ЖОАН АБЕЛ[23]
Аллегория солнцаПеревод М. Кудинова
В тот день
солнце светило…
Солнце
сверкало на крышах,
играло на стенах лачуг,
зажигало глаза
золотыми лучами своими
солнце.
И прыгали дети
на красном песке,
дети бегали взапуски,
дети
лепили из глины
смешных человечков,
лепили под солнцем
этого дня,
бесконечного дня,
при свете которого
ты, мой брат,
наконец-то увидел
в глазах у подруги своей
надежду на лучшую долю.
В тот день
солнце светило
и сохло белье,
на веревке качаясь,
и боль утихала,
тайная боль,
что в душе притаилась твоей.
В саду
куры копались в мусорной куче,
на улице
звонко смеялись
увядшие девушки,
что отдают себя
мраку ночному за хлеб,
эти девушки солнцу смеялись,
которое ярко светило
в тот день бесконечный…
Солнце
сверкало на крышах,
играло на стенах лачуг,
зажигало глаза это солнце,
о брат мой,
то самое солнце,
которое ты
хотел бы
потрогать руками.
МАРИО АНТОНИО[24]
Четвертая линияПеревод И. Тыняновой
На площади Мутамба[25] в полседьмого —
машины вправо, машины влево,
народ проходит, народ теснится —
я подожду.
В молчанье глядя на перекресток,
куда под вечер приходит утро
с тобою вместе, —
я подожду.
Пойду к развилке четвертой линии
вслед за тобою. (Зачем же имя?)
Вслед за тобою. Тебе ни слова
я не скажу.
(А люд рабочий проходит мимо:
усталым шагом, в глазах — мечтанье…
Рабочий люд.
Так каждый вечер к четвертой линии
идет Домингас. За нею — Зито.
Как мы, случайно.
В рабочий поезд четвертой линии
садятся вместе. Рука в руке,
мечтают молча.)
Рабочий поезд четвертой линии
мои мечтанья тебе расскажет.
Слова скрываю и тку молчанье,
и так мы ближе.
Скрываю тайны и пораженья;
и так же Зито. Туманным взглядом
ты, как Домингас,
мне отвечаешь!
Рабочий поезд четвертой линии
нас мчит все дальше. И так же в жизни.
И так же в жизни — вверх по дороге…
И так же в жизни.
Люблю я молча — ведь жизнь такая!
Люблю я молча — ведь ты со мною;
мы вместе, вместе — зачем мечтанья?
Зачем слова?
Рабочий поезд четвертой линии…
В нем я и Зито. Ты и Домингас.
Те, кто страдает, кто не сдается.
Мы не одни.
Мы не одни здесь. Ни я, ни Зито.
И так же в жизни. Те, кто страдает —
мечты немые, мечты глубоко, —
мы не одни.
И так же в жизни! И так же в жизни!
Субботний вечерПеревод И. Тыняновой
В этот вечер море мертво, море немо, море сине,
И сидят, нахохлясь, птицы на уключине весла.
Кто сказал, что эта тягость может жизнью называться?
Кто сказал, что это море — тоже родина моя?
Вечер. Завтра воскресенье. Грузчики сидят без дела.
Грузчики глазеют с мола на валов голубизну.
Кто сказал им, что прекрасно это зарево заката?
Кто сказал им, что назавтра можно будет отдохнуть?
На лице моем и вечер, и закатный свет пылает,
и тебя, товарищ, тоже свет заката золотит.
И тебя, товарищ, тоже. Ты сидишь спокойно рядом,
прост, как этот жаркий вечер, и, как море, молчалив.
Кто сказал тебе, что вечер так прекрасен? Одиноко
смотришь вслед своим мечтаньям… Одиноко мы сидим,
опустив бессильно руки!
Кто сказал нам эти строки из поэмы этой ночи,
здесь — у моря, здесь — у моря?.. Кто он был?
АНТОНИО ЖАЗИНТО[26]
Поезд-канальяПеревод П. Грушко
Этот поезд-каналья
знай себе шпарит,
гудят под колесами рельсы и шпалы:
уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм,
шши-шши-шши…
Поезд-каналья шпарит,
спешит,
В окнах — лица, лица.
До свидания, люди,
доброго вам пути!..
Красавицы зеленщицы
поглядывают из-под красных косынок,
везут тростник в Луанду на рынок.
…шши-шши-шши…
В вагоне с решетками быки-крепыши:
— Му-у, му-у, му-у… —
В другом вагоне
(в таком же, как тот)
едут люди, черные люди,
едут, как скот,
глотают пыль, ко всему готовые,
печальные, как быки, —
люди законтрактованные.
Быки умирают в дороге,
но черный — он не умрет,
как дитя, одно и то же поет:
— Мулонда иа Кессуа уадибале,
уадибалé, уадибалé…
Это поезд по шпалам бежит,
знай себе шпарит,
спешит,
безразлично проносится мимо:
уэ-уэ-уэ,
все вокруг почернело от дыма:
шши-шши-шши,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм…
Поезд-каналья спешит,
изрыгает огонь на траву.
Слышишь, угомонись!
А он поджигает хижину, где живу.
Этот поезд-каналья
сжег мой маис…
Если буйволы забредут в мой маис —
яму глубокую вырою я!
Кабаны повадятся в посевы мои —
я уложу их из старого своего ружья!
Если поезд-каналья
будет сыпать огненный дождь,
ну что ж!..
Уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, —
дыми на полном ходу,
я подожду…
Подожду, когда под поездом лопнет рельс
и белые кликнут черных, живущих окрест.
Я выйду,
но работать буду для виду
(не побоюсь и бича) —
для виду, хоть и буду кричать:
— Взя-а-а-али!..
Вот и придется каналье
протянуть свои ноги
посреди железной дороги!
Сегодня я могу писать только такПеревод П. Грушко
Грохот гром скрежет
ноги руки головы
мужчины женщины дети
черная кость Анголы
кровь кровь хлопок
черный бос и наг
хлопок хлопоты хлопоты
к
о
т
о
кото $ нанг[28]
н
а
н
г
крест христосик на каждой стенке
инженеры спецы директора
белые люди акции деньги
патриотизм ура-ура
кровь деньги кишки наружу
деньги рулетка банки оружие
Пикассо Герника напалм
белые охотники пам-пам
за головами побольше ухлопай
бедность голод сироты хлопок
геройство трусов коварство змей
права человека голод смерть
голод черный чернее сажи
Пикассо Герника
Кассанже[29].
Народ ушел на войнуПеревод Б. Слуцкого
Мафумейра[30] режет ветвями
Сияние солнца,
А в тени на циновке
Матушка Лемба
Кормит сына,
Заблудившись в мечтах об ушедшем муже.
(Сынок ее и Каянги — плачет.)
Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну…
Заброшенная деревушка.
Свет и тень молчаливо играют между хижин друг с другом.
Дети спят,
Старики размышляют,
Женщины вспоминают,
Собаки томятся от жажды.
Мухи вьются
В струистом колыхании зноя —
Это все потому, что ушли созидатели жизни — мужчины.
Солнце
Накаляет вопрос вопросов:
Народ ушел на войну, народ ушел на войну,
А когда он вернется?
Даже птица не режет крылом раскаленное небо.
Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну,
Вернется ли он, не знаю.
Народ ушел на войну, народ ушел, на войну.
Я знаю: народ вернется.
АНТОНИО КАРДОЗО[31]
ЗавтраПеревод П. Грушко
Завтра,
когда я умру,
я хочу, чтоб меня погребли
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.
Скажут ли надгробное слово
(на буржуазный манер)
или зароют меня, как собаку —
одного лишь прошу: погребите меня
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.
Завтра
спелое Солнце взойдет
над моей крышей —
над мною, сытым ребенком.
Завтра
спелое Солнце взойдет
над бедной травой,
над голодным ребенком.
Завтра
(в день рождения спелого Солнца,
желтого, как гуява[32],
которую хочет изгрызть летучая мышь)
сытый ребенок, живущий во мне,
и все голодные дети,
живущие на земле,
сойдутся — сойдемся — в большом хороводе,
чтобы прыгать,
вспомнив древние наши прыжки.
Поезд из Маланже[33]Перевод П. Грушко
Пленник конторы, в бумагах по пояс,
я рвусь к горизонтам всею душой,
когда за окнами проносится поезд,
задыхающийся,
огромный,
большой.
Он несется, крича:
— Я спешу горизонтам навстречу!
Земля эта — чья, чья, чья?
Что я ему отвечу?..
Однажды я сяду на поезд, спешащий
через долины, горы и чащи,
мы вместе этот путь совершим.
Я стану, как этот поезд летящий,
задыхающимся,
свободным, большим!
И однажды крикнет народ,
очнувшись от забытья:
— Эта земля отныне моя!
ФЕРНАНДО КОСТА АНДРАДЕ[34]
Мать-земляПеревод П. Грушко
Красная земля Лéпи — моя мать.
Мать-земля дает детям больше,
чем жизнь, — дает разум.
Разум орла,
царя небесных просторов
и земных пустошей,
поросших колючкой.
Красная земля Лепи,
спокойные сумерки манговых рощ
на красной земле,
черная скала с железным отливом,
вода, поющая, как поет мать…
Орел
покачивается на скале,
ветер
в лунной ночи
стонет,
кричит,
будоражит долину, рощи,
священные деревья мулембы,
гладит глинистую кожу равнин,
черные тела малышей.
Земля, ничто на тебе не меняется.
Твоя судьба — в руках сыновей.
АЛДА ЛАРА[35]
ЗавещаниеПеревод М. Кудинова
Проститутке самой веселой
из квартала самого мрачного
завещаю серьги мои
из хрусталя прозрачного.
Девственнице, которая строит
воздушные замки, где принц
ее заключает в объятья,
завещаю мое кружевное,
мое подвенечное платье.
Старые четки мои
завещаю хорошему другу,
отрицавшему существование бога.
Книги (их, словно четки,
перебирала чья-то тревога)
завещаю скромнейшим из скромных,
не прочитавшим за всю свою жизнь
ни единого слога.
А мои стихи сумасшедшие,
что сотканы все из боли
отчаянной,
неодолимой
и пронизаны жаркой надеждой моей, —
завещаю тебе, любимый!
Чтобы в тихий задумчивый час,
когда в опустевший твой дом
душа моя вдруг прилетит
и коснется ее поцелуй твоих глаз,
ты бы вышел на улицу
и подарил стихи мои детям,
в этот тихий задумчивый час.
ЭНРИКЕ ЛОПЕС ГЕРРА[36]
Приди, касимбо…Перевод П. Грушко
Коснись спокойными пальцами
моих курчавых волос,
разлей непостижимый покой
над моей безбрежной печалью.
Приди, касимбо.
Я жажду увидеть, как заросли кофе
сгибаются от красных ягод.
Выпрями сутулые стебли бамбука,
надень диадемы на пики Байлунды,
промой запыленные фары
поездам, спешащим в Бенгелу,
выгни радугу на горизонте —
ворота шоферов Анголы.
Приди, касимбо.
На рассвете ласково склонись над посевами,
развей безвольную скорбь сынов моей родины,
открой для них горизонты надежды.
Приди, касимбо.
Пролей неистощимую влагу на мою землю
в этот пропыленный час,
с толкотнею на улицах,
с бензиновой вонью автомобилей,
когда подросток, чей заработок —
пятнадцать жалких эскудо в день,
спит на дорожке бульвара…
О касимбо,
я хочу пройти по твоим спокойным лугам,
оркестрованным веселым напевом колибри.
В ожидании бульдозераПеревод П. Грушко
Уже забор стоит на стройплощадке,
но все недавним прошлым дышит здесь:
бедняцкий дом, заплатка на заплатке,
фанера и проржавленная жесть.
Еще не спилен баобаб — на нем
в Тарзана что ни день играли дети.
Где ступа? Где очаг с его огнем?
Сад замер, ветви опустив, как плети.
Старуха в черном думает с рассвета
о тех, кто умер здесь — об Анаклето,
Шиминье, о Луанде прошлых лет, —
пока не зарычит бульдозер ярый
и рухнет мир ее, слепой и старый,
как этот архаический сонет.
АГОСТИНЬО НЕТО[37]
Дорога звездПеревод Л. Некрасовой
Дорога звезд берет свое начало
За быстрым поворотом шеи газели
И продолжается над облаком
И над волной,
Над разворотом весенних крыльев дружбы…
Простейший музыкальный звук —
Гармонии незримый атом.
Частица,
Сердцевина
И зародыш
Всего многообразья мира.
Дорога звезд,
Необходимая и неизбежная,
Как неизбежно прошлое,
Что проступает
На совести сегодняшнего дня;
Дорога звезд,
Не отвлеченная, бесцветная,
Среди бессодержательных идей,
Не аритмичная,
Среди абсурдной аритмии,
Не безуханная,
Среди лесов, лишенных аромата,
Среди деревьев без корней —
Одна —
Единственная,
Точная дорога,
Поросшая лесами,
Омытая дождем,
Наполненная соком и благоуханьем,
Лучами озаренная,
Разбуженная громом…
Ру́ки,
Защищающие прорастанье смеха
На полях надежды,
Свобода взора
И слуха нашего!
Руки жадные на коже барабана,
Все ускоряющие четкий ритм.
И от Зайре до Калахари,
До самых дальних гор,
Пылает красный свет
Пожарищ бесконечных,
Озаряя
Порабощенные саванны…
Священная гармония тамтамов
В железном ритме Африки…
Итак,
Дорога звезд берет свое начало
За быстрым поворотом шеи газели
И достигает
Гармонии вселенной!
Пламя и ритмыПеревод Л. Некрасовой
Звон кандалов на дорогах,
Пенье птиц
В зеленой прохладе леса,
В сладостной музыке пальм…
Пламя…
Пламя на травах…
Пламя над крышами хижин
Каяте…
На дальних дорогах
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Изгнанного отовсюду,
На дальних дорогах,
До самого горизонта…
И снова на дальних дорогах
Шагают люди,
Бессильно руки опустив…
Зарево,
Танцы,
Тамтамы,
Ритмы…
Ритмы в свете,
Ритмы в цвете,
Ритмы в звуке,
Ритмы в движенье,
Ритмы в шагах окровавленных ног,
Ритмы в крови, текущей из-под ногтей,
И все это ритмы…
Ритмы…
О, голоса истерзанной Африки!
Западная цивилизацияПеревод Е. Долматовского
Жерди, обитые жестью,
Вбитые в красную землю, —
Остов убогого дома.
Жалкие тряпки в лохмотьях —
Как дополненье к пейзажу.
Солнце, сквозь щели пробившись,
Будит хозяина дома.
Двенадцать часов работы —
Его ежедневное рабство.
Дроби камни!
Таскай камни!
Дроби камни!
Таскай камни!
Палит солнце,
И жгут ливни.
Дроби камни!
Таскай камни!
Старость приходит быстро.
Хватит для успокоенья
Рваной одпой циновки.
Ночью он, благодарный,
Умрет голодною смертью…
АРНАЛДО САНТОС[38]
ВозвращениеПеревод П. Грушко
На ветру развеваются
бесцветные флаги…
Пылит грузовик, в нем парни,
они поют — они возвращаются.
Звонкая песня летит, замирает…
В одиноких лачугах матери ждут…
На ветру развеваются
флаги-желанья…
Голоса оставляют на хмурой дороге —
там, позади, где стелется пыль, —
напев отреченья.
Развеваются, развеваются
бесцветные флаги желаний…
А в поселках рождаются новые дети!
Два наброскаПеревод П. Грушко
Отполированная скамейка,
ушат,
черные руки на белом белье.
Прачка неразговорчива.
Бьет поклоны над бесконечной стиркой,
курит — за густым дымом
колеблется мир.
А рядом, над полуоткрытым ртом
ее спящего сына,
кружатся мухи.
Полутемный проход,
по обе стороны — койки.
Тишина, полосатые одеяла,
свисающие со стропил,
беспорядок скомканных тканей,
затхлость пещеры.
И время от времени — вдруг! —
поднимается голова, словно ящерка
из-под опавшей листвы.