— Ох, и дурачок же ты! Мальчишка! Ну, иди в ресторан. Девушка ждет.
Но сначала он ждал девушку, отутюженный, начищенный, надраенный, при всех регалиях лихой капитан. Он стоял посреди двора и, ожидая Ларису, беспрерывно здоровался со знакомыми. Лариса изредка поглядывала в окно на эту прелестную картину, одевалась и причесывалась не торопясь. Последний раз рассмотрев в зеркале и платье с плечами, и прическу валиком, и себя — хорошенькую, яркую, озорную, — она королевой явила себя двору. И фронтовой принц по достоинству оценил стать и наряд своей королевы.
— Нет слов, — потрясенно произнес он и от избытка чувств ударил себя кулаком в грудь. Ордена и медали зазвенели.
Музыканты истово играли довоенное танго, и однорукий певец вместе с оркестром душевно рассказывал:
Утомленное солнце нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
Что нет любви…
Лариса и Саша устроились за отдельным столиком у стены в ресторане «Астория» и в ожидании заказа глядели на жующих и танцующих. Были здесь всякие. Свой брат фронтовой офицер догуливал отпускные, усталые спокойные люди молча отдыхали, молодые компании озабоченно и, как им казалось, незаметно подсчитывали деньги для оплаты неминуемого и астрономического счета. А плотные коротенькие людишки без возраста гусарски прожигали жизнь: демонстративно разговаривали на весь зал, громко чокались, залихватски взвизгивали в танце. И дамы при них были плотные, небольшие, чрезвычайно энергичные — все, как одна, блондинки.
— Откуда у этой сволочи деньги? — вяло спросил Саша.
— Откуда деньги у сволочи, ясно. Вот у тебя откуда?
— У меня по случаю.
— Это по какому еще случаю?
— По случаю того, что я живой с войны вернулся.
— Темнишь?
— Темню.
— Так надо?
— Надо, Лара.
— Ну ладно, о себе не хочешь, говори обо мне. Хорошее.
Саша откинулся в кресле, слегка опустил веки и начал:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Он замолк. Лариса погладила его руку, лежавшую на столе.
— Господи, как хорошо! — И догадалась вдруг: — Это правда, Саня?
— Нет, — Саша помотал головой, засмеялся. — Хотелось бы, но нет.
— И слава богу, — облегченно решила Лариса. — Я в этом году медицинский уже кончаю. А что ты в мирной жизни делать собираешься?
— Осенью в педагогический поступать буду.
— А не скучно учителем?
— Ты вон как Пушкина слушала. А пацаны?
Заказ все не несли. Опять заиграл оркестр, и опять танго.
— Потанцуем? — предложила Лариса.
Плотное стадо танцующих прижало их друг к другу, и Саша ощутил рядом с собой женщину, близость которой волновала.
— Нет, все-таки ты мне нравишься, — шепнул он ей на ухо.
Лариса вывела его из толпы, отодвинулась и сказала решительно:
— Не глупи, Санек. Потом самому стыдно будет.
— Мы же танцевали.
— Это я танцевала.
— А я?
— А ты слюни пускал. Пошли на место.
У их столика орудовал официант. Они уселись и дождались его ухода. Саша разлил по рюмкам, поднял свою, посмотрел на Ларису сквозь хрусталь и коньяк. Сказал виновато:
— Ты извини меня, Лариса.
— Не извиню.
— Почему? — тупо осведомился он.
Лариса улыбнулась и подняла свою рюмку.
— Я тост про тебя скажу, дурачок. — Она вздохнула и произнесла серьезно: — За тебя, Саня. За мальчишку, с которым прошло мое детство, за солдата, который нас всех спас. За тебя, Саня.
Выпила, сморщилась и с удовольствием стала есть хорошую еду. Молодые, здоровые, вечно полуголодные по военным временам, они жадно насыщались, не стесняясь этого. Вновь пришла музыка, и с музыкой пришел элегантный гражданин, который, склонив голову, рассеченную косым пробором, перед Ларисой, обратился к Саше:
— Разрешите пригласить вашу даму на танец?
— Вот как надо! — назидательно сказала Лариса. — Разрешишь?
— Разрешаю, — важно ответил Саша.
Красиво танцевали элегантный гражданин и Лариса. Покуривая, сытый Саша благодушно следил за ними. Рядом поинтересовались:
— Гуляешь, Сашок?
На Ларисином стуле сидел мальчик-старичок Семеныч и хихикал. Был он в очень приличной темной тройке, галстуке, брит, мыт, причесан и в обстановке вечернего ресторана вполне мог сойти за пожилого интеллигента.
— Ну-ка встань, фармазон, — приказал Саша. — На этом месте хороший человек сидит.
По-прежнему улыбаясь, Семеныч послушно встал.
— Коммерцией занялся, и сразу денежки появились. Но торгуешь ты, Саша, плохо. Разве можно товар за полцены отдавать?
— Тебя рядом не было. А кроме тебя кто умный совет даст?
— Именно. А почему не было? Прогнал ты меня с рынка. — Семеныч сделал огорченное лицо, осмотрел купеческий блеск зала. — Теперь приходится здесь время проводить.
— Куски подхватываешь?
— Точно сказал — куски. Которые пожирнее. Ну, я пойду, а то вон твою мамзель ведут. Если что у тебя появится, могу способствовать. А найти меня легко: с девяти вечера я всегда здесь.
Семеныч сделал ручкой и удалился. Элегантный мужчина подвел Ларису, подождал, пока она усядется, молча поклонился Саше и отошел.
— Уф, устала! Давай мороженого! — откинувшись в кресле, потребовала Лариса.
Тут же возник официант. Не глядя на него, Саша распорядился:
— Две порции мороженого и счет!
Он не смотрел на официанта, потому что следил, как Семеныч, сунув своему официанту в карман комок денег, направился к выходу.
— И то верно! — поддержала Сашино требование Лариса. — Хорошенького понемножку. Завтра мне ни свет ни заря в Мытищи на неделю. Горшки за вашим братом раненым выносить.
Ресторан провожал их утесовской «Улицей»:
С боем взяли город Брест, город весь прошли
И последней улицы название прочли…
Они прошагали безмолвный свой двор, вошли в Ларисин подъезд и по деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампа, и под ее лечебным светом Лариса, поднявшись на цыпочки, поцеловала Сашу в щеку.
— Спасибо, Саня.
Не замечаемый ими, опершись о косяк, стоял в черном проеме коридорной двери Алик. Он весь вечер ждал Сашу. Ждал, что тот придет, объяснит и объяснения эти все возвратят на свои места: и его, Алика, обожающее уважение к Саше, и Сашину привязанность к нему, и их безмерно откровенные нескончаемые разговоры и общие прекрасные стихи, написанные другими людьми, но объединяющие их души. Он ждал, а в это время Саша с Ларисой в ресторане безмятежно пил водку на ворованные деньги.
— Нашла с кем целоваться, — презрительно сказал Алик.
— Тебя не спросила, — издевательски ответила Лариса и, проскользнув мимо Алика, исчезла во тьме.
— Ты что развонялся, сопляк? — злобно и гадко сказал Саша. Изменившись в лице, Алик сделал стремительный шаг вперед и неуловимо ударил Сашу в челюсть правым крюком. Глухо считая ступеньки, Саша скатился на межэтажную площадку. Мгновенье посидел, ничего не понимая, затем вскочил, рванулся наверх. Но было поздно: отчетливо звякнул наброшенный крючок. Держась за перила, Саша медленно пошел вниз, озабоченно ощупывая челюсть.
У себя в комнате он спустил бумажную светомаскировочную штору и включил свет. Не спеша снял кителек, замечательные свои бриджи и хромовые сапожки. Из вещмешка извлек комплект ха-бе бе-у, яловые сапоги, сильно бывшую в употреблении ушанку. Переодевшись, влез в ловкую телогрейку, перепоясался. Несколько раз подпрыгнул, проверяя себя на стук и бряк. Присел на стул, посидел перед дорогой, встал, выключил электричество и растворился во тьме.
Обнаружился Саша на знакомом пустыре. У школьного забора он постоял, прислушиваясь и присматриваясь, а затем быстро и неслышно прошел к трансформаторной будке. Обогнул ее и, уже не торопясь, направился к недалеким зарослям акации.
В кустах он отыскал место поудобнее и прилег на бок, готовый вскочить в любую секунду. Сосал мундштук незажженной папиросы, беззвучно поплевывал, посматривал.
Неизвестный хотел идти тайно, но получалось это у него плохо: Саша услышал его издалека. Неизвестный шел к будке от Амбулаторного. Подойдя, он повторил Сашин маневр с обходом кругом.
Саша нащупал в сухой путанице прошлогодней травы тощенькую сухую хворостинку и переломил ее. Раздался в тишине еле различимый жалкий и тревожный звук.
Неизвестный в два шага достиг стены будки и исчез в ее тени. И снова полная тишина. Секунду, другую, третью…
— Это кто там? — нервным полушепотом спросили от стены. Прошла еще секунда, и еще одна… Наконец неизвестный возник опять.
Осторожно ступая, он медленно приближался к кустам.
В правой руке его был тускло светившийся нож.
Неслышимый, как уж, Саша умело и быстро переполз в другой конец зарослей и, когда неизвестный стал обходить кусты, оказался у него за спиной, поднялся, пошел за ним шаг в шаг.
— Ты что здесь делаешь, паренек? — спросил Саша и одновременно с вопросом ребром ладони безжалостно ударил неизвестного по шее. Тот целенаправленно — вниз головой — упал.
Темно-синее небо выцветало на востоке. Подходил рассвет. Саша присел рядом с неизвестным, подобрал нож и рассмотрел его. Добросовестно выточенная из напильника финяга с наборной плексигласовой ручкой, по которой тоже цветным плексигласом выложено имя владельца — Пуха. Пуха закряхтел и открыл глаза. Потаращил их.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Саша.
— Пуха, — ответил Пуха.
— Пухой тебя кличут. А зовут как? Как мама с папой назвали?
— Артур, — признался Пуха-Артур.
— Ах, Артур, Артур. Почему же ты такой неосторожный?