Юла тоже разделся, тоже получил медкарточку.
Ботинки он снял охотно. С облегчением пошевелил онемевшими пальцами.
Его осмотрел глазник.
Потом другой врач, с круглым металлическим зеркалом, укрепленным на лбу, вставил ему холодную никелированную трубочку-воронку в ухо и направил туда свет своего зеркальца.
Потом невропатолог постучал металлическим молоточком Юльке по колену и крест-накрест черкнул этим молоточком по его груди.
Все это совершалось быстро, и каждый врач, осмотрев Юльку, делал пометку в его медкарте.
Потом Юлька подошел к терапевту. Усатый старичок доктор спросил:
— Ну-с, как здоровье, молодой человек? Есть жалобы?
— Никак нет, — ответил Юлька.
И сам удивился: ответ прозвучал коротко, четко, по-военному. Будто он уже настоящий суворовец.
Усатый доктор приложил круглую металлическую коробочку к Юлькиной груди. От коробочки, как две змеи, извиваясь, тянулись резиновые шнуры и вползали прямо в уши доктору.
Доктор передвигал этот маленький массивный кругляш и слушал. Еще чуточку передвинет — еще послушает.
«Как он долго!» — подумал Юлька. Все врачи действовали быстро. Да и этот, усатый, других ребят осматривал без задержки. А Юльку он чего-то слушал, и слушал, и слушал…
Заставил его лечь на жесткую кушетку, обитую белой клеенкой, и опять слушал. Велел попрыгать на месте — и опять слушал.
«Чего это он?» — встревожился Юла.
— Да… — негромко сказал доктор.
Посмотрел в потолок, побарабанил пальцами по столу.
— Да…
И что-то быстро-быстро стал писать в Юлькиной медкарте.
Остальные врачи не задерживали Юльку. Через полчаса он, уже одетый, вышел в коридор.
«Домой?».
А если чуточку посмотреть училище?…
Юла медленно пошел по коридору. Оглянулся. Вокруг никого. Он быстро свернул влево. И еще раз влево. По какой-то лестничке спустился вниз. Приоткрыл дверь.
Странно. Какая-то мастерская. Слесарная, что ли? Тиски, много всяких инструментов, станки.
«А зачем это тут? В Суворовском? — подумал Юлька! — Тут ведь не на слесарей учат?».
Он еще прошел по коридору и осторожно приоткрыл другую дверь. Это была душевая. Много сверкающих белых кафельных кабинок.
Но тут из-за угла вышел какой-то суворовец. Юлька едва успел захлопнуть дверь.
— Заблудился? — усмехнулся суворовец. — Пойдем, проведу.
И вскоре Юлька уже очутился за оградой.
Весь двор и, наверно, полшколы знали: Юла поступает в Суворовское. Ребята глядели на него с завистью.
В классе, на доске, кто-то мелом нарисовал бравого офицера в мундире с погонами. Офицер немножко походил на Юльку, но больше — на генералиссимуса Суворова. А вообще- то они и были похожи: оба маленькие, худенькие, с петушиными хохолками.
А физик, Илья Николаевич, на уроке сказал Юле:
— В Суворовское уходишь? Жаль. Хоть и не отличник ты, а жаль. Прямой ты парнишка. И честный. А эти доблести я ценю превыше всех пятерок.
Юла даже побледнел. Не ожидал такого от физика. И ребята — тоже. Физик на похвалу скуп. И пятерки у него, пожалуй, один только Венька получал. Из всего класса — один.
Строг Илья Николаевич, и в школе зовут его «Инквизитор». Почему так, Юла не знал. Вовсе не похож он на инквизитора. Огромный и толстый. И лицо круглое, с бородавкой возле уха. И всегда в свитере. А инквизиторы в книгах — тощие, желчные, непременно с ног до головы в черном, и глаза горят сумасшедшим огнем.
Юла сказал Веньке:
— Кроме всего прочего, в Суворовском спорта много. И бокс, и на шпагах, и бег. Года через два приду сюда — не узнают Заморыша.
— Точно, — подтвердил Венька. — А я вот так и останусь… Юла знал: у Веньки больные легкие. И еще что-то с горлом.
Поэтому он кашляет так часто. И по целым неделям в школу не ходит.
— Ничего, — сказал Юла. — Нынче медицина такие чудеса отмачивает! Может, скоро додумаются и новые легкие приделывать? А что?! Я вот по радио слышал: почки уже вставляют. Пока, правда, только обезьянам…
— Это верно, — сказал Венька.
— И потом… Ты же хочешь быть ученым? Физиком? Так? А физику — ему не надо боксом или штангой… Он же сидит у себя в кабинете тихонечко и делает всякие открытия.
— Это верно, — повторил Венька.
Он замолчал. Задумался.
Юла мог поклясться, что точно знает, о чем сейчас думает его друг. О четырех задачах Грюнфельда.
Есть такие знаменитые задачи старинного немецкого математика Грюнфельда. Четыре задачи. Восемьдесят лет назад он составил их. И до сих пор никто в мире не может решить эти вроде бы и не очень трудные задачки. Никто! Венька, как узнал, — загорелся: «Вырасту — решу. Непременно!».
«А что?! Очень даже возможно! — подумал Юла. — Венька парень башковитый. Решит».
На дворе появился Витька-Башня. Он шагал неторопливо, заложив руки в карманы. А по бокам, слева и справа от него шли верные его дружки — Гешка и Кешка.
Оба они учились в той же школе, где и Юла. А что делал Башня, никто из ребят толком не знал. После седьмого класса Башня бросил школу. Поступил в ремесленное училище. Но пробыл там недолго. Потом вроде бы устроился учеником слесаря по вентиляции. А где он теперь числится — кто его знает? Целыми днями болтался он во дворе и в сквере, а вечерами — возле кино.
— А! Будущему генералу! Маршалу! Салют! — сказал Витька. — Двенадцать залпов!
Он сложил пальцы и звонко щелкнул Юлу по лбу. Это называлось — «отвесить калган».
— Раз!
Витька снова сложил пальцы и отвесил второй калган.
— Два!
Юла стоял не шевелясь. Исподлобья с яростью глядел на Витьку. Но молчал. Не двигался. Это было как вызов. Он не убегал. Даже не пытался защищаться.
— Три! — щелкнул Витька. — Четыре! Пять!
Кешка и Гешка, стоя рядом, покатывались от смеха.
— Слушай, ты, Башня, — сказал Юла. Он сказал это тихо, но все услышали. — Генералом я, наверно, не буду. Но уж боксом я в Суворовском займусь. И — клянусь! — если ты не перестанешь измываться, я года через два тут вот при всех сделаю из тебя котлету.
Он сказал это с такой яростью, с такой уверенностью…
Все вокруг умолкли.
— Хо, мальчики! — криво усмехнулся Витька. — Заморыш, кажется, грозит мне?!
Он щелкнул Юльку еще раз по лбу, не сильно, просто так, чтобы не подумали, что он испугался. Повернулся и зашагал к воротам.
— Граждане! Переходите улицу только по зеленому сигналу светофора, — на прощанье громко провозгласил он. — И только в специально обозначенных местах…
Витька мечтал получить шоферские права. И заранее изучал правила движения и все плакаты ГАИ.
…А через три дня Юла получил письмо.
Оно было отстукано на машинке. Всего шесть строк. Юльке сообщали, что он, Юлий Богданов, не может быть зачислен в училище. «По состоянию здоровья…».
Глава IV.ЕЩЕ УДАР
а дворе Юльке теперь проходу не было. Хоть не выходи гулять.
— Разрешите, товарищ генерал? — отдавая честь, каждый день приветствовал его Витька-Башня и делал вид, что осторожно, угодливо снимает пушинку с его плеча. — Смирно! — выпучив глаза, свирепо командовал Витька малышам. — Не видите: сам генерал пожаловал!
И в школе тоже. На доске, где недавно нарисовали бравого Юльку-Суворова, теперь появилась карикатура. Хилый Юлька стоит, понурив голову, размазывая огромные слезы обоими кулаками. А рядом — сам генералиссимус. И изо рта у генералиссимуса вьется надпись: «У меня орлы-молодцы! Хлюпики не нужны».
Было обидно, конечно, но Юла терпел.
Мать два раза бегала в Суворовское. У самого начальника училища и то побывала.
Мать у Юлы крикливая, настырная. И Юла не любил, когда она ходила в школу. А тут обрадовался. Пусть поголосит там, у генерала. Авось тому тошно станет, зачислит.
— Нет, — сказал начальник училища. — К сожалению, никак… Медицинские противопоказания…
И сколько мать ни упрашивала — все без толку.
Юла теперь часто подолгу сидел один в доте. Так он называл тайное убежище в бревнах. Бревна за сараем лежали навалом, и там, возле низенького мотоциклетного гаража, образовалась малюсенькая незаметная клетушка. Пещера. Вползти в нее можно только на животе, сквозь узкую дыру. А потом сядешь и сидишь, со всех сторон окруженный бревнами. Как в крепости. Снаружи тебя и не видать. А ты сквозь узенькие щели все видишь.
Сидит Юла в доте в полутьме, смотрит, как солнце втыкает острые светлые клинки меж бревнами. Как пляшут пылинки в этих лучах. Как паук медленно спускается по невидимой паутинке, — кажется, прямо по воздуху ползет. А в голове одно:
«Не приняли…».
Вдыхает Юла смолистый, крепкий, такой вкусный запах бревен, прикроет глаза и — словно в лесу. А в голове опять бьется:
«Не приняли…».
Да, не повезло.
Юла теперь часто уходил со двора к Веньке.
У Веньки отец изучает разные древние города, тысячи лет назад засыпанные песком. Он ездит в экспедиции, откапывает эти мертвые города, а потом пишет о них книги.
Когда Венькиного отца не было дома, мальчишки забирались в его кабинет и подолгу рассматривали фотографии на стенах, книги на полках, какие-то странные фигурки из бронзы, глины, дерева и кости.
Вот одна статуэтка: худощавый дядька сидит, подвернув под себя по-турецки ноги, и почему-то у него множество рук — штук двадцать. Вот другая — женщина, за спиной у нее крылья.
На подставках стояли почерневшие сосуды с трещинами и отбитыми краями (Венька называл их красиво — амфоры), на стенах висели глиняные плитки-таблички с глубоко вдавленными цепочками каких-то непонятных букв и значков.
— Только руками не трогай, — говорил Венька. — А то отец заругается.
Но и без рук было очень интересно. Как в музее. Тем более — с Венькиными комментариями.
— Вот это — гробница Тутанхамона, — показывал он фотографию. — Когда ее откопали, там одного золота нашли двести килограммов.
А это — табличка с острова Пасхи. Видишь надпись? Ее никто в мире не может прочитать. Сколько лет стараются; а не прочесть.