— Да ну ее, припадочная какая-то…
— Ты смотри, очухалась! Зенки-то открывай, нечего ветошью прикидываться!
— Ничего, сейчас запоет.
Владик решительно шагнул к ней, наотмашь ударил по лицу.
Анна послушно открыла глаза. Она очень боялась рассердить бандитов… Хотя видеть лицо Владика, слушать его голос было еще страшнее.
— Жить хочешь? Говори, деньги где, золото?
Анна промычала что-то нечленораздельное. Она уже готова была сказать, что украшения лежат в буфете, в потайном ящичке, и сберкнижка предъявительская там же, что она отдаст все, лишь бы не убивали, но проклятый пластырь мешал.
— Дурилка ты! Как она тебе скажет с залепленным ртом?
К ней подошел другой бандит, незнакомый, и резко, одним рывком оторвал пластырь.
Анна вдруг поняла, что ее все равно убьют. И сейчас остается всего лишь маленький шанс — закричать, может быть, соседи услышат, вызовут милицию… Она зашлась в таком отчаянном крике, что даже бандиты на миг опешили.
— Молчи, сука! — Тот, кто стоял ближе к ней, попытался зажать ей рот, но Анна укусила чужие пальцы и все равно продолжала кричать. Сильно укусила, наверное, — он отдернул руку, и брызнула кровь.
— Да заткните вы ее, наконец!
Перед глазами мелькнуло лезвие ножа… Потом стало чень больно. Аня еще продолжала кричать, захлебываясь собственной кровью и до последней минуты надеясь, что кто-нибудь придет ей на помощь. Конечно, она не могла знать, что именно в тот вечер соседи — Елена Васильевна и Николай Платонович, пожилая супружеская пара, с которыми ее родители не то чтобы дружили, но церемонно здоровались, встречаясь на лестнице, — уйдут в Театр оперетты, чтобы в который раз посмотреть любимую «Сильву». А другие ничего не слышали — это в панельном доме стены картонные, каждый чих слышно, а в кирпичном звукоизоляция будь здоров!
Анну хоронили в закрытом гробу. Еще бы — судмед-эксперт насчитал восемь ножевых ранений! Родители не успели приехать, поэтому в последний путь ее провожали только подруги и соученики по консерватории. Потом, на поминках, они сидели в ее квартире и почти не разговаривали между собой — слишком уж неожиданной и страшной была эта смерть. Ближайшая подруга Лена зашлась в рыданиях, так что пришлось отпаивать ее валерьянкой. Но не только Анина гибель была тому причиной — ее Владик, ее любимый человек, такой милый, внимательный и нежный, вдруг исчез в никуда внезапно, без объяснения причин. А у нее задержка уже три недели… Раньше это не имело особого значения — ведь они все равно собирались пожениться в самое ближайшее время! Но теперь — пропал в никуда, и по телефону, который дал ей («звони только в крайнем случае, у меня мама очень нервная!»), грубый мужской голос отвечает, что никакой Владик здесь не живет. И требует не звонить больше.
Ленка чувствовала себя потерянной и обманутой. Вместе с подругой она хоронила свои надежды на счастье — такие простые и такие важные.
Владислав Сорокин был задержан через пять лет при попытке вооруженного ограбления инкассаторов. К тому времени за ним уже числилось много всякого… Взяли с поличным, при задержании он тяжело ранил милиционера, а мораторий на смертную казнь еще не объявили. Поэтому он и счел за лучшее взять на себя все «висяки», что сподобились навесить на него шустрые опера, он шел на максимальный тогда срок за свои и чужие прегрешения.
Про Анну к тому времени все уже и думать забыли. Убийство ее так и осталось нераскрытым.
Глава 5ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРОКЛЯТЫХ
Москва, 11 сентября 1998 года
— Андрюха! Андрюха! Эй, ты чего это разлегся здесь, а?
Голос звучал откуда-то сверху. Андрей открыл глаза и увидел лицо Пашки Попова — приятеля и соседа по дому. А еще — синее небо над головой, желтеющие деревья, знакомые многоэтажки, среди которых он вырос и провел всю свою недолгую и непутевую жизнь… Андрей давно перестал замечать все это, но теперь готов был расплакаться от радости. Жив! Главное — жив остался. А значит, не было никакого Пыхова переулка, никакого Шарля де Виля, а главное — никакого договора. Не было — и все, померещилось просто.
— Ну ты даешь! Вся морда расквашена. Что случилось?
Андрей осторожно тронул опухающий глаз. Черт, больно-то как, а!
— Да вот… Светкин муж пришел не вовремя, ну и…
— А, Светка-конфетка! — Пашка понимающе хмыкнул. Небось и сам не раз у нее ночевал. — Да, не повезло тебе. Бывает. Ты идти-то можешь? А то давай домой провожу.
— Кажется, могу. — Андрей осторожно, с усилием поднялся на ноги. Голова кружилась, но, в общем, было почти терпимо. Теперь отлежаться бы пару дней. Главное только, чтобы мать не доставала попусту. А то ведь всполошится, как курица, — что да откуда, врача вызвать, в милицию обратиться… Потом сядет и начнет пилить — неправильный, мол, образ жизни до добра не доводит! Тоска, одним словом.
Медленно, с помощью Пашки, Андрей добрел до свего подъезда.
— Ладно, Андрюх, я побегу… Бывай, в общем.
Андрей кивнул. Ему почему-то хотелось побыть одному, никого не видеть и ни с кем не разговаривать Как назло, еще и лифт не работает… Подниматься по лестнице на шестой этаж было для него все равно что на Эверест карабкаться. Но все же он дошел! Открыл дверь, прислушался — слава богу, дома никого. Мать, наверное, на работу ушла… Андрей еле доковылял до дивана в своей комнате и рухнул на него, как был — в грязной, заляпанной кровью одежде, даже ботинки не сняв.
Он пытался улечься поудобнее — как в детстве, подложив ладонь под щеку, но что-то мешало. Андрей впервые посмотрел на свои руки, и то, что он увидел, заставило его покрыться противной холодной испариной.
Часы. Те самые, с черно-красным кожаным ремешком. А с циферблата на него смотрел нахально ухмыляющийся дьявол в ореоле красно-желтых языков пламени.
Ольга стояла посреди Цветного бульвара. В первый момент она даже не поняла, как оказалась здесь. Значит, ничего не произошло? Все, что было, — и Шарль де Виль, и договор, и принц на белом коне — на самом деле ей только померещилось? Какое счастье, чуть не подпрыгнула от радости.
— Дэвушка, ты пачиму такой красывый и адын? — крикнул ей мужской голос с кавказским гортанным акцентом.
Неужели опять? Ну что они себе позволяют! Оля повернулась на каблуках. Она просто кипела от возмущения — так и есть — потрепанный «ниссан-альмеро» и черноусый горец за рулем.
— Молодой человек, вас мама в детстве не учила, что неприлично приставать на улице к женщинам? — назидательным, учительским тоном спросила она. И зачем-то добавила: — А тем более к замужним?
Непрошеный кавалер смутился:
— Извини, дарагая, ничего плохого не хотел! Нэ хочешь — так и скажи, зачэм сердиться?
Вспышка гнева прошла, Ольге даже смешно стало. Но и пешком идти до Пушки расхотелось. Она зашла в метро и потом, пока ехала до дома, думала о том, как славно и хорошо все обошлось и что минутное помрачение сознания (давление шалит, наверное, как у мамы, надо в поликлинику сходить) не испортит ей настроение. Она думала об этом, повиснув на поручне в вагоне метро под грохот колес, думала, когда шла по переходу, думала, пока ждала маршрутку на остановке… И ведь почти убедила себя, почти поверила!
Когда через час Оля вылезла из маршрутного такси и быстро зашагала по дороге к дому, она была вполне довольна собой. Что и говорить, день удался на славу! С подругой встретилась, поела вкусностей в кафе, а главное — работу, считай, почти нашла! Можно сказать — почувствовала себя новым человеком, который крепко стоит на земле и с оптимизмом смотрит в будущее.
На правую руку, с которой почему-то упорно не снималась резиновая полоска с номером шкафчика и эмблемой Трансвааль-парка на жестяной бирке, она старалась не обращать внимания.
Игорь очнулся на куче битого кирпича и прочего строительного мусора. Он наморщил лоб, пытаясь понять где находится, и вспомнить, как тут очутился. Ветхие стены, пустые оконные и дверные проемы, даже крыши нет, не иначе сумел-таки заползти в старый выселенный дом уходя от погони. А потом просто вырубился от болевого шока. Сон только приснился странный — цветной сон, реальный, как никогда в жизни. И красивый такой! Он вспомнил девчонок, танцующих испанский танец. Назывался еще как-то заковыристо… Ах да — фламенко!
Игорь встал — и тут же скривился от боли. Лодыжку-то действительно травмировал! Но раз наступить можно — значит, не перелом. Уже хорошо.
Под ногами хрустели осколки стекла. Игорь осторожно высунулся наружу, прислушался… Вроде никого, пусто. Можно уходить, только вот ведь вопрос — куда?
Он присел на деревянный чурбан, неведомо как здесь очутившийся, и попытался собраться с мыслями. Задание провалено, и наверняка его уже ищут. Затаиться негде, денег почти нет, да к тому же и травма… Значит, из Москвы надо выбираться по-любому, это его последний (хотя и дохлый, конечно) шанс. Как выбираться? Да электричками! Документов там никто не спросит, а уехать можно довольно далеко, особенно на перекладных. Где-нибудь в деревне, конечно, всякий новый человек виден как на ладони, но ведь можно наврать про себя с три короба! И при определенной удаче безопасно пересидеть какое-то время, а там видно будет.
Он попытался отряхнуть одежду от пыли. Выйдешь в таком виде — мигом загребут, у ментов глаз наметанный. Благо еще, все серое, незаметное, на таком и грязи не видно. Пошарил по карманам — так, пятьсот рублей одной бумажкой и еще мелочовки рублей на триста. Не густо, конечно, но все же лучше, чем ничего. Для деревни, где дачников не бывает, — просто богатство Шахрезады. Ну-ка, посмотрим, может, еще какая мелочь завалялась…
Стоп. А это что такое? В нагрудном потайном кармане куртки-ветровки Игорь нащупал какой-то странный предмет, которого — он точно помнил! — там никогда не было и быть не могло. Продолговатая коробочка чуть поменьше пачки сигарет, но весом потяжелее будет и края закругленные такие, обтекаемые…
Игорь сунул руку в карман. Почему-то ему стало вдруг плохо, голова закружилась, и окружающее поплыло перед глазами. А главное — он снова услышал тихий шепот черной травы, почувствовал прикосновение гибких стеблей на лице… Он резко, рывком вытащил руку из кармана, будто чеку от гранаты рванул.