— Раздевают! Ни проехать, ни пройти!
Ну, вы сами, дорогие мои, понимаете, что такие слухи, да еще в городе, где обыватель еще помнил и пьяно-кровавый разгул махновцев, и водочно-палаческое "самодержавие, православие и народность" деникинско-врангелевских "маладцов", — слухи эти, — говорю вам, — загнали в норы трусливого обывателя.
И вот было это темной ночью…
Засиделась небольшая компания не то на именинах, не то на крестинах, точно не знаю, где она уж там засиделась. Только засиделась она до той поры, когда начинают драть свою глотку петухи…
— Придется ночевать! — говорит хозяин.
— Придется! — говорят гости. — Кто же отважится пойти глухой ночью домой, да еще в такой час, когда ни пройти вам, ни проехать!
— А я пойду, — говорит доктор Василенко,
— Что вы, что вы?! — в один голос со страхом закричали и хозяева и гости.
— А я пойду, — говорит доктор Василенко.
Доктор Василенко — симпатичный, веселый мужчина, прекрасный товарищ и отчаянный парняга…
— Что вы, что вы! Да ограбят же и убьют!..
— А я пойду! Убить они меня не убьют, а если ограбят, черт с ними. Пальтишко у меня такое, что вряд ли разбогатеют. Да еще едва ли так уж и грабят, как об этом болтают… Давайте проверим.
— Что вы, что вы, что вы! Если себя не жалеете, пациентов своих пожалейте!..
— Прощайте! Пойду!
И пошел, дорогие мои товарищи, доктор Василенко домой.
На улице было темновато. От центра не близко…
И хоть доктор Василенко был отчаянным парнягой, хоть и веселым он был мужчиной, товарищи мои, однако ночь была глухая, до центра не близко, а слухи о грабежах свое дело сделали, и было на душе у доктора Василенко все-таки немножечко, по правде вам сказать, муторно.
Вот идет себе да идет доктор Василенко. Идет вперед, а назад оглядывается и во все стороны озирается.
Вдруг из-за угла фигура какая-то выставляется.
"Ну, — думает доктор Василенко, — есть. Это передовик, а за углом шайка… Прощай, пальто, прощайте, и брючки!"
Поравнялся доктор с фигурой, пристально к ней присматривается и не очень к ней приближается…
Неожиданно та фигура, с доктором поравнявшись, к доктору подходит и останавливается.
— Нет ли у вас, товарищ, спичек, чтобы прикурить? — так та фигура к доктору и обращается.
— Есть у меня спички, — говорит доктор. А у самого даже где-то там екнуло.
"Есть, — думает доктор. — Так, как и всегда: сначала прикурить, а потом наган, а потом на углу товарищи и…"
Вынул доктор спички, дает прикурить, а потом сам пальто расстегивает, чтобы "честную компанию" не задерживать.
Прикурила фигура папироску, произнесла "спасибо" и пошла себе дальше.
Пошел себе дальше и доктор Василенко, а сам думает: "Вот сейчас выскочат — и все".
Дошел уже до фонаря, дай, думает, погляжу, который час… Лап в карман — нет часов. А часы у доктора были чудесные, золотые, и цепочка при них была массивная — подарок от благодарных пациентов.
Нет часов!
И очень жаль стало доктору Василенко часов: подарок — раз, а к тому же еще и довольно ценная вещь.
"Лучше бы до Адама раздели, лишь бы только часы не брали… Нет, не отдам часов!"
Молнией метнулся назад доктор Василенко.
"Все равно, — думает, — убьют не убьют, а часы не отдам!"
— Стой! Стой, говорю тебе, мерзавец! Стой, а не то, как собаку, пристрелю!
Фигура остановилась…
Подскочил к фигуре доктор Василенко, схватил за петли и как гаркнет:
— Часы! Часы отдай, мерзавец! Отдай часы, а то задушу!
— Пожалуйста, нате! — трясясь, говорит фигура.
Дрожащими руками лезет фигура в карман, достает часы.
— Нате!
— Ах ты сукин сын! Не успел папиросу прикурить, часы спер. Я тебе!
Схватил доктор Василенко часы и домой бегом… Да все озирается, да все оглядывается.
И только вскочив в свою квартиру, с трудом отдышался.
— Ффу! И живой, и нераздетый, и часы назад отобрал! Фффу! Повезло!
Подходит доктор Василенко к столу, зажигает свет и… падает в кресло…
На столе лежит его ценнейшая вещь — золотые часы с массивной цепью, подарок его благодарных пациентов…
А… а в кармане?
А из кармана он извлек паршивенькие, подержанные черненькие часы с медной загрязненной цепочкой…
И залился доктор веселым смехом… . . . . . . . . . . . . . . . . .
А на другой день в местной газете, дорогие мои товарищи, появилось объявление такого содержания:
"Доктор Василенко очень просит товарища, у которого он такой-то ночью на такой-то улице отобрал часы, зайти к нему и забрать эти часы…"
Грабят… Бывает…
1933
Перевод Е. Весенина.
[1] Речь идет о Днепропетровске (бывш. Екатеринославе).
Предисловие
"Заграничные усмешки" писались в санатории Haus Eibenhof недалеко от Берлина (июнь — июль 1928 года). Автор этих "усмешек" большей частью писал их, лежа в постели и корчась от боли в животе. Наблюдал автор берлинскую и внеберлинскую жизнь в те "свободные" часы своего пребывания за границей, когда шел от врача в клинику или перебирался с кровати в кабинеты различных медицинских манипуляций. И все время боль не покидала его. Наблюдения, таким образом, поверхностные. "Усмешки" (автор этого и не скрывает) местами получились какие-то квашеные, так как в зарождении их активное участие принимала двенадцатиперстная кишка автора, за что он здесь и выносит ей сердечную благодарность.
Автор
1928
Перевод Т. Стах.
Поехали…
Без причины и болячка не сядет.
Для поездки за границу, следовательно, тоже причина нужна. Повод.
Научные командировки за последнее время потеряли кое-где свою значимость.
Скажем, приходите вы, например, в какое-нибудь учреждение, имеющее право командировать вас за границу, и перво-наперво говорите:
— Мне следует усовершенствоваться. Так у меня пошла наука, что без заграницы, как без рук. Дайте командировку за границу, так я, разрази меня бог, за две недели вам социалистическое строительство завершу. Раз-два — и социализм!
Ну и, ясное дело, вынимаете удостоверение от того учреждения, где вы работаете, удостоверение, ясно свидетельствующее о том, что вам командировка за границу необходима, как вода, как воздух, как нагрузка.
Тогда вам то учреждение и говорит:
— Да… Это правильно. Мы убедились, что командировка вам безусловно необходима. Но, товарищ, имейте в виду: дамские чулки советского производства, а также обувь наша, как уверяют специалисты, ничуть не уступают в качестве заграничным. Учитывая пошлину, они и обходятся не дороже. Дальше: вы имеете право провезти только два костюма, так что, если учесть стоимость поездки, пошлину, дороговизну пребывания за границей, много не выиграете… Лицензий же нынче не дают. Обматывать себя дамскими панталонами и кружевами как-то неудобно — чего доброго, попадете в кинофильм. Провезти валюту через Шепетовскую таможню никакими способами не удастся; таможня видит насквозь того, кто везет валюту…
— Ах так… Ну, тогда я подумаю…
— Подумайте…
Лучший и действительно верный повод для поездки за границу — собственная хворь.
С болезнью выехать значительно проще…
Только не делайте так, как одна знакомая дама сделала.
Во врачебной комиссии, куда она обратилась за справкой, что ей необходимо лечиться за границей, она упала в обморок. А когда ей дали понюхать нашатырного спирта, очнулась и застонала:
— Ох, где это я? А что можно с собой провезти из-за границы? У вас, мне говорили, есть такой список… Ох, ох!..
И снова лишилась чувств.
— Так не поступайте — засыплетесь.
Самое верное: для поездки за границу следует обзавестись харрошей язвой желудка. Круглой.
Как это сделать? Когда-нибудь на досуге расскажем. Харрошая будет язва!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну вот, у вас на руках заграничный паспорт. Все уже об этом знают.
— Едете?
— Еду.
— Так вы не забудьте: ручку автоматическую.
— Ладно.
— Едете?
— Еду.
— Так, может быть, вы мне шляпу…
— Ладно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Так вы мне галстуков штуки три…
— Ладно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Эх, какие там игрушки для детей! Вот бы моему Юрочке велосипедик! А Маринке — медведика!.. Только не маленького, а большого… Там есть такие… мохнатые…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Едешь?
— Еду.
— Вот хорошо. Ну и повезло! Послал господь язву! Так ты ж, смотри, и нам что-нибудь привези. Блокнотов там, ножичков… И карандашей этих, как их… автоматических… И носки…
— А жена моя очень просила свитер и фильдекосовые чулки.
— Товарищи! Может, кому-нибудь рояль шредеровский привезти? А может, автомобиль?
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сидя в вагоне, вы заглядываете в блокнот и подсчитываете, сколько чего нужно привезти из-за границы.
Наконец подсчитали: 13 шляп, 45 галстуков, 23 пары туфель, 110 пар чулок, 87 автоматических ручек, 15 дюжин карандашей, 5 велосипедов, 7 медведей…
Темнеет у вас в глазах, и вы, глядя на зеленую рожь, упорно думаете:
"Ну ладно! Обмотаюсь! А куда же этих медведей девать? Вот загвоздка!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дорогая Шепетовская таможня! Когда я вылезу из вагона, потолстевший раз в десять по сравнению с временем моего отбытия за границу, думай, пожалуйста, что это я так поправился в немецком санатории. Если у меня из ушей будут торчать по два медведя, а из ноздрей — по шляпе, считай, что это мне врачи прописали все дырки на дорогу затыкать.
Ничего не поделаешь! Я ведь еду за границу!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Едем.
— Так вы ж, товарищ, смотрите. Raucher — это для курящих. A Nichtraucher — это для некурящих.
— А как будет "второй класс"?
— Zweiter Klasse! Так и говорите на вокзале!
— Кому говорить?
— Кто вас спросит, тому и говорите.