- Это невозможно. Провод с Прагой не работает.
- В таком случае мне нужно хотя бы четыре часа, чтобы предупредить чешский народ о необходимости подчиниться без сопротивления...
Гитлер остановил его движением руки.
- Довольно! - он повел глазами в сторону стенных часов. - Через два часа мои войска войдут в Чехию. Военная машина пущена в ход и не может быть остановлена. Мое решение остается неизменным во всех случаях.
Гитлер сделал движение, намереваясь подняться, но Геринг удержал его.
- Я думаю дать воздушным силам приказ бомбардировать Прагу в шесть часов утра... - сказал он и тоже сделал вид, будто смотрит на часы, то-есть через два часа.
Гитлер знаком подозвал сидевшего несколько в стороне Мейсснера. Тот поднес ему большой бювар с текстом составленного немцами соглашения. Гитлер поспешно, словно боясь, что кто-то ему помешает, схватил перо и поставил свою подпись; отшвырнув перо, он быстро потер друг о дружку ладони. Потом все с такою же неудержимою поспешностью вскочил и устремился вон из комнаты.
Мейсснер торжественно, как балетный мимант, изображающий церемониймейстера, направился вдоль стола к тому его концу, где одиноко сидели чехи.
С такой же торжественностью он опустил бювар на стол перед Гахой, обмакнул перо в чернильницу и подал президенту. Тот сделал попытку взять перо, но оно выпало из его пальцев и покатилось по полу. Хвалковский поспешно взял другое и, сунув в руку президента, сжал его безжизненные пальцы.
- Положение ясно... Сопротивление бесполезно...
Гауссу с его места было хорошо видно, как дрожит рука президента, разбрызгивая чернила и с трудом выводя подпись.
Гаусс посмотрел на часы: стрелки показывали ровно четыре.
"Четыре часа утра пятнадцатого марта 1939 года, - мысленно отметил он. - Первый мост на восток возведен".
Поставив и свою подпись, Хвалковский хотел передать документ Мейсснеру, но в глазах Гахи появилось подобие мысли. Он слабым движением удержал руку министра.
- Еще раз... что тут... написано?
Хвалковский скороговоркой, глотая целые фразы, прочел:
- "Фюрер и рейхсканцлер приняли чехословацкого президента доктора Гаху и чехословацкого министра иностранных дел Хвалковского по их желанию. Во время этой встречи было с полною откровенностью подвергнуто рассмотрению... обеими сторонами было высказано убеждение, что целью должно быть обеспечение спокойствия, порядка и мира в Центральной Европе. Чехословацкий президент заявил..."
Мейсснер протянул руку над плечом Хвалковского и без церемонии выдернул бумагу.
- Позвольте, я прочту, - сказал он грубо, - повидимому, вы потеряли голос! - И громко, напирая на каждое слово, прочел по-немецки: "Чехословацкий президент заявил, что с полным доверием передает судьбы чешского народа и страны в руки фюрера германского государства..." Мейсснер с треском захлопнул бювар. - Остальное неважно.
Не обращая больше внимания на чехов, он подошел к группе немцев, оживленно болтавших на другом конце стола. Гесс удовлетворенно ухмыльнулся, но тотчас же согнал усмешку с лица и с обычным хмурым видом покинул комнату.
31
Поезд остановился, не дойдя до вокзала. Все пути, насколько хватал глаз, были забиты воинскими эшелонами. Где прикрытые брезентами, где маскировочными сетками, а где и ничем не прикрытые, громоздились на железнодорожных платформах танки, броневые автомобили, пушки и гаубицы всех калибров и назначений. Великолепная военная техника, изготовленная искусными руками чехословацких рабочих для защиты границ их родной Чехословакии, безнадежно застряла на путях, ведущих к этим границам, - бесполезная и беспомощная, как и вся чехословацкая армия, связанная по рукам предателями.
Ярош выскочил из вагона и огляделся. Было темно. Мокрый снег слепил глаза, налипал на шинель и стекал с фуражки за воротник. Было четыре часа утра - тот самый час, когда президент Гаха вывел свою подпись под документом, который его немецкие авторы самонадеянно почитали смертным приговором Чехословакии.
Ярош думал, что увидит спящую Прагу, погруженные в темноту безлюдные улицы, а вместо того, едва он перебрался через загроможденные вагонами пути, навстречу ему стало попадаться все больше и больше народу. По лицам людей, по их усталым движениям Ярош понял, что пражцы и не ложились. Они провели на улицах всю ночь в ожидании известий от уехавшего в Германию президента. Они еще надеялись на чудо, которое спасет их родину; на чудо, которое избавит их от нашествия ненавистных немцев.
Брошенные посреди улиц трамвайные вагоны досказали Ярошу то, что он не мог прочесть на бледных лицах людей. Он прибавил шагу. Прежде чем разразится катастрофа, он должен найти Даррака и Гарро и вместе с ними выбраться из Праги. Кто знает, сколько часов осталось в их распоряжении?!
Чем ближе он подходил к центру города, тем больше видел на улицах людей. Они стояли вдоль тротуаров, прижавшись к стенам домов, - бесконечными молчаливыми шпалерами. Ярош никогда не видел ничего подобного. Лица мужчин и женщин, старых и молодых, были одинаково сосредоточены, и во всех глазах виднелась настороженность.
Однако с приближением к ратуше характер толпы изменился. Тут люди уже двигались. Они шли медленным, размеренным шагом, каким ходят на похоронах. Бесконечная очередь тянулась к месту, где светилось пламя над могилой Неизвестного чешского солдата. Молча, скорбным склонением головы и снятой шляпой люди приветствовали этот символ национального освобождения Чехии, и едва ли не каждый из них думал о том, что в последний раз видит этот огонь, задуть который суждено, повидимому, ее незадачливому третьему президенту Гахе, пошедшему по пути прямой измены.
И Ярош, как он ни торопился, стал в очередь, снял фуражку и поклонился могиле своего неизвестного брата.
Когда он добрался, наконец, до квартиры Даррака и Гарро, его сразу же провели наверх, и он очутился лицом к лицу с Луи.
- Где Гарро?
- Пошел проводить Лорана. Мы отправляем с ним кое-что в Париж. - Луи взглянул на часы. - Гарро должен бы уже вернуться.
- Мне нужно поговорить с вами обоими, - сказал Ярош.
- Что за спешка?
- Я не хочу оставаться в плену у немцев. Я улетаю.
- Куда?
- Не знаю.
- Цихауэру удалось уехать в Москву.
Ярош грустно покачал головой.
- Завидую я Цихауэру.
- Он зовет нас.
- Всех?
- "Испанцев"... Москва даст нам приют.
- Это хорошо, мы еще можем понадобиться революции.
Вбежал Гарро и бросился на шею Ярошу.
- Я потрясен, решительно потрясен этим народом! - восторженно крикнул он. - Какая выдержка, какое самообладание!
- Чехи слишком хорошо знают, что такое неволя, чтобы заниматься болтовней, теряя свободу, - с грустью произнес Ярош.
Гарро поднял руку, приглашая всех прислушаться.
Неясный шум, доносившийся с улицы, внезапно прекратился. В воздухе повисла такая тишина, что, казалось, стало слышно, как падающие снежинки касаются камней.
И вдруг, как по команде, все склоненные головы поднялись, и все лица повернулись в одну сторону: в громкоговорителе, висевшем на фонарном столбе, раздался треск, - такой негромкий, что его легко заглушили бы шаги одного человека. Но он был услышан всею Прагой, потому что в этот миг в ней не было ни одного человека, который не стоял бы на месте и не ждал бы минуты, когда заговорит, наконец, радио, всю ночь упрямо хранившее тайну того, что происходило в Берхтесгадене.
Наконец они заговорили, эти черные раструбы, заставившие пражцев простоять всю ночь в страхе пропустить первые слова сообщения правительства. Теперь чехам было дано узнать, что они являются уже не гражданами независимой и свободной Чехословацкой республики, а подданными Третьего рейха, живущими в "протекторате Богемии и Моравии".
Радио умолкло.
Толпа оставалась неподвижной.
Ярош опомнился и бегом бросился прочь. Гарро нагнал его.
- Куда ты?
- Спроси Луи, хочет ли он лететь со мною. - Ярош взглянул на часы. - Мы должны успеть захватить мой самолет.
- Тебе уже не позволят вылететь.
- Посмотрим...
Ярош нашел фуражку и устремился к выходу.
- Погоди же, мы с тобой... - крикнул Гарро. - Луи!
Улица внезапно наполнилась шумом, несмотря на то, что толпа оставалась все такой же молчаливой. Это был странный шум, какого еще никогда не слышали улицы древней чешской столицы. Словно тысячи огромных молотов били по камням мостовой.
Трое друзей, выбежав из подъезда гостиницы, остановились в изумлении: всем троим этот шум был достаточно хорошо знаком.
- Поезда наверняка уже не ходят, - сказал Луи.
- Я знаю, где достать автомобиль, - ответил Гарро и побежал вниз по бульвару.
Они были почти уже у самого моста, когда Гарро обернулся к друзьям:
- Бегом на Малую Страну, берите документы и письма. Через пятнадцать минут я заезжаю за вами.
И почти мгновенно исчез в толпе. Она поглотила его, все такая же молчаливая.
Только на мосту, по которому проходили Ярош и Луи, было заметно некоторое оживление. Небольшая группа людей стояла у перил, наблюдая за несколькими спасательными кругами, быстро уносимыми стремительным течением Влтавы.
До друзей долетали обрывки фраз:
- Ее уже никто не спасет...
- Сегодня не до самоубийц...
- В день самоубийства Чехословакии...
Луи замедлил было шаги, машинально следя глазами за исчезающими вдали белыми пятнышками спасательных кругов, но Ярош тронул его за локоть, и они побежали дальше.
Нарастающий грохот железа несся им навстречу.
Из-за поворота улицы один за другим вылетело несколько мотоциклистов. Они были в серо-зеленой немецкой форме. Один из них остановился, с заднего седла соскочил солдат с красным и белым флажками и стал на перекрестке.
За мотоциклами появились броневики, за броневиками показались танки. Это они и наполняли Прагу железным лязгом, немецкие танки. Башни броневиков поворачивались, и дула пулеметов останавливались на группах чехов.