Среди деревьев показались неясные контуры хибарки. Франц прислушался: кругом царила тишина. Он негромко свистнул. Было слышно, как стукнула задвижка и слегка скрипнула дверь домика. После некоторого молчания послышалось:
- Франц?
- Рупп?
Франц вошел в дом и отряхнулся.
Стоя на коленях в углу, Рупп склонился над какими-то банками.
- Мы опаздываем, - сказал он.
Франц рассказал про слежку.
- Худо, - сказал Рупп. - А я принес новый аккумулятор. Ребята зарядили на совесть.
- Давай начинать!
Рупп подошел к очагу и отодвинул заслонку. Пока он включал и настраивал передатчик, Франц разделся и, ляская зубами от холода, выжал мокрую одежду.
Нити ламп едва краснели в темноте. Верещал разрядник. Франц достал из очага микрофон.
- Слушайте, слушайте! Здесь передатчик "Свободная г-Германия". Сегодня мы говорим с вами последний раз перед некоторым перерывом. Слушайте, слушайте... Дорогие друзья!..
Рупп с удивлением следил за передачей. Когда Франц кончил, он резко спросил:
- Почему перерыв?
- Есть указание партии. Мне нужно уехать.
- Я-то остаюсь!
Лемке взял его за руку.
- Ты больше не придешь сюда.
- Но я же могу вести передачу!
- Ни в коем случае!
- Объясни, почему.
- Ты провалишься.
После минутного размышления Рупп повторил:
- Я должен работать!
Франц рассердился. Его голос звучал сухо:
- Запоминай хорошенько: ты придешь сюда в последний раз завтра, чтобы разобрать передатчик. Все уложишь в отдельности для перевозки... Будь готов по первому требованию выехать с тем, кого я пришлю за передатчиком.
- Куда ты едешь, Франц?
Франц подумал.
- Вот приедет товарищ за станцией...
Рупп обиженно отвернулся.
- Будь здоров, Рупп! - Франц двумя руками потряс руку Руппа. - Спасибо!
- Я так рад, что мог поработать... Неужели мне больше не придется?
- Придется, еще не раз придется!
- Мы увидимся?
- Аккумуляторы вылей, просуши и спрячь.
- Мы их не возьмем?
- Куда же тащить такую тяжесть? Достанем на месте.
- А ребята так старались, заряжая.
- Кланяйся им. Пусть слушают нас через неделю. Выйди-ка посмотреть, все ли спокойно.
Рупп вышел, и вскоре снаружи послышался свист.
В лесу царил серый полумрак. Мокрый весенний рассвет пробирался среди деревьев. С моря тянуло холодом.
- Обратно в Травемюнде? - спросил Рупп.
- Сяду здесь в первый утренний, - ответил Лемке. Он протянул Руппу руку. - Ну, и еще раз спасибо, друг!..
Вода захлюпала под ногами Франца. Тропинки не было видно. Франц оглянулся и помахал рукой.
Когда домик исчез за деревьями, Франц резко изменил направление и в обход леса вышел на дорогу к станции Дэниш. Дождь прекратился, но ветер пронизывал до костей. Весна была здесь неприветлива.
Надев резиновый фартук, Лемке старательно протирал замшею сверкающий глянцем кузов. То, о чем он мог только мечтать, как о почти несбыточном, сбылось. Эгон устроил его на службу к генералу Швереру. Теперь зависело от самого Франца удержаться на этом месте, дававшем столько преимуществ, неоценимых в его положении. Он не имел права пренебрегать такою службой. И он ухаживал за генеральским "мерседесом", как за капризной дамой. Он мыл и тер его не только после каждой поездки, но и перед выездом со двора.
Черный лак автомобиля блестел на солнце. Лемке повесил кусок замши на гвоздь и начал старательно мыть руки, когда в дверях кухни появился однорукий полотер Ян Бойс, с которым они уже стали приятелями; два старых солдата быстро нашли общий язык, хотя они не знали друг о друге ничего, кроме того, что один был полотером, другой шофером и оба - отставными солдатами.
Появление полотера в столь неурочный час удивило Лемке.
- Ты что это сегодня так поздно? - спросил он.
- Пришлось ехать к клиенту в Нойбабельсберг... У одного адвоката были вчера вечером гости и исцарапали пол, а он... - полотер наставительно поднял палец: - он любит такой паркет, чтобы, глядя в него, можно было бриться!
- Из-за какого-то адвоката ты позволяешь себе опаздывать к нашему генералу?
Бойс виновато развел руками.
- Понимаешь, никак не мог не поехать к адвокату... Я предупредил фрау Шверер по телефону.
Лемке взглянул на часы и отвязал фартук.
- Ты куда?
Бойс посмотрел на небо, словно там было расписание его визитов.
- Поеду к Штеттинскому вокзалу.
- Через часок я буду там же, - сказал Лемке. - Не будь автомобиль генеральским, я бы подвез тебя.
- Я не в обиде, - усмехнулся Бойс. - Да через час мне и поздно. Я туда - сейчас же!
Он тщательно встряхнул зеленую суконку, завернул в нее щетку и протянул Лемке руку.
- Нам бы с тобою посидеть вечерком за кружкой...
- Почему же нет?
- Ты как насчет ската?
- Можно и в скат...
- Позвоню на-днях.
Бойс приподнял щляпу и направился к воротам, а Лемке принялся чистить свою синюю форму.
Ему и в голову не могло прийти, что, выйдя из подземки у Штеттинского вокзала, Бойс, прежде чем отправиться натирать полы к смотрителю Дома инвалидов, с видом прогуливающегося бездельника завернет на кладбище и, дважды пройдясь мимо памятника Эйхгорну, чтобы убедиться в том, что он один в аллее, начнет с интересом разглядывать надгробие незадачливого "покорителя" Украины. Когда он уйдет, в щели между гранитом постамента и бронзовою доской останется лежать коробка из-под сигарет, - та самая, ради которой часом позже Франц Лемке явится изучать знакомый ему до мелочей памятник.
Расклеив крышку коробки надвое, Лемке узнает, что осуществление плана бегства четырех товарищей из концентрационного лагеря - Варги, Энкеля, Зинна и Цихауэра - назначено на такой-то час такой-то ночи. Он узнает и то, что организация рассчитывает на генеральский автомобиль, которым располагает Лемке. Одним словом, он узнает все, что нужно. Он только не будет знать ни имени адвоката Алоиза Трейчке, от которого придет приказ, ни того, что этот приказ доставил в "почтовый ящик Эйхгорна" однорукий полотер Ян Бойс...
Сидя за рулем генеральского "мерседеса", Лемке выехал из ворот и плавно затормозил у подъезда, готовый в любую секунду распахнуть дверцу перед Шверером, который должен был вот-вот появиться в дверях.
13
Улица представляла собою сплошную лужу. Из воды выступали желтые края колеи, пробитой в глинистой почве. Колея тянулась из конца в конец улицы, как рельсы.
Вдоль нее не было видно следов копыт, - ни на улице, ни на пустыре, куда выходила колея.
Пространство между колеями было вытоптано людьми. На глине виднелись следы разных форм и размеров: широкие - от тяжелых армейских сапог; узкие от городского ботинка; узорный отпечаток самодельной туфли с подошвой из шпагата; даже след босых ног попадался нередко. Было ясно: проезжавшие здесь повозки тянули люди, много людей.
На углу улицы стоял столб с надписью: "Проспект Елисейских полей".
С первого взгляда низкие постройки, вытянувшиеся строгими рядами вдоль Елисейских полей, можно было принять за ярмарочные балаганы. Их фасады были разрисованы. Это была не рыночная мазня и не упражнения дилетанта: сочность красок, глубина перспективы, прозрачность воздуха, заполнявшего промежутки между деревьями и прятавшимися за ними домами панорамы, - все говорило о высоком мастерстве художника.
Художник воспроизвел летнюю картину Елисейских полей. На первом плане неслись нарядные автомобили, в боковой аллее - всадники, целая веселая кавалькада. На скамьях сидели парочки. Беззаботная жизнь праздной толпы Елисейских полей.
Все это было бы радостно и красиво, если бы не один штрих, варварски яркий и грубый, разбивший все усилия живописца. Над дверью барака красовалась вывеска, исполосованная государственными цветами Третьей империи. Она была точно шлагбаум, преграждающий путь в мир, вдохновивший художника, - "Тринадцатая рота".
Весеннее солнце с одинаковой заботливостью золотило и нежные тона нарисованной сказки и полосатую эмблему действительности. Под его лучами вспыхнули окна барака. Теперь ясно можно было видеть в них переплет железной решетки.
Дверь барака распахнулась. Человек в серой холщевой одежде вышел на улицу. Это был Зинн. Он прыгнул в лужу и побежал, разбрасывая брызги. Рядом с ним были дощатые мостки, но заключенный не имел права ступить на их сухие доски, предназначенные для эсесовцев, несущих охрану лагеря. Вот он добежал до будки на углу и исчез в ее дверях. Это было отхожее место, носившее здесь название "пивной". Название не было случайным. Чистку отхожих мест производили наиболее ненавидимые охраной заключенные. Им не давали ведер. Им давали по пивной кружке, - обыкновенной фаянсовой кружке емкостью в пол-литра.
При всем желании эту работу нельзя было проделать быстро. Администрации же только это и было нужно.
На эту грязную работу уходили целые ночи. В такие ночи зловоние растекалось по всей округе.
Зато "пивные ночи" были праздником для остальных заключенных: зловоние выгоняло стражу с улиц лагеря, охранники отсиживались в караулках.
Выйдя из "пивной", заключенный поискал было взглядом места посуше, но, не найдя его, нехотя сошел в воду. Холод снова заставил его бежать. Но даже движение не вызывало краски на сером, изможденном лице. В нескольких шагах от двери своего барака заключенный увидел охранника. Заключенный обязан был стать во фронт.
Роттенфюрер медленно приближался. На его лице была написана злая скука. Он посмотрел на вытянувшегося Зинна, в серой куртке, в серых штанах, концы которых были подвернуты, чтобы не мокнуть в воде. Роттенфюрер остановился и внимательно оглядел заключенного с ног до головы. И так же медленно - с головы до ног. Заключенный стоял в воде. Судорога озноба пробежала по его спине, свела шею, дернула за локоть.
Охранник молчал. Молчал и заключенный. Спрашивать не полагалось. Если начальство найдет нужным, оно пояснит само. Заставив Зинна простоять еще с минуту, охранник ласково проговорил: