Комсомольское сердце пробито.
И упал он с коня,
Вороного коня,
И закрыл свои карие очи.
Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я с честью погиб за рабочих.
Вороной с горизонта 473 никогда уже никому ничего не передаст…
Ему изо дня в день, из года в год, пока сердце не остановится, — вагончики-вагончики-вагончики, свист коногонов и тьма-тьма-тьма…
…Автор абсолютно не добивается того, чтобы все вслед за ним пустили слезу по поводу конской доли шахтерской…
Цель у автора иная…
Цель его: электрифицировать и механизировать шахты…
Тогда электричество будет гонять по штрекам и квершлагам вагончики, и не будет коней на горизонте 473, и не будет для тех коней вечной темноты…
А потому:
— Ты добычу дай!
А до этого… коней в шахту, и любви, целые горы любви к шахтерским коням…
Любви, кормов и ухода…
Чтобы представители Наркомснаба не думали, что в шахте можно пасти весною коней…
— Весна! Можно же перевести коней уже и на пастбище!
— Где?! В шахте?!
— В шахте! Я сам слыхал, что в каждой шахте есть поле…
…Любви, ухода и кормов для шахтерских коней!..
Ах, если бы я был поэтом, я бы для коногонов сложил чудесную песню… И припев у той песни был бы такой:
Не тот коногон,
Что гонит коня,
А тот коногон,
Что любит коня…
Чудесная была бы песня! И чудесный был бы в той песне припев.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Автор позволит еще рекомендовать читательскому вниманию:
"Откатчиков". Это люди, которые подают в клеть вагонетки с углем в самой шахте и откатывают вагонетки из клети на-гора. Большей частью на этой работе заняты женщины.
В последующем труде автора одна из таких откатчиц, так думается автору, сыграет немаловажную роль.
Вам будет также полезно знать о "шпурах", "сверловщиках", о "десятниках", о "начальниках участков" в шахтах, о "стволовых", о "рукоятниках", о "сортовальщицах", о "шахтерской лампе", о "вентиляционной системе в шахте" и еще о множестве других удивительных вещей в каменноугольной промышленности.
Но автор не эгоист. Он не хочет все вам объяснять, обо всем рассказывать, потому что тогда вам все уже будет известно и вам никогда не захочется поехать в Донбасс, побывать в шахте…
Автор этого не хочет.
Часть очень интересных вещей он нарочно замалчивает, чтобы вам всю жизнь хотелось побывать в легендарном Донецком бассейне.
Автор ограничится тем, что расскажет вам — ну о чем же? Ну, допустим, о "шпуре", о "поджигателях" и "сверловщиках".
"Шпур" — это такая длинная, узенькая, просверленная в крепкой породе дырка, куда закладывается динамит, взрывающий эту породу. Делаются шпуры большей частью при проходе штреков или бремсбергов…
"Сверловщик" — тот, кто сверлит шпуры.
"Поджигатель" — тот, кто поджигает в шпурах динамит.
"Саночник". Скоро-скоро уже не будет этого сказочного шахтерского рабочего…
И отойдет в века его чрезмерно тяжкий труд…
При пологих угольных пластах, когда уголь вырубается ручным способом — обушком, саночник вывозит из забоя уголь в штрек.
Согнутый всегда в три погибели, он тащит санки с десятью — двенадцатью пудами угля на расстояние до шестидесяти метров.
И хорошо, если только согнутый… А если пласты угля меньше, чем в метр толщиной?!
Тогда приходится на коленках, а то и на животе тащить тяжелые (сто тридцать — двести килограммов) санки…
Честь и хвала ему!
Пусть скорее отойдет он в прошлое, и пусть останется о нем память как о герое, а о его труде — как о каторжном труде, но почетном…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Новые времена звенят над советским, над социалистическим Донбассом.
Машина идет высвобождать человека от тяжкого, порой невыразимо тяжкого труда…
Отодвигается "обушок" — его место занимает отбойный молоток…
— Эй, отбойный молоток! Поберегись! Я иду! — гудом гудит врубовая машина.
И затихает рокочущий молоток перед врубовыми…
Все они врезаются своими стальными зубами в черное золото, помогая бурными темпами строить социалистическое Отечество.
Освобождается забойщик…
Саночника от его шлейки освобождают скрепера, конвейеры…
Коногона и коней — электровагончики…
А на помощь машине летят-спешат рабочие-изобретатели Карташовы, Филимоновы, Касауровы, Либхарты, Епифанцевы…
Общими усилиями машины и рабочего ума вырываются из подземного царства человеческие нервы, человеческие мускулы, и на отработанном рабочем теле высылает тяжелый пот!
А над всем этим, над всеми словами, над всеми вещами" над всеми явлениями — ив шахтах и на-гора — доминируют два самых интересных, самых нужных, самых могучих слова…
Слова эти: "тонна" и "процент".
И самым радостным будет для всех — и на шахтах, и за пределами шахт, и в Донбассе, и на Украине, и в Союзе, и во всем мире для всего международного пролетариата, — когда около этих слов будет стоять:
"Донбасс в третьем решающем году пятилетки дал 56 000 000 тонн, то есть 100 процентов!"
А для этого:
— Ты добычу дай!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Автор уже слышит ядовитые голоса:
— А почему вы не сказали, что такое "на-гора"? Такое специфическое для Донбасса выражение, а вы его обошли… Ага?
Автор отвечает:
— Кто внимательно читал это вступление, тот, наверное, встречал несколько раз выражение "на-гора". Следовательно, автор его не забыл и вполне его признает… Но объяснять его автор не брался, потому что это выражение достаточно популяризовано.
Автор считает лишним популяризовать уже популяризованное…
Слышится возмущенный голос:
— Донбасс и без дымовых труб… и без кудрявого из труб дыма, который застилает небосклон… Даже, кажется, есть такое стихотворение о Донбассе:
Димарями земля поросла,
Буйним зiллям [4] прийдешнього часу.
Автор, между прочим, не может согласиться с поэтом, что дымовые трубы — "зiлля"…
Но это не значит, что автор их не признает… Трубы он признает, трубы он в Донбассе видит, видел и будет видеть, но воспевать дым не будет. Категорически об этом заявляет! Категорически!
Автор знает, что дым — это нерациональное растранжиривание нашей промышленностью топлива!
Автор — за рационализацию, за экономию топлива и расточительство воспевать не хочет.
Когда автор видит вдохновенного поэта, который уставился в кудри седого, даже черного из труб дыма, ему чуть ли не кричать хочется, чтобы оштрафовать того поэта рублей на полтораста за соучастие в нарушении обязательного постановления об экономии топлива!
Тогда бы он не любовался дымом, а писал бы стихи о том, как повысить добычу в Донбассе.
Вон как!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
А что автора особенно возмущает — это истерика донбасских домен.
— Как?! О Донбассе и без нас?! Домна всегда была на первом месте! Мы протестуем! Какой такой роман о Донбассе без нас?! Это — нахальство! Мы будем жаловаться Рабису! Мы…
Автор отвечает домнам:
— Слушайте, товарищи! Автор прекрасно знает, что вы играете первые роли во всех индустриальных романах, драмах, комедиях и трагедиях! Он чудесно знает ваш темперамент! Он сам видел, что, когда вы на сцене вместе с товарищем — коксом и с драматической старухой — железной рудой, страсть из вас вырывается огненными лавами, но в этом романе автор вам роли не даст! Может, когда-нибудь в другой раз он вам даст роль весом в целый пуд, а теперь ни одной строки!
— Это… свинство!
— Слушайте, товарищ Домна! Кто автор?! Автор или вы?!
— Мы в Главискусство! Мы…
— Жалуйтесь хоть самому Николаю Алексеевичу Скрыпнику [5]! В этом романе главную роль будете играть не вы, а откатчица Катя, и не ваш любовник кокс, а коногон Вася! Ты добычу дай! А жаловаться всякий умеет!
До свидания!
1931
Перевод Е. Весенина.
[1] "Пришел, увидел, победил" (лат.).
[2] Примечание для редакторов украинского языка. Я попрошу оставить добычу (ударение на "о"), хоть и знаю, что у редактора зачешутся руки исправить это слово на "добывание". Не нужно! Пусть будет добыча. — О.В.
[3] _Обрiй_ — горизонт.
[4] _3iлля_ — зелень, трава.
[5] _Н.А.Скрыпник_ — в те годы народный комиссар просвещения УССР.
"Перестрах"
— Раздевают!
— Кого раздевают и где раздевают?
— В городе раздевают! Всех! Как только стемнеет на дворе — и не рыпайтесь!
— А кого же раздели?
— Ну я не знаю, кого именно раздели, а что раздевают — факт!
— Ну, вот из вашего дома кого-нибудь раздели?
— Нет, из нашего еще никого не раздели, а вообще в городе очень много случаев грабежа!
— Ну, где именно? Кого именно?
— Ну, не могу ж я вам точно сказать, где именно и кого именно, я вам не уголовный розыск!
И даже рассердилась наша собеседница…
— Я сама вечером никуда не выхожу да и вам не советую… Придете домой, как Адам. Фигового листочка даже не найдете по дороге — зима… Рукою будете прикрываться…
… А веселый и чернявый артист одного из столичных театров, собеседник нашей небольшой компании, заливался звонким смехом.
— Чего вам так весело? Оттого что раздевают?
— Вот послушайте, что я вам расскажу…
— Ну-ка, ну…
— Было это, дорогие мои, тогда, когда еще не совсем утихла гражданская война, когда кое-где еще по лесам и в камышах гремели обрезы, агонизируя под натиском героических отрядов Красной Армии, когда обыватель еще был полным-полон "страха и перестраха" гражданский войны.
Было это в том городе [1], что тогда не носил еще названия Днепра, соединенного с именем всеукраинского старосты, а назывался тот город именем царицы, прославившейся не столько мудростью, сколько постельным темпераментом, который пугал даже откормленных и молодых императорских гвардейцев…
И вот внезапные страшные слухи: