная в глубокой думе, — вполне почтенный значок! Красуйся отныне в личной библиотеке учёного, ублажай его невинную прихоть.
Прихоти бывают разные. Один любит собирать почтовые марки, другой — монеты, а третий — щекотать тщеславие. Собственное, конечно, не чужое. Бывали же в старые времена люди, заставлявшие слуг чесать себе перед сном пятки. Многие из них были неплохими людьми. Что поделаешь: природа человека сложна и противоречива. Рядом с добродетелью уживается дурное. И если мудрецы говорят, что в капле воды отражена вселенная, то почему бы человеку не иметь маленький значок, в котором бы отражалась часть его существа? В конце концов Борис Фомич мог выбрать другой экслибрис, он мог украсить свою библиотеку лежащей на ковре красоткой. Мы бы и тогда его не осудили. Но этого не случилось. Красотка хоть и понравилась Каирову, но чувству он предпочел мысль. Склоненная в глубокой думе голова как нельзя лучше символизирует человека, посвятившего себя интеллектуальному труду.
2
На берегу моря, на валуне, стояла женщина с мальчиком. Зеленая волна, пробежав по гальке, беззлобно ворчала под камнем.
— Как вы думаете, мать она ему или не мать? — говорил кто–то сзади из тех, что сидели на лежаке и играли в карты.
Андрей Самарин не взглянул на человека, снедаемого любопытством, но, как и другие, обратил внимание на женщину с мальчиком. Она была стройна, изящна; казалось, вот–вот сойдет с валуна и направится по волнам к белому, как чайка, кораблю, плывущему в зыбкой морской дали.
«Где–то я её видел?» — подумал Андрей.
— Мамочка! Я хочу поплавать, — тянул мальчик.
— Нет, Василек, вода ещё не нагрелась.
— Слышь, братцы, она ему мать. Чтоб мне провалиться!
Самарин и на этот раз не обернулся на говорившего. Силился вспомнить, где видел женщину, но вспомнить не мог.
— Это невероятно! — продолжал судачить все тот же любопытный на лежаке. — Совсем молодая, а посмотри, какой сын. Впрочем, это она выглядит так молодо, на самом деле ей, наверное, не так уж мало лет.
Женщина с мальчиком, словно спугнутая громкой болтовней, сошла с валуна. Балансируя одной рукой и поддерживая другой малыша, направилась ио берегу в сторону санатория. Андрей украдкой глядел ей вслед, пока она не затерялась среди купальщиков.
Самарин был на пляже не один: рядом с ним лежал его друг Костя Пивень. Он только что приехал из Степнянска, и директор санатория разрешил ему поселиться в одной комнате с Андреем. Друзья давно загадали вместе отдохнуть у Черного моря и теперь блаженствовали. По условиям путевки, Костя выехал из Степнянска на четыре дня позже Самарина — теперь он рассказывал Андрею новости. Главную новость выкладывать не торопился. К ней подбирался исподволь, дразня и раззадоривая товарища.
— А что, если тебя, Андрюха, бригадира слесарей, — говорил он будто бы между прочим, — да назначили бы научным сотрудником?
Самарин не ответил. Женщина с мальчиком не выходила у него из головы. Не мог припомнить, где её видел, но что видел, так это несомненно.
— Что ж ты молчишь? — бросил Костя. — Тебя не прельщает карьера учёного?
— Нет, — сказал Андрей, не поворачивая головы. — В наше время ученым быть неоригинально — в науку многие стремятся. Лучше я сохраню свое рабочее звание, — Но ты же скоро получишь диплом инженера.
— Не дипломом останусь в бригаде слесарей.
— Мда–а–а… От этих твоих деклараций попахивает демагогией. Скорее всего, выйдет так, что мы с тобой не успеем здесь как следует прокалить свои хилые телеса, а ты уж станешь научным сотрудником.
Андрей поднялся на локтях, сбросил книгу, прикрывавшую лицо Пивня.
— Костя, не мудри, вижу по твоей лукавой морде, что ты привез новость. Не АКУ ли наш пошёл в серию?
— АКУ в серию не пошёл, а главный его создатель по возвращении с курорта станет ученым мужем.
— А ну тебя! — махнул рукой Самарин и распластался на гальке. — Шел бы ты лучше под грибок, пока не изжарился, как поросенок на сковородке. Кожа–то, смотри, как покраснела.
Костя привстал, оглядел свои длинные мосластые ноги. Кожа действительно на икрах опасно порозовела. И Пивень юркнул под грибок, стоявший рядом.
— Я перед отъездом, — снова услышал Андрей его голос, — был на ученом совете, так там шла речь о создании группы электроники. Каиров и тебя вспоминал, грозился включить тебя в эту группу на правах младшего научного сотрудника. Каково?
Самарин молчал.
— Ты что, оглох, что ли?
— Нет, я все слышу.
— И что ты скажешь?
— Ничего.
— Ну, знаешь! — всплеснул руками Пивень.
— Мне и в бригаде неплохо, — продолжал Самарин тем же спокойным голосом.
— Не дури, Андрей. Брось разыгрывать ничегонепонимайку. Научный сотрудник — это здорово: наука откроет перед тобой горизонты, новые возможности. Ты приобщишься к теории, знаниям, будешь создавать свои приборы на научной основе.
— А ребята? Они ведь работают со мной вместе.
— И будут работать. Куда ж они денутся? Зато ты получишь возможность заниматься только своей машиной. Не как прежде, урывками, вечерами, а с утра до вечера, у всех на виду, и материалы у вас будут институтские, казенные. Вашу новую машину включат в план, и все пойдет своим чередом. Каиров сказал: Госплан отпустит на вашу машину деньги. Он сам поедет в Москву, добьется.